«То, что мы зовем душой…» Избранные стихотворения - Александр Семёнович Кушнер

Разве можно после Пастернака

Написать о елке новогодней?

Можно, можно! – звезды мне из мрака

Говорят, – вот именно сегодня.

Он писал при Ироде: верблюды

Из картона, – клей и позолота, —

В тех стихах евангельское чудо

Превращали в комнатное что-то.

И волхвы, возможные напасти

Обманув, на валенки сапожки

Обменяв, как бы советской власти

Противостояли на порожке.

А сегодня елка – это елка,

И ее нам, маленькую, жалко.

Веточка, колючая, как челка,

Лезет в глаз, – шалунья ты, нахалка!

Нет ли Бога, есть ли Он, – узнаем,

Умерев, у Гоголя, у Канта,

У любого встречного, – за краем.

Нас устроят оба варианта.

Зимней ласточкой с визгом железным

Семимильной походкой стальной

Он проносится небом беззвездным,

Как сказал бы поэт ледяной,

Но растаял одический холод,

И летит конькобежец, воспет

Кое-как, на десятки расколот

Положений, углов и примет.

Геометрии в полном объеме

Им прочитанный курс для зевак

Не уложится в маленьком томе,

Как бы мы ни старались, – никак!

Посмотри: вылезают колени

И выбрасывается рука,

Как ненужная вещь на арене

Золотого, как небо, катка.

Реже, реже ступай, конькобежец…

Век прошел – и чужую строку,

Как перчатку, под шорох и скрежет

Поднимаю на скользком бегу:

Вызов брошен – и должен же кто-то

Постоять за бесславный конец:

Вся набрякла от снега и пота

И, смотри, тяжела, как свинец.

Что касается чоканья с твердой

Голубою поверхностью льда, —

Это слово в стихах о проворной

Смерти нас впечатлило, туда,

Между прочим, – и это открытье

Веселит, – из чужого стиха

Забежав с конькобежною прытью:

Все в родстве-воровстве, нет греха!

Не споткнись! Если что и задержит,

То неловкость – и сам виноват.

Реже, реже ступай, конькобежец,

Твой размашистый почерк крылат,

Рифмы острые искрами брызжут,

Приглядимся ж к тебе и поймем

То, что ласточки в воздухе пишут

Или ветви рисуют на нем.

Не расстаться с тобой мне, – пари же,

Вековые бодая снега.

И живи он в Москве, – не в Париже,

Жизнь тебе посвятил бы Дега,

Он своих балерин и лошадок

Променял бы, в тулупчик одет,

На стремительный этот припадок

Длинноногого бега от бед.

Там, где весна, всегда весна, где склон

Покат, и ласков куст, и черных нет наветов,

Какую премию мне Аполлон

Присудит, вымышленный бог поэтов!

А ствол у тополя густой листвой оброс,

Весь, снизу доверху, – клубится, львиногривый.

За то, что ракурс свой я в этот мир принес

И не похожие ни на кого мотивы.

За то, что в век идей, гулявших по земле,

Как хищники во мраке,

Я скатерть белую прославил на столе

С узором призрачным, как водяные знаки.

Поэт для критиков что мальчик для битья.

Но не плясал под их я дудку.

За то, что этих строк в душе стесняюсь я,

И откажусь от них, и превращу их в шутку.

За то, что музыку, как воду в решето,

Я набирал для тех, кто так же на отшибе

Жил, за уступчивость и так, за низачто,

За je vous aime, ich liebe.

Мне приснилось, что все мы сидим за столом,

В полублеск облачась, в полумрак,

И накрыт он в саду, и бутыли с вином,

И цветы, и прохлада в обнимку с теплом,

И читает стихи Пастернак.

С выраженьем, по-детски, старательней, чем

Это принято, чуть захмелев,

И смеемся, и так это нравится всем,

Только Лермонтов: «Чур, – говорит, – без поэм!

Без поэм и вступления в Леф!»

А туда, где сидит Председатель, взглянуть…

Но, свалившись на стол с лепестка,

Жук пускается в долгий по скатерти путь…

Кто-то встал, кто-то голову клонит на грудь,

Кто-то бедного ловит жука.

И так хочется мне посмотреть хоть разок

На того, кто… Но тень всякий раз

Заслоняет его или чей-то висок,

И последняя ласточка наискосок

Пронеслась, чуть не врезавшись в нас…

Что ни поэт – то последний. Потом

Вдруг выясняется, что предпоследний,

Что поднимается на волнолом

Вал, как бы прятавшийся за соседний,

С выгнутым гребнем и пенным хвостом.

Стой! Не бросайся с Левкадской скалы.

Взгляд задержи на какой-нибудь вещи:

Стулья есть гнутые, книги, столы,

Буря дохнет – и листочек трепещет,

Нашей ища на ветру похвалы.

Больше в присыпанной снегом стране

Нечего делать певцу с инструментом

Струнным. Сбылось, что приснилось во сне

Сумрачном: будем с партнером, с агентом

Курс обсуждать, говорить о зерне.

Я не гожусь для железных забот.

Он не годится. Мы все не подходим.

То-то ни с места наш парусный флот

В век, обнаруживший смысл в пароходе:

Крым за полдня, закипев, обогнет.

На конференции по мировой

Лирике, к Темзе припавшей и Тибру,

Я, вспоминая огни над Невой

Парные, сопротивлялся верлибру.

О, со скалы не бросайся, постой!

Кроме живой, что змеится, клубясь,

В бедном отечестве, стыд многолетний,

Есть еще очередь – прочная связь:

«Я», – говорю