Шут
Дивитесь вы моей одежде,
Смеётесь: «Что за пестрота!»
Я нисхожу к вам, как и прежде,
В святом обличии шута.
Мне закон ваш – не указка.
Смех мой – правда без границ.
Размалёванная маска
Откровенней ваших лиц.
Весь лоскутьями пестрея,
Бубенцами говоря.
Шутовской колпак честнее,
Чем корона у царя.
Иное время, и дороги
Уже не те, что были встарь,
Когда я смело шёл в чертоги,
Где ликовал надменный царь.
Теперь на сходке всенародной
Я поднимаю бубен мой,
Смеюсь пред Думою свободной,
Пляшу пред мёртвою тюрьмой.
Что, вас радуют четыре
Из святых земных свобод?
Эй, дорогу шире, шире!
Расступитесь, – шут идёт!
Острым смехом он пронижет
И владыку здешних мест,
И того, кто руку лижет,
Что писала манифест.
«Воцарился злой и маленький…»
Воцарился злой и маленький,
Он душил, губил и жег,
Но раскрылся цветик аленький,
Тихий, зыбкий огонёк.
Никнул часто он, растоптанный,
Но окрепли огоньки,
Затаился в них нашёптанный
Яд печали и тоски.
Вырос, вырос бурнопламенный,
Красным стягом веет он,
И чертог качнулся каменный,
Задрожал кровавый трон.
Как ни прячься, злой и маленький,
Для тебя спасенья нет,
Пред тобой не цветик аленький,
Пред тобою красный цвет.
Великого смятения
Настал заветный час.
Заря освобождения
Зажглася и для нас.
Недаром наши мстители
Восходят чередой.
Оставьте же, правители,
Губители, душители
Страны моей родной,
Усилия напрасные
Спасти отживший строй.
Знамёна веют красные
Над шумною толпой,
И речи наши вольные
Угрозою горят,
И звоны колокольные
Слились в набат!
Буржуа с румяной харей,
Прочь с дороги, уходи!
Я – свободный пролетарий
С сердцем пламенным в груди.
Я терпел нужду и голод,
А тебе был всюду ход,
Но теперь твой гнёт расколот,
Мой черёд идти вперёд.
Ты себя не беспокоил
Ни заботой, ни трудом,
Но подумай, кто построил
Для тебя просторный дом!
Из кого ты жилы тянешь?
Что несёшь на биржу, а?
Так со мною ли ты станешь
Спорить, жирный буржуа?
Свет от нас давно ты застишь, –
Будет. Шкуру береги!
Отворяй нам двери настежь,
И беги себе, беги.
Запирует на просторе
Раззолоченных палат,
Позабыл былое горе,
Вольный пролетариат.
Тяжёлыми одеждами
Закрыв мечту мою,
Хочу я жить надеждами,
О счастии пою.
Во дни святого счастия
Возникнет над землёй
Великого безвластия
Согласный, вечный строй.
Не будет ни царящего,
Надменного меча,
Ни мстящего, разящего
Безжалостно бича.
В пыли не зашевелится
Вопрос жестокий: чьё?
И в сердце не прицелится
Безумное ружьё.
Поверженными знаками
Потешится шутя
В полях, шумящих злаками,
Весёлое дитя.
«У правительства – нагайки, пулемёты и штыки…»
У правительства – нагайки, пулемёты и штыки.
Что же могут эти средства? Так, немножко, пустяки.
А у нас иное средство, им орудуем мы ловко,
Лютый враг его боится. Это средство – забастовка.
Рядом с ловкой забастовкой очень весело идёт
Хоть и маленький, но тоже удалой и злой бойкот.
В блаженном пламени восстанья
Моей тоски не утоля,
Спешу сказать мои желанья
Тебе, моя земля.
Производительница хлеба,
Разбей оковы древних меж,
И нас, детей святого неба,
Простором вольности утешь.
Дыханьем бури беспощадной,
Пожаром ярым уничтожь
Заклятья собственности жадной,
Заветов хитрых злую ложь.
Идущего за тяжким плугом
Спаси от долга и от клятв,
И озари его досугом
За торжествами братских жатв.
И засияют светлой волей
Труда и сил твои поля
Во всей безгранности раздолий
Твоих, моя земля.
«День безумный, день кровавый…»
День безумный, день кровавый
Отгорел и отзвучал.
Не победой, только славой
Он героев увенчал.
Кто-то плачет, одинокий,
Над кровавой грудой тел.
Враг народа, враг жестокий
В битве снова одолел.
Издеваясь над любовью,
Хищный вскормленник могил,
Он святою братской кровью
Щедро землю напоил.
Но в ответ победным крикам
Восстаёт, могуч и яр,
В шуме пламенном и диком
Торжествующий пожар.
Грозно пламя заметалось,
Выметая, словно сор,
Всё, что дерзко возвышалось,
Что сулило нам позор.
В гневном пламени проклятья
Умирает старый мир.
Славьте, други, славьте, братья,
Разрушенья вольный пир!
Печаль в груди была остра,
Безумна ночь, –
И мы блуждали до утра,
Искали дочь.
Нам запомнилась навеки
Жутких улиц тишина,
Хрупкий снег, немые реки,
Дым костров, штыки, луна.
Чернели тени на огне
Ночных костров.
Звучали в мёртвой тишине
Шаги врагов.
Там, где били и рубили,
У застав и у палат,
Что-то чутко сторожили
Цепи хмурые солдат.
Всю ночь мерещилась нам дочь,
Ещё жива,
И нам нашёптывала ночь
Её слова.
По участкам, по больницам
(Где пускали, где и нет)
Мы склоняли к многим лицам
Тусклых свеч неровный свет.
Бросали груды страшных тел
В подвал сырой.
Туда пустить нас не хотел
Городовой.
Скорби пламенной язык ли,
Деньги ль дверь открыли нам, –
Рано утром мы проникли
В тьму, к поверженным телам.
Ступени скользкие вели
В сырую мглу, –
Под грудой тел мы дочь нашли
Там, на полу.
Четыре офицера
В редакцию пришли,
Четыре револьвера
С собою принесли.
Они сказали грозно,
Схватившись за мечи:
«Пока ещё не поздно,
Покайся, „Русь“, молчи.
Писаньями обижен
Полковник храбрых, Мин,
Который столь приближен
К вершинам из вершин.
Коснулися вы чести
Геройского полка,
Так страшной бойтесь мести,
Отложенной пока.
Наш храбрый полк, писаки,
Достоин русских войск, –
В Гороховой атаке
Был дух его геройск.
Был сразу враг сконфужен,
Чуть щёлкнули курки,
И даже стал не нужен
Лихой удар в штыки.
Итак, не сочиняйте
Про славу наших рот:
Казённый „Вестник“, знайте,
Достаточно наврёт.
А если правды слово
Прочтём о нас в „Руси“,
Поступим так сурово,
Что Боже упаси.
Возьмём крутые меры,
И сами вчетвером
Не только револьверы,
И пушку принесём».
Умолкли все четыре.
Свершивши этот акт,
И, грудь расправив шире,
Ушли, шагая в такт.
