Маковея [39]
Ночь тиха. На землю свет бесстрастный,
Прорезая тучи, льет луна.
Мака недожатая стена
Средь полей виднеется неясно.
И над нею светлый и прекрасный
Реет призрак. В сумраке видна
Под венком тяжелым белизна
Лика вечно юного. Напрасно
К деве той пытаться подойти
И в лицо смотреть ей. Маковея
Глаз людских не любит и, бледнея,
Расплывется в воздухе… Лети,
Дочь Земли стыдливая! Во тьме я
Пляске помешал твоей… Прости!
С венком на голове, среди цветущей ржи,
Одета в белое иль вовсе не одета,
Я в полдни жаркие безоблачного лета
Бываю видима у полевой межи.
Все тихо в этот час, и лишь пчела жужжит,
Трещат кузнечики, и, полная привета,
Царица-Солнце шлет с небес потоки света.
Той знойною порой людские рубежи
Беззвучно обхожу и, с благостью во взоре,
Гляжу приветливо, чело слегка склонив,
Как шепчутся кругом колосья тучных нив
И кланяются мне, волнуясь, словно море.
И слышится мне в их для вас невнятном хоре
Разлитой вкруг любви торжественный призыв.
Предутренний туман над сонною волной,
Курясь, колышется сребристыми клубами.
Он нас зовет. Пора бесцветными губами
Вдохнуть его и лик утратить свой земной,
Расплыться в легкий пар и, с влагою речной
Сливаясь, вспоминать… Росистыми лугами,
Визжа и хохоча, мы бегали. Над нами
Оранжевым щитом луна плыла и свой
Живящий бледный свет дарила нам… Со дна,
Едва наступит ночь, манит к себе она,
Как матерь кроткая… На ложе трав подводных
Весь день простертые во власти грез бесплодных,
Встаем от долгого мучительного сна —
Отдаться волшебству ее лучей холодных.
Мы — дочери Земли, но наш не долог век.
Родясь с деревьями, мы умираем с ними.
Завидя в сумраке, то девами лесными,
То древяницами зовет нас человек.
Нам солнце — друг; враги — огонь и дровосек.
Зимой, окутаны плащами снеговыми,
Мы грезим в полусне, и грезами своими
К теплу уносимся, забыв мороз и снег.
Ночами летними, в сиянье серебристом
Луны, мы кружимся среди немых полян.
Блестящим поясом охвачен легкий стан;
Чело осенено венком широколистым;
Тела украшены дарами поселян:
Цветными лентами, а изредка — монистом.
Высоко в облаках и средь лесных дубрав,
Вблизи источников, во мгле ущелий темных
Живем мы, гордые, вдали очей нескромных
Людского племени. Наш независим нрав.
С колчаном за спиной, одежду подобрав,
Порою на лосях несемся мы огромных
Вслед за медведицей средь скал головоломных.
Иль, волхвованьями напевными собрав
На небе облако, мы частым ливнем склоны
Омоем наших гор, и по тропе крутой,
Насквозь промоченный, пришлец бежит домой.
У светлого ключа мы любим мох зеленый.
Там сладок отдых наш, и юноша влюбленный,
Случалось, нарушал без гнева наш покой…
Зовут и куколкой и чучелкой меня.
Я — деревянная, завернута в тряпицы,
Средь чуров нет меня; нет и среди божницы,
Где боги высятся, молчание храня.
Невидимо таясь от света бела дня
Рукой заботливой моей хозяйки-жрицы,
Сама ее храню от притки [45], огневицы
И сглазу, нечисть прочь зловредную гоня.
Когда же минет день и тишина ночная
В избе заменит гул докучных голосов,
Беззвучно мать встает, мой тряпочный покров
Снимает бережно с меня и, предлагая
Мне яств, склоняется ко мне, полунагая,
И скорби тайные вверяет мне без слов.
Давно перехожу я из семьи в семью,
Входя туда с женой, с невестой покидая.
Меня тайком от всех приносит молодая;
На одре смертном мать дарит мной дочь свою.
С сироткой девочкой я вместе слезы лью,
Обед ее делю, подруг ей заменяя;
Советы добрые ей подаю средь сна я,
И шепот многих дев в душе моей таю.
Все наклоняются перед лицом моим,
Из грушевого пня изваянным топорно.
Оно от времени залоснилось и черно;
Но этот темный лик и близок и любим,
Когда с улыбкою знакомой и покорной
Гляжу в их очи я, безмолвно внемля им.
Вихрь хладный листья рвет с полунагих ветвей
И с воем в воздухе их кружит, развевая.
В их желтом облаке стучит ступа большая,
И едет с помелом Яга седая в ней.
Под грустный стон дерев и рев лесных зверей
Яга примчалася. Избушку заслоняя,
Вкруг частокол стоит; на нем воронья стая
И трупьи головы, одна другой страшней…
Две мертвые руки ворота отворили;
Ступа сама пошла и стала под навес.
Вот входит в дверь Яга скрипучую, и бес
Из-за печи пищит: «Здесь, бабка, гости были». –
«Кто?» — «Мальчик с девочкой. Кота они кормили,
И тот их выпустил… » — «Где кот?!»… Но кот исчез…
Кикимора [46] – Баюну [47]
Добыча злобных ведьм, далеко от родных,
В подземном царстве я младенческие лета
В глубокой тишине вела, не зная света,
Забыта близкими и позабывши их.
К незримым ликам сил таинственно-немых
Мольбы и жалобы все были без ответа.
Твоей лишь близостью душа была согрета,
Мой черный кот, Баюн, свидетель слез моих!
Ты утешал меня, играл со мной не раз,
Мурлыча мне во тьме пленительные сказки…
Кикиморою став и к людям в дом вселясь,
Их пряжу путаю, краду у жен подвязки,
Детей пугаю и… люблю припомнить ласки
Порой твои, Баюн, и блеск зеленых глаз.
Диканьский дьяк солгал. Я не подземный бес,
Чьи веки страшные землей покрыты черной;
Не знал я никогда породы гномов горной
И в церковь к мертвецам ни разу я не лез.
Я — лишь залетный гость: промчался и исчез.
Но где пронесся я, — посевов гибнут зерна
И не взойдут хлеба; их сжег мой вздох тлетворный.
Где крыльями махну, там юный сохнет лес,
Колодцы, реки сякнут… Поднял тучей пыль я,
И над дорогами стоит она, и гнилью
От балок трупной тянет, и ревут стада,
Травы не находя, сгоревшей без следа…
А я уже в степях за Каспием, куда
Меня назад несут мои бесшумно крылья.
Он вылез из воды и гладит свой живот,
Покрытый пятнами темно-зеленой тины.
У старой мельницы, на краешке плотины
Уселся медленно владыка сонных вод.
Луна сияние серебряное льет
На зеркало пруда, обросшее щетиной
Густого камыша, где выводок утиный
Порою крякает. Лягушечий свой рот
Разинув, Водяной зевнул. По бороде,
Где рак запутался, он скользкою рукою
Провел мечтательно. Вчера перед зарею
Русалкой сделалась искавшая в воде
Забвенья девушка. Она его женою
Очнется и всегда с ним будет жить в пруде.
Я — Водяному брат двоюродный, Рога,
В отличье от него, мне украшают темя.
Под властию моей болотных бесов племя
Размножилось [49] . У них лягушечья нога
И морда кошачья. Бес каждый — мой слуга.
А, может быть, и сын. Такое нынче время:
Никто не знает, где и чье взрастает семя.
Мне это всё равно… На наши берега
Влечет заманчиво ночного пешехода
Болотниц пение. Тропинку потеряв,
На голос, сладостных исполненный отрав,
Спеша, он в сонные к нам попадает воды.
Над гостем темные сомкнутся сверху своды,
И будет долго тлеть он средь подводных трав.
Бесстрастно облила сиянием луна
Болота топкого зыбучие трясины,
Окно бездонное покрыто пленкой тины,
И посреди его, взгляни, — озарена
Серебряным лучом, виднеется одна,
А дальше — две других… О, если б миг единый:
Побыть близ этих дев! Пусть лапе лебединой
Подобны ноги их! Но что за белизна
У тел, прикрытых лишь волос волною темных,
И лиц, исполненных желаний неуемных!..
Вон та шевелится… Внемли: она поет.
Как песнь ее звучит среди ночных болот,
Огней блуждающих и бесенят нескромных,
Что плещут лапками, из черных выйдя вод!
