И почувствовал Яблочкин, что он приобщился тайне, а когда он вышел, весь мир для него повернулся по-новому. Как-то иначе город загорелся. Предстали по-новому люди, почувствовал, что ему надо работать над самоусовершенствованием и над просвещением других людей.
Свистонов угадывал, что происходит с Яблочкиным, ему было жаль разбивать его мечту, погрузить его снова в бесцельное существование, доводить до его сознания фигуру Психачева. Он знал, что Яблочкин обязательно прочтет его книгу, книгу ближайшего друга Психачева.
«Ну, ладно, будь что будет. Психачев мне необходим для моего романа», — решил Свистонов и, устроившись поудобнее в комнате Психачева, в психачевском кресле, стал переносить Психачева в книгу.
Хозяин перетирал реликвии. Говорил об Яблочкине, строил планы. Нева замерзала, скоро по ней на лыжах будут кататься красноармейцы. Скоро будет устроен каток, и под звуки вальса в отгороженном пространстве завальсирует молодежь.
Свистонов посмотрел на Психачева. «Бедняга, — подумал он, — сам напросился».
— Дружище, — сказал он, — не согреть ли чайку, что-то прохладно становится?
— Хотите, печку затоплю? — спросил хозяин.
— А это совсем хорошо бы было, — ответил гость. — Мы превосходно проведем время. Пусть снег за окном. Мы будем сидеть в тепле и холе.
Психачев сошел в сад и принес дров.
Свистонов записал все то, что ему надо было.
— Теперь бы в картишки перекинуться, — сказал он. Подошел к печке и, добродушно потирая руки у запылавшего огня, задумался, затем продолжал: — Карты у вас, должно быть, есть? Расставимте ломберный столик, попросимте вашу жену и дочь и сыграемте в винт.
До полуночи играл в винт Свистонов и проигрывал. Ему нравилось делать небольшое одолжение. Он видел, как раскраснелись щеки у госпожи Психачевой, читал ее мысли о том, что завтра к обеду можно будет купить бургонского, которое так любит ее муж; что обязательно надо будет пригласить к обеду и этого милого Андрея Николаевича, дружба которого так оживила ее мужа.
Психачев ловко орудовал мелком, раскраснелся тоже.
По очереди тасовали карты, карты были трепаные, с золотым обрезом. Сами собой они оказались краплеными.
Свистонов проигрывал. Он был доволен. Хоть чем-нибудь он мог отплатить хозяевам за гостеприимство.
Снег падал за окном превосходными хлопьями. Превосходные портреты висели над головами играющих. Маша и Свистонов сидели спиной к черному окну. Маша кокетничала со Свистоновым. Свистонов шутил, рассказывал ей цыганские сказки.
Маша сердилась, краснела и говорила, что она не ребенок.
«Бедный Психачев», — подумал Свистонов, выходя из дверей гостеприимного дома.
«Жалко, что уже поздно к Яблочкину, — он посмотрел на часы. — Погулять, что ли, по городу». Свистонов, подняв воротник, пошел.
У Яблочкина была подруга. Звали ее Антонина, работала Антонина на конфетной фабрике и носила красный платочек.
Стал Яблочкин с подругой переписываться криптографически, писать ей, что он любит ее и готов на ней жениться. Стал писать он ей об этом цифрами. Не от кого было им скрывать любовь свою. Он и она были одиноки.
Истории стал рассказывать юноша ей по вечерам, гуляя по колеблющейся набережной или по пропахшему сладкими эссенциями фабричному саду. Решил познакомить ее с просвещенными и симпатичными людьми, живущими вон в том отдельном домике. Он думал, что Свистонов живет вместе с Психачевым.
— Какие они ученые, Ниночка, — говорил он. — Страх даже берет. Зайдешь к ним, а они над каким-нибудь чертежом сидят, над кругами и четырехугольниками. Старший младшему объясняет, а тот слушает и прилежно записывает.
Гитары стоны,
Там песни воли и полей…
И там забудем свое мы горе…
Эй, шарабан мой, да шарабанчик…
— Наши идут, — улыбается Антонина. — Ишь, как голосят. В окне над садом появляются одна над другой головы Психачева и Свистонова.
— Это что за представление? — спрашивает Свистонов. — У вас здесь весело, Владимир Евгеньевич.
— Да это у нас каждую субботу.
— А вы не сыграете ли Моцарта, что ли, или что хотите. Что-нибудь старинное.
Окно захлопнулось.
Яблочкин стоял с Антониной против освещенного окна. Они видели угол комнаты со старинными портретами. Ваня шептал:
— Уют там какой. Полочки какие, цветочки в горшках. Тишина! Музыка смолкла.
Психачев и Свистонов с крылечка спустились в сад и пошли по дорожке.
— Так вот, дорогой Андрей Николаевич, вы как будто сомневаетесь в древности нашего ордена. Поверьте…
При новой луне состоялось академическое собрание в комнате в два окна, которую Психачев назвал капеллою. Сюда были перенесены старинные портреты и купленное в Александровском рынке масонское кресло. Кровати были вынесены.
Психачев сидел на президентском месте в сапогах со шпорами, с лентой через плечо и читал, толковал места, избранные из Библии, Сенеки, Эпиктета, Марка Аврелия и Конфуция. По правую руку от него сидел Свистонов, по левую — бывший кавалерист-офицер и Яблочкин, напротив — князь-мороженщик. Психачев, кончив толковать, стал спрашивать по очереди своих питомцев о книгах, читанных ими после очередного собрания, о наблюдениях или открытиях, ими учиненных, о трудах и усилиях, положенных ими для расширения ордена, какие где есть люди и в каком отношении пригодны они для ордена.
Яблочкин смотрел на Психачева напряженно, стараясь все постичь.
Кавалерист, видимо, готовился возражать. Он нетерпеливо ерзал на стуле.
Свистонову было скучно и не совсем удобно, становилось смешно и неприятно, что он всех обманывает.
Чтобы отвлечься, он стал раскладывать спички на столе, строить башню, затем поджег ее. Все возмущенно посмотрели на него. «Да, они положительно верят Психачеву, полагают, что могущественный орден действительно существует. Чего доброго, Психачев пошлет бумагу папе и, чем черт не шутит, пожалуй, получит из Америки деньги. И расцветет орден, и все поверят, что он действительно всегда существовал».
— Братья, поговорим об усовершенствовании наших духовных способностей. Устремим наши усилия на это. Разовьем силу наших мыслей. Я убежден, что скоро мы сможем передвигать предметы на расстоянии. Я отправлюсь скоро на Восток испросить для вас, вновь поступивших братьев, благословения. Там будут молиться за нас, и спокойно и светло будет у нас на душе.
— Кто желает задать вопросы? Я постараюсь привезти вам ответы с Востока.
Собрание затянулось далеко за полночь.
Раз как-то вечером Свистонов сидел с Психачевым и беседовал о тамплиерах. Вошел человек с выходящими из орбит глазами, по-видимому, страдающий базедовой болезнью.
— Барон Медем, — представил Психачев вошедшего, и, отведя барона в сторону, он дал ему свой последний рубль.
Барон откланялся и скрылся.
— А ведь тогда, в XVIII веке, он в качестве графа принимал меня в своем замке, — сказал Психачев многозначительно. — Жаль, вас тогда не было.
Свистонов улыбнулся.
— Постойте, — сказал Психачев, — вспоминаю вы были там. На вас был лазоревый камзол из какой-то изумительной материи. Помню, вы подарили мне кольцо с резным камнем.
— А вы мне это, — ответил Свистонов и вынул из кармана кольцо с сердцем, мечом и крестом.
— Совершенно верно, — воскликнул Психачев. — Как я вас не узнал.
— Позвольте мне вас называть графом. Вы ведь граф Феникс. Мы ведь теперь в Петербурге, — сказал Свистонов.
— Конечно, барон, — взял Психачев Свистонова под руку. — Выпить надо по этому поводу.
И они отвесили друг другу глубокий поклон. Граф Феникс скрылся за портьерой. Буфет скрипнул, и появилась водочка.
— Оля, Оля! — закричал Психачев, — принеси скатерть. Андрей Николаевич оказался совсем не Андреем Николаевичем. Это он, мой друг. Помнишь, я о нем тебе рассказывал?
— А! — ответила жена.
Психачев суетился. Серебряная перечница XVIII в. куда-то пропала.
— Поди в кооператив, — сказал он жене, — сегодня будем ужинать при свечах.
Психачев и Свистонов читали одни и те же книги. Воспоминания обоих друзей совпадали. Свечи в старинных подсвечниках языками освещали стол со старинными приборами. Фрукты из кооператива ЛСПО горкой возвышались на серебряной тарелке. Пальчики винограда зеленели. Водочка была отставлена, и появилось красное вино. Граф Феникс вспоминал, как его принимала Екатерина II, и говорил, что он до сих пор сердится на свою жену. Хозяин шарлатанил, поэтому внезапно посмотрел на Свистонова — не шарлатанит ли тот. Но Свистонов был действительно обрадован. Он любил импровизированные вечера. Ему повезло в этот вечер.
