Анна Ахматова - Стихотворения и поэмы

14) Лат<инское> прим<ечание> Байрона к [цитате] эпиграфу из Д<он> Жуана

14а) Проза при IV главке (Гораций)

15) Призрак цусимского ада

Тут же: пьяный поет моряк

16) Из-за ширм Петрушкина маска (1913).

Новое предисловие. «Проза о Поэме» – отрывки о Канунах, о карусели, о заземлении, о петерб<ургской> гофман<иане> и т. д.

<38> <…> от лиц, вернувшихся оттуда, где стихи запоминались наизусть, до пишущего эти строки дошла следующая новелла:

Такого-то года, такого-то числа (даты всякий раз иные) где-то недалеко от Ленинграда (место тоже в каждом рассказе другое) волны Маркизовой Лужи выбросили на берег бутылку, в которой оказались строфы… дальше

<39> И, конечно, дело не в том, что в этой тени можно угадать одну современницу Ахматовой, к которой она уже и раньше обращалась со стихами (1914 и 1921 гг.) и чуть ли не по [этому] тому же поводу (см. эпиграф к II-ой главке и «Пророчишь, горькая…» в An<no> Domini), что и в поэме и т. д., но это не случайность, что когда [но вот] наступает 1941 г., [и] кончается вся петербургская гофманиана поэмы. Белая ночь беспощадно обнажила город… а дальше Урал, Сибирь и образ России.

<40> 1. Она кажется всем другой:

Поэма совести (Шкловск<ий>)

Танец (Берковский)

Музыка (почти все)

Испол<ненная> мечта символист<ов> (Ж<ирмунский>)

Поэма Канунов, Сочельников (Б. Филиппов)

Поэма – моя биография.

Историческая картина, летопись эпохи (Чуковс<кий>)

Почему произошла Революция (Шток)

Одна из фигур русской пляски (раскинув руки и вперед) (Паст<ернак> (Лирика, отступая и закрываясь платочком.)

Как возникает магия (Найман)

<41> Последний список ([октябрь], ноябрь, 1962. Москва) отменяет все предшествующие рукописные списки и печатные издания, даже еще не появившиеся («День поэта». Лен<издат> 62 г.) – в нем впервые «Интермедия», примечания редактора, указания на того, кто это произносит, читает или бормочет. III-е посвящение называется «Le jour des Rois», увеличено число прототипов («Этот Фаустом…») и т. д. Как видите, отличий довольно много, но самое существенное это раскрытие двойника в Эпилоге и песенка там же («За тебя я заплатила…»). Все новое в «Решке». Замечаю, что поэму гораздо лучше понимают молодые люди, чем мои современники.

<42>

Пушкин – «Пиковая Дама» (в конце 1-й главки)

Гоголь – Кареты валились с мостов (не в реку, конечно), а просто пятятся обратно с крутых мостиков)

Достоевский – Конец 1-ой главки («Бесы») («Смерти нет – это всем известно)

Paul Valery Variété V (Сон…) (Эльсинорских террас парапет)

R. Browning Dis aliter visum (Подагра и слава…)

Блок – «Шаги Командора» («крик петуший нам только снится») и черная роза в бокале

Мандельштам (Повернувшись вполоборота и «Я к смерти готов»)

Вс. К<нязев> («палевый локон»), («поцелуйные плечи»)

Мейерхольд Арлекин – дьявол см. «О театре», стр…

Стравинский Петрушкина маска, пляска кучеров, барабан…

Библия – Мамврийский дуб, долина Иосафата, ковчег завета, содомские Лоты

Античн<ость> Гекубы, Кассандры, Софокл, ресницы Антиноя и музыка все время.

<43> И наконец произошло нечто невероятное: оказалось возможным раззеркалить ее, во всяком случае по одной линии. Так возникло «лирическое отступление» в Эпилоге и заполнились точечные строфы «Решки». Стала ли она понятнее, – не думаю! – Осмысленнее – вероятно.

Но по тому высокому счету (выше политики и всего…) помочь ей все равно невозможно. Где-то в моих прозаических заметках мелькают какие-то лучи – не более.

<44> «Чем больше вы ее объясняете, тем [больше] меньше я ее [не] понимаю» (Из беседы о «Триптихе»)

Под Кедром

Хороший эпиграф, например, к «Решке» и главное – русский. Все поймут!

<45> Там же присутствовал «заповедный кедр», [пришедший посмотреть] подошедший взглянуть – что происходит из гулких и страшных недр моей поэмы, «где больше нет меня».

<46> Оставить ее одну уже не было опасно, но остаться без нее казалось просто невозможным.

<47> Кто-то (лето 62 г.) предположил, что поэма не всем понятна из-за своей аристократичности.

<48> С 7 января 1963. Рождество

…и кажется, я все же заземлила ее самым неожиданным образом – интермедией. (Фонтанный грот, которого давно нет. Белый зеркальный зал – бал). Шапка «Решки» – это арка, составленная из двух частей. Там звучит отдаленно, но чисто – Реквием. И все это в 1941 г.

<49> Поджиоли пишет, что у Ахм<атовой> только голос «fiancée, bridée[68] и возлюбленной», когда [потом] уже давно (в 1935—40) [является] существ<ует> «Реквием», где достаточно громко звучит голос матери и сестры.[69] Ахм<атова> в течение десятилетий считается чуть ли не миниатюристкой – затем 22 года пишет свой огромный, похожий на траурную трагическую симфонию – Триптих. (Чтобы поделиться с читателем моим горем и показать, как глубока и безвыходна западня, в которую я попал, приведу несколько высказываний о поэме.)

Чук<овский> – [мастер] шедевр исторической живописи.

Шкл<овский>: – трагедия совести.

Шток: объяснение, отчего произошла Революция.

Фил<иппов>: – Ветер канунов.

Пастернак: Фигура «Русской» (Ах, вы сени, мои сени), – раскинув руки и вперед… (лирика), другая фигура – с платочком, прячась за ним и отступая. Добин[70]

А все тот же таинственный голос почти из будущего говорящий, как подобает о стихах (из-за поворота) объясняет: «Если перв<ая> строка…

и все исходит из стиха: «До смешного близка развязка».

ЭрГэ ищет и находит ее корни в классической русской литературе. (Пушкин – «Пиковая дама». Гоголь… Достоевский – «Бесы» и вообще тянет к бесам, не замечая петербургской гофманианы и западные корни, напр., «Dis aliter visum»[71] Браунинга и «Эл<ьсинорских> террас парапет» Paul Valery.)

Некто Ч<апский> в Ташкенте церемонно становится на одно колено, целует руки и говорит: «Вы – последний поэт Европы» (1942 г.)

А некто из зазеркалия (Фонтанный Дом): «Это реквием по всей Европе» (1946).

Jean Blot в 1962. («Прошлое и настоящее судят друг друга и обоюдно выносят друг другу приговор».)

Берковский (Комарово, 1962 г.) видит в ней танец – она вся движение и музыка.

Жирмунский: «Поэма без Героя» – это исполненная мечта символистов, это то, что они проповедовали в теории, но когда начинали творить, то никогда не могли осуществить. (Магия)

Гинзб<ург> считает это же запрещен<ным> приемом.

Итак, вы видите, что когда говоришь об этом авторе, то кажется, что говоришь о многих, не похожих друг на друга людях.

<50> Вл. Муравьев, которому уже 23 года, пишет о поэме: «Вечный допрос? – Нет. Нечто более реальное – тождество поэзии и совести, расплата стихами…» (и дальше) [(Ташкент. 1942)].

Читательница о Триптихе «Это голос судьи. Это действительно лира Софокла». (Письмо.)

Черняк (дневник)………………………………………………………………………………………………………………………………………………

<51> Когда в июне 1941 г. я прочла М. Цветаевой кусок поэмы (первый набросок), она довольно язвительно сказала: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об арлекинах, коломбинах и пьеро», очевидно, полагая, что поэма мирискусничная стилизация в духе Бенуа и Сомова, т. е. то, с чем она, м. б., боролась в эмиграции как со старомодным хламом. Время показало, что это не так. Время работало на «Поэму без Героя». За последние 20 лет произошло нечто удивительное, т. е. у нас на глазах происходит почти полный ренессанс 10-ых годов. Этот странный процесс еще не кончился и сейчас. Послесталинская молодежь и зарубежные ученые-слависты одинаково полны интереса к предреволюционным годам. Мандельштам, Пастернак, Цветаева переводятся и выходят по-русски, Гумилев перепечатывается множество раз, о Белом защищают диссертации и в Кембридже и в Сорбонне, о Хлебникове пишут длинные ученые работы, книги формалистов стóят les yeux de la tête.[72] У букинистов ищут Кузмина, у «всех» есть переписанный Ходасевич. Почти никто не забыт, почти все вспомнены.