Да хотя б на рыбалке за жизнь зацепиться не поздно.
Петька, твой старый, по детскому саду дружок,
Замок волшебный построил тебе из песка —
С башней, с балконом, свечу возле входа зажёг.
«Взрослыми станем, — сказал, — и без споров и склок
Точно в таком заживём навсегда, на века!»
Мамы на нас наглядеться в тот день не могли,
Где-то оркестр за рекою чуть слышно звенел,
И замирала печальная песня вдали,
И над песочницей пух тополиный летел.
Вечность прошла. Утро. Митинг. Сто тысяч толпа.
Луч милицейской мигалки, как острый тесак,
В воздухе шарит. И Петька, тот самый, тебя
Тащит по площади в серый стальной автозак.
Да, это он, так уж вышло, так карты легли,
Ну и зачем ему в гуще событий и дел
Помнить тот двор, как звенела та песня вдали,
И над песочницей пух тополиный летел?
Вспомнил, узнал, пошутил: «Как там кости, целы?
Всех вас таких куда надо сейчас привезут,
Примут, возьмут на учёт, как на кончик иглы,
Всем вам, очкарикам, крышка, хана и капут!»
Вот и участок. Дежурный — как пёс в конуре.
Ливень по стёклам, собравшись с остатками сил,
Бьёт, обезумев, и замок у вас во дворе
Смыт без возврата, и ветер свечу загасил…
2013
Ночь на город легла, как тюленья туша.
Вот и время пройти по родным местам,
В дебри влезть, во дворы заглянуть, как в души.
В душах — тьма и раздолье шальным ветрам.
Месяц в спячке, и туча на нём, как намордник.
Воздух чёрен, но виден вдали проход.
Свет не гасит в окне дядя Вася, дворник,
Ждёт, не знает кого, уж который год.
Дядя Вася сидит у окна, он всё помнит,
Как весёлая шла кутерьма, чехарда
В непролазной глуши коридоров и комнат,
Как мы прочь укатили, ушли навсегда…
Злого ветра звучит заунывная нота.
Дом — как старый разбитый корабль, и в ночи
Капитан дядя Вася все ждёт, что хоть кто-то,
Хоть один из ушедших придёт, постучит.
Он чаи до утра в одиночку гоняет,
Он в тельняшке и в шлёпанцах, с трубкой во рту
На балкон, как на палубу, тяжко ступает.
Он печален и тих, он один на борту.
Нас по белому свету ветра разметали,
И следов наших нет в переулках пустых.
Дядя Вася не спит — смотрит в дальние дали,
Ищет, ищет, высматривает своих…
…Ночь в лохмотья листвы, в серый снег разодета.
В дальних далях, вокруг — ни тепла, ни огня.
«Эй, свои! Где вы там?» — тишина, нет ответа.
Нет своих. Дядя Вася сидит у окна…
1995
Нет на Кубе ракет. Будут долго отныне и впредь
Воду в ступе толочь генералы и лясы точить.
Анастаса смотрящим оставили — в оба смотреть.
Анастас Микоян не поедет жену хоронить.
Хочешь — рыбу лови, хочешь — пей до упада, пируй.
Чуть заснёшь — и друзья по оружью во всю свою прыть
Дел таких наворотят, что мама моя не горюй!
Анастас Микоян не поедет жену хоронить.
Он всё знал: век безумен и лих,
И отчизну в два счета от них,
Если что, отряхнут от таких,
Как подошвы от пыли.
Было всё: страх, и ужас, и бред,
А они, стиснув зубы в ответ,
Жили вместе почти сорок лет
И друг друга любили.
Он в шезлонге с бокалом у моря под пальмой сидит,
И стукач, дружелюбный пацан, предлагает: «Налить?»
И, как снежным ковром, сонный берег туманом укрыт.
Анастас Микоян не поедет жену хоронить.
Вот в сторонке стукач бородатым вождям с пьяных глаз
Балаболит, допив, что страна, как её ни любить,
Не жилец — что у вас, что у нас, если прямо сейчас
Анастас Микоян не поедет жену хоронить.
Как же он с ней по паркам ночным
Колобродил под ливнем шальным,
Та пора и сейчас ещё с ним,
Тот закат над Тверскою,
Те дворы довоенной Москвы,
Ветра свист, словно звон тетивы,
И обрывки осенней листвы
Над уснувшей рекою.
Вот и всходит над морем звезда,
А в России, в Москве холода,
Снег и стужа, ненастье, беда,
Люди злы с перепою.
Ну, а здесь, вон, Фидель, друг и брат,
Тоже зол, и вразброд, невпопад
Дни бегут, словно листья летят
Над Москвою-рекою…
2012
И дом продрог на холоде, и дождик-дуралей
Цеплялся, как помешанный, за каменные стены,
Листва летела клочьями с берёз и тополей.
Зачем ты, Катя Фурцева, вскрывала себе вены?
Печаль вошла в печёнку, как заточка под ребро.
