<Чернильница>*
Предмет, любопытный для взора:
Огромный кусок Лабрадора,
На нем богатырь-великан
В славянской кольчуге и в шлеме,
Потомок могучих славян, —
Но дело не в шлеме, а в теме:
Назначен сей муж представлять
Отчизны судьбы вековые
И знамя во длани держать
С девизом «Единство России!»
Под ним дорогой пьедестал,
На нем: земледелья родного
Орудья, и тут же газета, журнал —
Изданья Михаилы Каткова.
На книгах — идей океан —
Чернильница; надпись: «Каткову
Подарок московских дворян»,
И точка! Мудрейшему слову
Блистать на пере суждено, —
Там имя Каткову дано:
«Макающий в разум перо» — имя это
У древнего взято поэта…
Легенда о некоем покаявшемся старце, или седина в бороду, а бес в ребро*
Посвящается редакции «Куриного эха»
И журналов и газет.
Помогал ему создатель
Много, много лет.
Дарованьем и трудами
(Не своими, а других)
Слыл он меж откупщиками
Из передовых.
Сам с осанкой благородной,
В собственном большом дому
Собирал он ежегодно
С нищих денег тьму.
Злу он просто был грозою,
Прославлял одно добро…
Вдруг толкнися с сединою
Бес ему в ребро.
И, как Лермонтова Демон,
Старцу шепчет день и ночь…
(Кто-то видел, вкрался чем он,
Ну, его не гонят прочь!)
Бес
Ты мудрец, и сед твой волос, —
Не к лицу тебе мечты, —
Ты запой на новый голос…
Старец
Бес
Я журналов покровитель.
Без меня вы — прожились,
Вы без денег убедите ль?
Старец
(в сторону)
(Громко)
Гм! Не Лермонтова Демон,
Вижу, ты! Покойник был
(Хоть помянут будь не тем он)
Юношеский пыл.
Он-то мне Ледрю-Ролена
Некогда всучил…
Бес
(в сторону)
То-то не было полена —
Я бы проучил!
Старец
(продолжая)
Но теперь с Ледрю-Роленом
Баста! вышел весь!
Твой я, Демон, новым пленом
Я горжуся днесь!
Рек — и заключил издатель:
«Се настал прогресс:
И отступится создатель,
Так поможет бес!»
Из автобиографии генерал-лейтенанта Федора Илларионовича Рудометова 2-го, уволенного в числе прочих в 1857 году*
«Убил ты точно, на веку
Сто сорок два медведя,
Но прочитал ли хоть строку
Ты в жизни, милый Федя?»
— «О нет! за множеством хлопот,
Разводов и парадов,
По милости игры, охот,
Балов и маскарадов,
Я книги в руки не бирал,
Но близок с просвещеньем:
Я очень долго управлял
Учебным учрежденьем.
В те времена всего важней
Порядок был — до книг ли? —
Мы брили молодых людей
И как баранов стригли!
Зато студент не бунтовал,
Хоть был с осанкой хватской,
Тогда закон не разбирал —
Военный или статский;
Дабы соединить с умом
Проворство и сноровку,
Пофилософствуй, а потом
Иди на маршировку!..
Случилось также мне попасть
В начальники цензуры,
Конечно, не затем, чтоб красть, —
Что взять с литературы? —
А так, порядок водворить…
Довольно было писку;
Умел я разом сократить
Журнальную подписку.
Пятнадцать цензоров сменил
(Все были либералы),
Лицеям, школам воспретил
Выписывать журналы.
Не успокоюсь, не поправ
Писателей свирепость!
Узнайте мой ужасный нрав,
И мощь мою — и крепость!» —
Я восклицал. Я их застиг,
Как ураган в пустыне,
И гибли, гибли сотни книг,
Как мухи в керосине!
Мать не встречала прописей
Для дочери-девчонки,
И лопнули в пятнадцать дней
Все книжные лавчонки!..
Потом, когда обширный край
Мне вверили по праву,
Девиз «Блюди — и усмиряй!»
Я оправдал на славу…
. . . . . . . . . .
Люди бегут, суетятся,
Мертвых везут на погост…
Еду кой с кем повидаться
Чрез Николаевский мост.
Пот отирая обильный
С голого лба, стороной —
Вижу — плетется рассыльный,
Старец угрюмый, седой.
С дедушкой этим, Минаем,
Я уж лет тридцать знаком:
Оба мы хлеб добываем
Литературным трудом.
(Молод я прибыл в столицу,
Вирши в редакцию свез, —
Первую эту страницу
Он мне в наборе принес!)
Оба судьбой мы похожи,
Если пошире глядеть:
Век свой мы лезли из кожи,
Чтобы в цензуру поспеть;
Цензор в спокойствие нашем
Равную ролю играл, —
Раньше, бывало, мы ляжем,
Если статью подписал;
Если ж сказал: «Запрещаю!» —
Вновь я садился писать,
Вновь приходилось Минаю,
Бегать к нему, поджидать.
Эти волнения были
Сходны в итоге вполне:
Ноги ему подкосили,
Нервы расстроили мне.
Кто поплатился дороже,
Время уж скоро решит,
Впрочем, я вдвое моложе,
Он уж непрочен на вид.
Длинный и тощий, как остов,
Но стариковски пригож…
«Эй! на Васильевский остров
К цензору, что ли, идешь?»
— «Баста ходить по цензуре!
Ослобонилась печать,
Авторы наши в натуре
Стали статейки пущать.
К ним да к редактору ныне
Только и носим статьи…
Словно повысились в чине,
Ожили детки мои!
Каждый теперича кроток,
Ну да и нам-то расчет:
На восемь гривен подметок
Меньше износится в год!..»
Чей это гимн суровый
Доносит к нам зефир?
То армии свинцовой
Смиренный командир —
Наборщик распевает
У пыльного станка,
Меж тем как набирает
Проворная рука:
«Рабочему порядок
В труде всего важней
И лишний рубль не сладок,
Когда не спишь ночей!
Работы до отвалу,
Хоть не ходи домой.
Тетрадь оригиналу
Еще несут… ой, ой!
Тетрадь толстенька в стане,
В неделю не набрать.
Но не гордись заране,
Премудрая тетрадь!
Не похудей в цензуре!
Ужо мы наберем,
Оттиснем в корректуре
И к цензору пошлем.
Вот он тебя читает,
Надев свои очки:
Отечески марает —
Словечко, полстроки!
Но недостало силы,
Вдруг руки разошлись,
И красные чернилы
Потоком полились!
Живого нет местечка!
И только на строке
Торчит кой-где словечко,
Как муха в молоке.
Угрюмый и сердитый
Редактор этот сброд,
Как армии разбитой
Остатки подберет;
На ниточки нанижет,
Кой-как сплотит опять
И нам приказ напишет:
„Исправив, вновь послать“.
Набор мы рассыпаем
Зачеркнутых столбцов
И литеры бросаем,
Как в ямы мертвецов,
По кассам! Вновь в порядке
Лежат одна к одной.
Потерян ключ к разгадке,
Что выражал их строй!
Так остается тайной,
Каков и где тот плод,
Который вихрь случайный
С деревьев в бурю рвет.
(Что, какова заметка?
Недурен оборот?
Случается нередко
У нас лихой народ.
Наборщики бывают
Философы порой:
Но всё же набирают
Они сумбур пустой.
Встречаются статейки,
Встречаются умы —
Полезные идейки
Усваиваем мы…)
Уж в новой корректуре
Статья не велика,
Глядишь — опять в цензуре
Посгладят ей бока.
Вот наконец и сверстка!
Но что с тобой, тетрадь?
Ты менее наперстка
Являешься в печать!
А то еще бывает,
Сам автор прибежит,
Посмотрит, повздыхает
Да всю и порешит!
Нам все равны статейки,
Печатай, разбирай, —
Три четверти копейки
За строчку нам отдай!
Но не равны заботы.
Чтоб время наверстать,
Мы слепнем от работы…
Хотите ли писать?
Мы вам дадим сюжеты:
Войдите-ка в полночь
В наборную газеты —
Кромешный ад точь-в-точь!
Наборщик безответный
Красив, как трубочист…
Кто выдумал газетный
Бесчеловечный лист?
Хоть целый свет обрыщешь,
И в самых рудниках
Тошней труда не сыщешь —
Мы вечно на ногах;
От частой недосыпки,
От пыли, от свинца
Мы все здоровьем хлипки,
Все зелены с лица;
В работе беспорядок
Нам сокращает век.
И лишний рубль не сладок,
Как болен человек…
Но вот свобода слова
Негаданно пришла,
Не так уж бестолково
Авось пойдут дела!»
Хор
