И к этой-то истинной жизни всего человечества мы, русские, приведены нашими учителями Толстым и Достоевским.
Появление их в жизни русского народа было значительнее для него, чем все другие более громкие и заметные явления.
Другими словами, эти «учителя» затмевают собой все другие события духовной жизни на Руси со времени введения христианства. Такое понимание не сводится к одному лишь разъяснению выдвинутых ими идей и понятий или к изложению содержания предлагаемых «проповедей». «Толстовская» природа статьи в столь же сильной степени проявляется и в адресации к «народу» – она накладывает отпечаток на самый способ философствования в брошюре, на самый способ высказывания мысли. Специфика дидактической направленности книжки раскрывается в указании Гомолицкого, помещенном на обороте титульного листа: «Эту свою работу посвящаю народу Карпатской Руси».
Адресация к этой особой аудитории таила в себе определенный политический смысл, проясняемый статьей Гомолицкого, за год до того написанной для львовского Русского Голоса219 и бывшей обзором выходившей в Пряшеве еженедельной Народной Газеты, отстаивавшей интересы населения Карпатской Руси. После падения Австро-Венгрии эта область, вошедшая в 1919 г. в состав Чехословацкой республики, боролась за автономию, предусмотренную Сен-Жерменским мирным договором. Между тем судьба области оказалась в клубке острых русско-украинских противоречий, сходных с противоречиями, существовавшими в Галичине: конфликт между русскими и украинцами, борьба за русский литературный язык против карпато-русского наречия, вражда греко-католической (униаты) и русской православной церквей, причем руководители русского движения обвиняли центральное пражское правительство в поддержке «украинизации»220. Эти противоречия были усугублены в Пряшевской Руси, маленькой горной полосе в Восточной Словакии, отделенной административной границей Словакии, вопреки протестам русского населения, от остальной Карпатской Руси. Рассказывая в своей газетной статье о поступающей туда помощи живущих в Америке карпаторуссов, Гомолицкий видел в этой помощи пример того, «какую твердую нравственную опору имеет родина, переживающая трудное время, в своих детях, эмигрировавших из нее». Пряшевцы решили, что они не русины и не украинцы, а русские, и заявили о себе, что они не «греко-католические словаки, а русский народ». Выражая восхищение этой стойкостью национального самосознания, статья «Народный подвиг» указывала и на значение «саморазвития»: создание в течение короткого времени собственной интеллигенции, распространение русской грамоты и культуры в сельской среде, появление сети читален. Карпатская Русь превращалась в «Россию» вне России и заставляла пересмотреть отношение между понятиями «национального меньшинства» и «эмиграции». Внимание Гомолицкого и здесь обращено на роль культуры как цементирующего фактора, формирующего самосознание народа и объединяющего разные его слои и группы вне зависимости от территориальных границ.
Брошюра Гомолицкого, написанная, очевидно, по предложению редакции Народной Газеты221, задумана была поэтом именно для содействия «саморазвитию» народа, перед которым встала задача овладения русским литературным языком и приобщения к русской культуре, и должна была играть роль своего рода дидактического пособия222. Она явила собой странный симбиоз между глубоко выношенными мыслями о сущности русской литературы (а вместе с тем и культуры в целом), складывавшимися у автора «Дуновения» на протяжении 1920-х годов, и агитационными задачами русского дела в борьбе за утверждение национально-культурной автономии «меньшинства внутри меньшинства». В работе над ней достигла высшей степени самоидентификация Гомолицкого как «русского», как человека русской культуры и «русского» мироощущения. «Я русский, люблю Россию и поэтому невольно идеализирую свой народ. Быть может, в своей брошюре я переоцениваю силу его духа. Но настоящий переломный момент в жизни русского народа дает повод ожидать от его внутренних качеств небывалого расцвета», – писал он В.Ф. Булгакову 27 августа 1930 г.
Появление сочинения Гомолицкого было отмечено в прессе. В целом положительно к нему отнесясь, С. Нальянч выразил, однако, несогласие с главным его положением:
В этой небольшой книжке, вернее – брошюрке, излагаются в сжатом виде основы учений, а также краткие биографии, Толстого и Достоевского. Появление такой книги можно только приветствовать, и хочется пожелать широкого распространения столь полезной брошюре. Автор, видимо, много поработал и отнесся к своему делу с большою любовью и добросовестностью. Однако мы полагаем, что заглавие книги Гомолицкого не соответствует содержанию; можно ли считать основами русской культуры учение Толстого – врага православия и христианства, врага государственности и существовавшего в России, до крушения государственности, социального строя? Пусть все эти элементы общественной жизни нашего народа были далеки от совершенства, принимали порой уродливые формы, но так или иначе великая культура создана ими; потому вряд ли будет правильным считать учение Толстого, яростно нападающее на все важнейшие факторы государственного, культурного развития, – считать такое учение основою русской культуры <...>223.
Рецензент выходившего с марта 1929 г. в Чикаго ежемесячного русского журнала Москва в номере, посвященном Л.Н. Толстому, писал:
В тоненькой брошюрке в 30 страниц автор очень простым языком знакомит русских людей с идеей русской культуры в лице носителей и учителей ее – Льва Николаевича Толстого и Федора Михайловича Достоевского, изложив кратко то, о чем учили эти люди и как они сами достигли значения, которое они имеют в данное время.
Каждому, кто еще мало знаком с сущностью учения этих двух гениев Руси или кто желает пополнить свои знания, рекомендуется ознакомиться с этой брошюрой, чтобы познакомиться со взглядом одного из передовых писателей и критиков русской эмиграции. Конечно, у каждого человека свои суждения, но Лев Гомолицкий никому своих убеждений и верований не навязывает, а старается доступно объяснить значение Толстого и Достоевского в культурном развитии русского народа, разъясняя в то же время значение русской культуры. Сочувствующие взглядам Гомолицкого найдут в его брошюре подтверждение своим взглядам, а несогласные с ним должны прочесть эту брошюру для того, чтобы познакомиться со своим врагом, имея возможность потом напасть на его слабые, по их мнению, места во взглядах на Толстого и Достоевского224.
Журнал этот стал направлением второго «рывка» Л. Гомолицкого из «витязевского Пошехонья», за пределы меньшинственной печати в Польше. Бывший единственным ежемесячным изданием на русском языке в США и Канаде, тоненький этот журнальчик служил противовесом «столичным» органам русской эмиграции. Он выступал под лозунгами аполитичности и беспартийности, служения русской культуре, не скрывая интереса и симпатий к советской России, гордости ее экономическими и техническими достижениями. Главными кумирами редакции были Ганди, Рерих и Лев Толстой. В одном из номеров центральное место заняла «Переписка В.Г. Черткова с Ганди о войне» (1929)225. Аполитичная позиция и эклектизм вкусов редакции выразились в широком круге авторов, включавшем подчас совершенно случайные в литературе фигуры. Характерной чертой редактора было при этом стремление придать своему журнальчику «всемирный» характер. В передовой статье, отмечавшей первый год его существования, с гордостью указывалось, что он имеет связи во всем мире и маленькие тетрадки его достигли Москвы, Алжира, Бухареста, Рио-де-Жанейро, Тегерана, Парижа, Томска, Александрии, Харбина, Варшавы, Шанхая, Берлина, Риги, Прага, Константинополя, Ковно и т.д.226 Приближалась к этому и география его авторов, в большинстве своем начинающих, молодых, непризнанных и не печатающихся. Журнал жил за счет импортных материалов, присланных безвестными писателями из Восточной Европы (Польши), Харбина, Южной Америки, Палестины.
Первым из острожан дорогу в этот журнал проложил живший во Франции с 1922 г. участник «Четок» Андрей Басюк. Стихи его в Москве появились в феврале 1930 г., а затем в «Научном отделе» были напечатаны и статьи Басюка на историко-краеведческие темы227. Нам не попадались другие эмигрантские издания, где этот питомец Острожской гимназии и один из основателей «Четок» выступал бы так много, как на страницах чикагского издания. Он-то, по-видимому, и подговорил своих приятелей по Острогу обратиться в этот журнал, и вслед за ним завоевывать Новый Свет бросились Гриненко и Гомолицкий, а за ними и осевший во Львове Витязевский. В мартовском номере был помещен рассказ Гриненко, действие которого происходило в гражданскую войну228. В очередной тетрадке редакция напечатала письмо Гриненко (датированное 18 января 1930), в котором приветствовались выдвинутые Москвой лозунги, русская зарубежная печать объявлялась «одним из наших новейших чудес», утверждалась «могучая роль нашего русского искусства, как оплота против шагающего всюду материализма», высказывалось порицание эмигрантской печати за то, что «все прямо обалдели от политики», и оглашены были жалобы на отсутствие доступа в существующие эмигрантские газеты и журналы229. В июньском номере опубликовано было стихотворение С. Витязевского «У станка. Русскому рабочему в Америке», изобличающее влияние Маяковскго на автора. В октябрьском – цикл «Бог» Гомолицкого, состоявший из трех стихотворений, очевидно, примыкавших к первому в подборке стихотворений («Мой Бог – кто скрыт под шелухой вещей»), помещенных в Сборнике русских поэтов в Польше. На протяжении второго года существования чикагского журнала заметное место на его страницах, таким образом, заняли острожане. Соперничали с ними по числу публикаций там лишь харбинские поэты, участники «молодой Чураевки».
