За десять минут до свидания
Ты загадочно в зеркале отражаешься,
Чуть качаешь хорошенькой головой,
Ты сейчас на свиданье со мной собираешься,
Все улыбки и стрелы готовя в бой.
А свиданья и вправду у нас как бои,
То капризы, то споры при каждой встрече,
И в душе уж не то чтобы соловьи –
Но порой даже зяблики не щебечут.
За горячность мою, за сердечный свет,
Ты мне, словно в насмешку, всегда в награду
Каждым жестом своим говоришь – не надо!
Каждым словом своим отвечаешь – нет!
Только радость, наверное, никогда
На сплошных отрицаниях жить не может.
Ей нужны, как живительная вода,
Только «да», понимаешь, одни только «да».
Ну и щедрость души, вероятно, тоже.
А не то постоит она, подождет
И промолвит: – Да стоит ли ждать напрасно?!
А потом безнадежно рукой махнет
И добавит: – Да ну их, глупцов несчастных!
А без радости сразу всему конец!
А без радости в жизни какая сладость?
А без радости что за накал сердец?
А без радости видеться что за радость?
Я не знаю, как сложится жизнь твоя,
Только время не век же звенит игрушкой!
И однажды, скажу тебе не тая,
Ты проснешься вдруг старенькою старушкой.
Вспомнишь всех: кто встречал тебя, кто забыл,
И воскликнешь вдруг, горько всплеснув руками:
– А ведь он-то, пожалуй, один и был,
Кто всерьез и взаправду меня любил! –
И начнешь торопливо греметь шкафами.
Вынешь платье, зеленое, как волна,
И пушистую беличью пелерину,
Но посмотришься в зеркало – седина!..
Но посмотришь на руки – одни морщины!..
Тихо сядешь, стянув пелерину с плеч,
И промолвишь раздумчиво и серьезно:
– Надо вовремя было любовь беречь,
А сегодня не нужно ни слов, ни встреч,
А сегодня, голубушка, слишком поздно!..
Ты загадочно в зеркале отражаешься,
Чуть качаешь хорошенькой головой,
Ты сейчас на свиданье со мной собираешься,
Все улыбки и стрелы готовя в бой.
Вот бежишь, каблучками стуча на ходу.
Что скрывать! Я действительно очень жду.
И однако же, чтобы сберечь хорошее,
Все, что сказано выше, – имей в виду!
1971
Прожив совсем не долгий век,
Скончался славный человек,
Из тех, о ком скорбят друзья,
Кого забыть нельзя.
Он честным был, любил шутить,
Хоть бед знавал немало.
Умел работать, петь, любить,
Такому б только жить да жить!
И вот его не стало…
Хороший по земле пройдет,
Глядишь, уж нет его.
А вот мерзавец – тот живет,
Мерзавцу – ничего!
Мерзавец, он везуч, как черт,
Легки его дела:
Он даже тем, наверно, горд,
Что мать не сделала аборт
Да плюс к тому, как высший сорт,
В рубашке родила.
Таким и впредь во всем везет,
От службы и до карт.
Ни хворь, ни черт их не берет,
Ни гром и ни инфаркт!
Шучу, конечно. Впрочем, я
Подумал вот о чем:
Что, может, где-то мы, друзья,
Их сами бережем?!
Рукою машем – наплевать!
Мол, наша хата с краю.
А тем, кому бы руку дать,
И там, где надо помогать,
Идем, не помогая.
И вот, прожив недолгий век,
Скончался славный человек,
Из тех, о ком скорбят друзья,
Кого забыть нельзя.
Его никто не убивал,
Не бил ничем в лицо,
Но сколько он переживал
И сколько раз порой страдал
От разных подлецов!
Они, как филины, впотьмах,
Не жди, не пощадят,
И душу вымотают в прах,
И жизнь укоротят!
Неужто мутная волна
Зальет нам яркий свет?
И станет жизнь скучным-скучна,
И станет жизнь темным-темна,
И я отвечу: – Нет!
Настанет день в конце концов,
Когда увидят люди
Среди музейных образцов
Последнего из подлецов
В запаянном сосуде.
Он будет нужен для того,
Чтоб жизнь не стала гаже,
Чтоб все смотрели на него
И сплевывали даже!
Чтоб различали мрак и свет
Они в сердцах своих
И чтоб возник иммунитет
На много-много сотен лет
От подлости у них!
1971
Ах, как все относительно в мире этом!..
Ах, как все относительно в мире этом!..
Вот студент огорченно глядит в окно,
На душе у студента темным-темно:
«Запорол» на экзаменах два предмета…
Ну а кто-то сказал бы ему сейчас:
– Эх, чудила, вот мне бы твои печали!
Я «хвосты» ликвидировал сотни раз,
Вот столкнись ты с предательством милых глаз –
Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли!
Только третий какой-нибудь человек
Улыбнулся бы: – Молодость… Люди, люди!..
Мне бы ваши печали! Любовь навек…
Все проходит на свете. Растает снег,
И весна на душе еще снова будет!
Ну а если все радости за спиной,
Если возраст подует тоскливой стужей
И сидишь ты беспомощный и седой –
Ничего-то уже не бывает хуже!
А в палате больной, посмотрев вокруг,
Усмехнулся бы горестно: – Ну, сказали!
Возраст, возраст… Простите, мой милый друг,
Мне бы все ваши тяготы и печали!
Вот стоять, опираясь на костыли,
Иль валяться годами (уж вы поверьте),
От веселья и радостей всех вдали, –
Это хуже, наверное, даже смерти!
Только те, кого в мире уж больше нет,
Если б дали им слово сейчас, сказали:
– От каких вы там стонете ваших бед?
Вы же дышите, видите белый свет,
Нам бы все ваши горести и печали!
Есть один только вечный пустой предел…
Вы ж привыкли и попросту позабыли,
Что, какой ни достался бы вам удел,
Если каждый ценил бы все то, что имел,
Как бы вы превосходно на свете жили!
1971
Я не знаю, ну что это в нас такое
И какой это все приписать беде?
Только слыша подчас про людей дурное,
Мы легко соглашаемся, а порою
Даже верим заведомой ерунде.
И какой все нелепою меркой мерится.
Вот услышит хорошее человек,
Улыбнется: как видно, не очень верится,
А плохое запомнит почти навек.
То ль кому-то от этого жить острее,
То ли вправду не ведают, что творят,
Но, чем сплетня обиднее и глупее,
Тем охотней и дольше ее твердят.
А раз так, то находятся «мастера»,
Что готовы, используя глупость эту,
Чье-то имя, поддев на конец пера,
Очернить и развеять потом по свету.
И ползут анонимки, как рой клопов,
В телефонные будки, на почты, всюду,
Чтоб звонками и строчками лживых слов
Лицемерить и пакостить, как иуды!
Но всего удивительней, может статься,
Что встречаются умные вроде люди,
Что согласны копаться и разбираться
В той, плевка-то не стоящей даже груде!
А «жучки-душееды» того и ждут:
Пусть покрутится, дескать, и пусть попляшет!
Сколько крови попортит, пока докажет,
Говоря фигурально, «что не верблюд»!
А докажет – не важно! Не в том секрет.
Все ведь было разыграно «честь по чести»!
И нередко свой прежний авторитет
Человек получает с инфарктом вместе…
А порою, как беженец на пожарище,
Он стоит и не знает: с чего начать?
Гром затих, только силы откуда взять?
Нет, нельзя и неправильно так, товарищи!
Пусть умел и хитер клеветник подчас
И на хвост наступить ему часто сложно,
Только дело в конечном-то счете в нас,
И бороться с мерзавцами все же можно!
Коли сплетня шмелем подлетит к плечу,
Не кивай, а отрежь, как ножом: – Не верю!
Нет, не то чтоб: «подумаю» и «проверю»…
А: – Не верю, и кончено. Не хочу!
А случилось письмо тебе развернуть,
Где коварства – преподлое изобилие,
Ни обратного адреса, ни фамилии,
Плюнь, порви и навеки о нем забудь!
Если ж вдруг в телефонные провода
Чей-то голос ехидное впустит жало,
Ты скажи ему: – Знаешь, иди куда? –
И спокойно и тихо пошли туда,
Где хорошего, в общем-то, очень мало…
И, конечно же, если мы неустанно
Будем так вот и действовать всякий раз,
То без пищи, без подленького тумана
Все подонки, как черные тараканы,
Перемрут как один, уверяю вас!
1971
Может, есть предначертанье где-то
В том, что, как далекая звезда,
Скульпторы, художники, поэты
Вспыхнут вдруг неповторимым светом
Прежде, чем погаснуть навсегда.
И поэма та или картина,
Может статься, исстари была
Чем-то вроде песни лебединой
На границе стужи и тепла.
Станешь, нет ли оттого известней,
Но важнее не было в судьбе,
Чем проститься лучшей своей песней
С тем, что было дорого тебе.
Я ж и сам, наверное, не знаю
Взятых рубежей, когда порой,
Радуясь, волнуясь и страдая,
Завершаю труд очередной.
Выйдет книга – и бывает ясно,
Что не зря звенела голова,
Что кипел душою не напрасно:
Люди пишут теплые слова!
А статьи то колют, то кусают.
Что ж, дела не так уж и плохи!
Недруги, они ведь понимают,
И, уж коли стрелами пронзают,
Значит, пишешь крепкие стихи!
И тогда вдруг на мгновенье где-то
Дунет в сердце ветер-снеговей,
Ну, а что, как будет книга эта
Песней лебединою моей?!
Но затем спрошу: – А ну-ка, милый,
Подсчитай-ка, если не секрет:
Все ли ты исчерпал свои силы? –
И отвечу сам: – Конечно, нет!..
Я еще покуда подышу,
Ибо завтра крепче напишу!
1972
Дайте спокойствие человеку!
