ЧАТЫРДАГ
...могучий хан... (падишах) - титул турецкого султана.
Как грозный Гавриил у врат святого рая. - Оставляю имя Гавриила как общеизвестное, но собственно стражем неба, по восточной мифологии, является Рамег (созвездие Арктура), одна из
двух больших звезд, называемых Ассемекеин.
ПИЛИГРИМ
...от смуглых дев Салгира - Салгир - река в Крыму, берущая начало у подножья Чатырдага.
ДОРОГА НАД ПРОПАСТЬЮ ЧУФУТ-КАЛЕ
Чуфут-Кале - городок на высокой скале; дома, стоящие на краю, подобны гнездам ласточек; тропинка, ведущая на гору, весьма трудна и висит над бездною. В самом городе стены домов
почти сливаются с краем скалы; взор, брошенный из окон, теряется в неизмеримой глубине.
...Здесь конь разумней седока. - Крымский конь при трудных и опасных переправах, кажется, проявляет особый инстинкт осторожности и уверенности. Прежде нежели сделать шаг, он, держа ногу в воздухе, ищет камня и испытывает, можно ли ступить безопасно и утвердиться.
ГОРА КИКИНЕИЗ
То море. Присмотрись: на грудь его скала/Иль птица, сбитая перунами, легла... - Известная из "Тысячи и одной ночи", прославленная в персидской мифологии и многократно восточными
поэтами описанная птица Симург. "Она велика, - говорит Фирдоуси в "Шах-намэ", - как гора; сильна - как крепость; слона уносит в своих когтях..." И далее: "Увидев рыцарей, Симург сорвался как туча, бросая тень на войска всадников". Смотри Г а м м е р a. Geschichte der Redekunste Persiens. Wien, 1818, x. 65.
He риф, но туча там. - Если с вершины гор, вознесенных под облака, взглянуть на тучи, плавающие над морем, кажется, что они лежат на воде в виде больших белых островов. Я наблю дал это любопытное явление с Чатырдага.
РАЗВАЛИНЫ ЗАМКА В БАЛАКЛАВЕ
Над заливом того же названия стоят руины замка, построенного некогда греками, выходцами из Милета. Позднее генуэзцы возвели на этом месте крепость Цембало.
Веселые вчера простились мы с тобой:
Своей назвал тебя. И, словно окрыленный,
Я ныне шел к тебе, счастливый и влюбленный.
Услышать милый смех, увидеть взор живой.
Но отведенный взгляд, но вздох невольный твой
Укором отдались в моей груди стесненной,
И я не оскорбил невинности смущенной,
Я был почтителен к стыдливости немой.
Стыдливость и печаль для милой - украшенье,
Но если совести жестокое смятенье
Под ними кроется, твою терзая грудь,
На что твоя печаль, твой стыд мне, дорогая,
Не огорчай меня, краснея и вздыхая,
Несовершенною, зато счастливой будь!
[1825 - 1826]
* * *
Где, синих глаз твоих озарены огнем,
Небесные цветы взошли в былые лета,
Потом цветы я рвал для твоего букета,
Но горькая полынь уже таилась в нем.
Когда бурьян и терн покрыли все кругом,
Ужель средь них цветок увянет до расцвета?
Прими теперь букет, хоть скудный, от поэта
На память о земле, сродйившей нас в былом.
Ах, сердце, отстрадав, как этот луг, увяло.
Огнем прекрасных чувств оно тебя питало,
Когда я молод был и был тобой любим.
Хоть по своей вине оно преступным стало,
Хоть много мучилось, принадлежа другим,
Не презирай его - ведь ты владела им.
[1825 - 1826]
ЯСТРЕБ
Несчастный ястреб! Здесь, под чуждым Зодиаком,
Заброшен бурею вдаль от родных дубрав,
Упал на палубу и, крылья распластав,
Весь мокрый, на людей глядит померкшим зраком.
Но не грозит ему безбожная рука,
Он в безопасности, как на вершине дуба.
Он гость, Джованна, гость, а гостя встретить грубо,
То значит - бури гнев навлечь на моряка.
Так вспомни, обозри весь путь, судьбой нам данный;
По морю жизни ты средь хищников плыла,
Я в бурях утомлял намокшие крыла.
Оставь же милых слов, пустых надежд обманы,
В опасности сама, не ставь другим капканы
[1825 - 1826]
* * *
Ответь, Поэзия! Где кисть твоя живая?
Хочу писать, но жар и сердца и ума
Так слаб, как будто ритм и звук - его тюрьма,
Где сквозь решетку мысль не узнаешь, читая.
Поэзия! Где страсть, где мощь твоя былая?
Пою, но для кого? Но где она сама?
Так внемлет соловью душистой ночи тьма,
А под землей, один, бежит ручей, рыдая.
Не только ангелы сознанья - звук и цвет,
Но и перо - наш друг, невольник и рабочий,
Здесь, на чужой земле, не знает прав поэта.
Он чертит знаков сеть, но песни новой нет,
Им новой музыкой не зазвучать средь ночи,
Его возлюбленной не будет песня спета.
[1825 - 1826]
ДОКТОРУ С,
ПРЕДПРИНИМАЮЩЕМУ НАУЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
В АЗИЮ ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ ЕСТЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ
Жрец Эскулапа ты, язычник ты заклятый,
Чтоб твоего божка признали азиаты,
Вступаешь, не страшась, со смертью в поединок,
Покинувши сердца тоскующих литвинок,
Ты не умрешь с тоски: и Средь чужого края
Тебе, как друг, близка любая тварь земная,
И узнаёшь, взглянув в высь неба голубого,
Как подданных король, ты жителя любого.
И сразу скажешь ты, откуда эта птица
И сколько лет еще ей над землей носиться.
Тебя не устрашит морей прибой бурливый,
В их глубину влечет тебя твой дух пытливый.
Ты спустишься туда, где под волнами скрыты
Растенья водные, питомцы Амфитриты.
Причудлив облик их, как сновиденье, сказка,
И, как у радуги, изменчива окраска.
Звезда морская там дно моря освещает,
Об Аристотеле фонарь напоминает,
Ладья с живым веслом скользит в стеклянной зыби,
Мечами острыми сражаются там рыбы.
Немало там чудес, однако пилигрима
Подстерегает смерть на дне неуловимо.
Оставим царства рыб, подводные темницы,
На суше много тайн для разума таится!
Волшебник, превратишь ты, палочку взяв в руки,
И астраханские пески в исток науки.
Раздвинем горы мы, чтоб в кузнице природы
Найти сокровища и рудные породы.
Не драгоценности, в которых много блеска,
Ценю открытия, значенье коих веско,
И я готов уйти от россыпи лучистой
К геодам, запертым на ключ из аметиста.
Ты знаешь, как они в земном возникли чреве?
Когда наш праотец в раю вздохнул о Еве,
То этот вздох любви невинной, первородной
Был заключен землей в сей камень благородный.
Нам иудейские о том вещают знаки,
Которые архив земли хранит во мраке.
Гумбольдт ключи тебе даст к этим алфавитам,
Биографом земли ты станешь знаменитым.
Пугает летопись земная свитком длинным,
Года земли сочтешь ты по пластам, морщинам.
А если в чем пробел загадочный случится,
Ты мамонта о том спроси, как очевидца.
"Боянус!" - крикнешь ты, будя земные недра.
Покинет ложе он из каменного кедра,
Протрет глаза, и пасть раскроет, и ответит,
Расскажет, как текла, жизнь сорока столетий.
Как мир, она стара, как чудо, неизвестна,
Правдива, словно счет, и, как мечта, чудесна!
Прощай! Витай в былом средь сгинувших величий
И матери-земле напомни век девичий.
А я на путь иной вступить надеюсь скоро:
О будущем завел я с небом разговоры.
На звезды поглядел как астролог, пытливо,
Увидел странствий всех моих конец счастливый.
Тогда, свой пыльный лоб от зноя освежая,
Разбавим неманской струей вино Токая,
Чтоб мудрым королем науки величали
Того, кто первый дно исследует в бокале.
Тогда враги добра и разума все сгинут,
Тогда вернувшихся друзья опять обнимут,
Чтоб мы о тяжких днях разлуки и печали,
Как о делах давно минувших, вспоминали!
[1827]
НА ГРЕЧЕСКУЮ КОМНАТУ
В ДОМЕ КНЯГИНИ ЗИНАИДЫ ВОЛКОНСКОЙ
В МОСКВЕ
Я следовал во мгле по черному эбену
За звездоокою в хитоне белотканом.
Где я? За Летою? Иль мумией нетленной,
Мощами городов лежит здесь Геркуланум?
О нет! Весь древний мир восстал здесь из былого
По слову Красоты, хоть и не ожил снова.
Мир мозаичный весь! В нем каждая частица
Величья памятник, искусство в ней таится.
Тут не решаешься на камень ставить ногу
Глядит с него лицо языческого бога:
Стыдясь за свой позор, гневливо он взирает
На тех, кто древнее величье попирает,
И снова прячется во мраморное лоно,
Откуда был добыт резцом во время оно.
Вот усыпальницы, ваятелей творенья,
Должны бы прах царей хранить от оскорбленья,
Но сами выглядят, как прах непогребенный.
Вот снятая глава неведомой колонны
Вся искалечена, среди своей же пыли,
Валяется теперь, как череп на могиле.
А вот и обелиск, пришлец из Мицраима,
Едва он держится, так стар; но ясно зримы
На нем загадочного вида начертанья:
То древних сфинксов речь, лишенная звучанья.
Глубокий смысл таят иероглифы эти!
Сном летаргическим здесь спит тысячелетья
Мысль, в бальзамическое ввергнутая ложе,
Как мумия, цела, но не воскресла все же!
Но, смертный, не одни творения людские
Зуб времени берет, - крошит он грудь стихии;
Вот брошен на песок осколок самоцвета:
