Часть 2
Битва спящих
Земля в огне, земля во мгле…
Фашизм приносит весть:
Нет воли к жизни на земле,
А воля к власти есть.
Восточный хаос не родит
Ни звёзд, ни высших дум.
Добрыни нет, Обломов спит,
А Тюлин пропил ум.
Приказ велит: стереть славян,
Пространство распахать!
Шумит Великий океан?
Прикладами прогнать!
Дороги дыбом. Скрип подвод.
Плач женщин, мгла небес.
Двоится блеск, излом ползёт
На Северский Донец.
На том Донце ни лечь, ни встать,
Дома без глаз и стен.
Степан загнул: — Едрёна мать! —
А Влас сказал: — Где плен?
Связной пришел среди огня —
Обугленная тень:
Стоять три ночи и три дня
И весь четвёртый день.
И полк три ночи и три дня
И весь четвёртый день
Стоял огнём среди огня
И превратился в тень.
Настала ночь…
Огонь и мрак
Змеились по полям.
Эх, закурить бы! А табак
С землёю пополам.
Табачный дым горчил, как мёд
Иль сон о санитарке.
Из тьмы ударил пулемет
На огонёк цигарки —
Так мошкара на свет валит
И на огне сгорает.
А что за сила ей велит,
Ночная тварь не знает.
Есть эта тайна у живых,
Но людям не понять:
Какая сила тянет их
Друг друга убивать.
О человеке и земле
Бытует притча ныне:
Стрелял четырежды во мгле
Стоящий на равнине.
В четыре стороны земли
Ушли четыре пули,
Однако цели не нашли
И землю обогнули.
Ждала удача молодца…
Но все четыре пули
Пришли с обратного конца
И круг на нём замкнули.
Упал герой, и нелюдим.
И счёты свёл со светом…
Земля одна, и ты один,
Не забывай об этом.
Курится кладбище, кресты,
Холмов нецелый ряд.
Блестит река, песок, кусты,
Размыты крыши хат.
Звезда последняя бледна.
Темнеют рвы по склону.
На полном фронте тишина…
Держите оборону,
Трофим Изместьев, Поздняков,
Степанчиков, Козьмин,
Ахтырский… чёрный блеск… Сивков,
Пол-Мустафы, Эмин…
Удар — по склону навскосок
Свинцовый блеск, туман,
Во рту, в ушах, в глазах песок…
В шкафу звенит стакан.
Удар — и содрогнулся дом,
Стены как не бывало.
Фугас оставил свой пролом
До самого подвала.
— Не надо, — прохрипел старик, —
Не надо столько света… —
Ему блеснул последний миг —
Не зеркало ли это?
Из уцелевшей глубины
Разрушенного дома
Оно сверкнуло со стены
Внезапно и бездонно.
В нем отразился самолет,
Калитка, Тихий Зарев.
Фугас в подвале подождёт…
Живи, Иван да Марья!..
Равнину залпы черноты
Секли, толкли, мололи.
Казалось, горные хребты
Сошлись и бьются в поле.
В ушах, и рядом, и вдали
Подземный блеск орудий.
С песком и комьями земли
Перемешались люди.
Огонь переходил в мороз,
Рыл на пустом металл.
На высоту комет и грёз
Могильный червь взлетал.
Сверкали антрацитной мглой
Горящие деревья.
В глубинных кварцах — под землёй
Ревела батарея.
У битвы не было небес,
Земля крушила землю.
Шел бой в земле — его конец
Терялся во Вселенной.
Земля толклась. Живьём скрипя,
Ходил накат землянки.
Но стихло. Жизнь пришла в себя
И уловила: танки!
— Солдат Степанчиков, убрать!.. —
Мелькнуло вдалеке
Стенанье — «Не забуду мать
родную!» — на руке.
Земля расступится вот-вот,
Мелькают траки, траки,
Свет — тьма!
Меняя пыль, плывёт
Равнинный гул атаки,
Запрыгал точками прибой
За танками на пашне.
— Отсечь пехоту!.. —
Грянул бой.
В старинный, рукопашный
Вошёл стремительно Иван
С остатками полка,
Так ниспадает в океан
Гигантская река.
Не высота страшна, а склон.
Пять дней не спал никто.
И тело зачерпнуло сон,
Как воду решето.
Они заснули на ходу
С открытыми глазами,
Не наяву и не в бреду
Залитые слезами.
Что снилось им? Какой фантом
Шел поперёк дороги?
Блеснул Ивану тёмный дом,
Мария на пороге.
У края платья сын мигал,
Как отблеском свеча,
И мать из мрака высекал,
«Ты где?» — отцу крича.
Иван вперед бежал сквозь дым,
Уже сошлись в штыки.
Жена сияла перед ним —
Из-под её руки
Он бил штыком…
Хрипенье, стон,
Уж четверым не встать.
Сошел на них огромный сон,
Что дважды два есть пять.
Как тьма, разодраны уста.
— Ура! — гремит по краю.
— За нашу Родину! За Ста…
— Степан, ты жив?
— Не знаю. —
Степану снился беглый сон:
Он над водой возник,
Поток отбрасывает вон
Его упавший лик.
Степану снилась глубина,
Недвижная веками.
Но ускользала и она
С луной и облаками.
Мелькала тьма со всех сторон,
Приклад горел в ладони…
Трофиму снился хмурый сон:
Он спит в горящем доме.
Огонь струится по глазам,
Жены нет рядом — дым.
А он кричит глухим стенам:
— Проснитесь! Мы горим! —
Бежал, как тень, среди смертей,
Огня, земли и стали.
А слёзы плачущих детей
Сквозь стены проступали.
Пространство бросить не дано,
В котором мы живём.
Объято вечностью оно,
Как здание огнём.
Долине снятся тополя,
Красавице — кольцо,
Устам — стакан, зерну — поля,
А зеркалу — лицо.
Врывалась в эти сны война,
И крови смрад, и пламя.
И та и эта сторона
Усеяна телами.
Не проходи, мой брат, постой!
Еще дрожат их руки
И воздух тискают пустой,
Как грудь своей подруги.
Еще свободный дух скорбит
Над жизнью молодой,
Душа мечтателя стоит,
Как цапля над водой.
На солнце танк горит пятном.
Скатился камень жгучий —
Танкист, охваченный огнём,
Как дом травой ползучей.
Горел танкист средь бела дня,
И догорел танкист.
Переметнулся клок огня
На прошлогодний скирд.
И мыши прыснули на свет —
Несметное число.
И дезертир за ними вслед,
Поскольку припекло.
И снова танки! Склон изрыт
Снарядами. Деревья
Бегут от ужаса. Горит
Окраина деревни.
Во тьме твоей, двадцатый век,
Не исследить печали!
В разбитом доме человек
Играет на рояле.
Так далеки от чистых нег
Военные печали.
С ума сошедший человек
Играет на рояле.
Один за всех иль против всех…
Уж стены запылали.
Полуубитый человек
Играет на рояле.
Удары сыплются вокруг —
И в клочья разметали.
Но кисти рук, но кисти рук
Играют на рояле…
Накрыл Ивана смертный дым…
И враг простер ладонь:
— Такой народ непобедим.
Но с нами Бог… Огонь!
Пришло письмо на старый дом.
Но чёрное, как снег,
Письмо изломное о том,
Что человека нет.
Ушёл из мира человек,
Оставил солнцу тень,
Огню — туман, бродяге — снег,
А топору — кремень,
Осенней буре — листопад,
Долине — тишину,
Слезам — платок, звезде — закат,
Ночному псу — луну.
Распахан танками Восток
И город Тихий Зарев.
Иван-да-Марья жил цветок,
Осталась только Марья.
Во мгле оплакала она
Горючую разлуку.
И скоро солнце и луна
Позолотили муку.
Дом пустовал с того утра —
Угроза прихотлива.
Фугас окрестных три двора
Опустошил без взрыва.
А на стене, как божий свет,
Забрезжило зерцало.
Взорвётся бомба или нет?
Но истина молчала.
Мелькали в зеркале века.
И плыл планетный шар,
Метель, холмы и облака,
Берёза и анчар.
Кривой монгол, стальной тевтон
Легли на нём слоями.
Повёл на Родину масон
Огромными ноздрями.
И отразился декабрист,
И с топором студент,
Народоволец и марксист,
И тот интеллигент,
Перед которым, заблистав
В тумане золотом,
Возник изысканный жираф:
— Россия, твой фантом! —
Сошел Февраль, вскипел Октябрь
Гранёными зрачками.
Погнало пенистую рябь
По зеркалу клочками.
Уму и поиску ломоть
Продиктовал веленье:
Стране закон, идее плоть,
Искусствам направленье…
Страна в огне, страна во мгле,
Фашизм приносит весть:
Нет воли к жизни на земле,
А воля к власти есть.
Поразрешётился весьма,
Погнулся русский двор.
Мелькали галки сквозь дома,
А танки — сквозь забор.
Пришла соседка: — Ой, беда!
Я видела: живьём
Мертвец Иван идёт сюда.
Он близко — за холмом. —
Мария кинулась навстречь
Дорогой распростёртой.
И полилась живая речь:
— Живой ты али мёртвый?
Коли живой, то прикажи,
Чем утолить тебя?
А коли мёртвый, то скажи,
Чем исцелить тебя?
Не плачь, любезная жена!
Супруг бежал из плена.
Земля одна, и ты одна,
И встреча сокровенна.
Опасный путь ему лежал.
Скрываясь от погони,
Он из-под Харькова бежал
С проводником в вагоне.
Где тот безвестный проводник —
Иван вослед не глянул.
Как тень в зерцале он возник
И тенью так и канул.
Иван сказал: — Молчи, жена.
Иван своё возьмёт,
Подай зеленого вина —
Узнаю: жив аль мертв.
Не причитай — недолог срок,
Не тяжели души.
Но чтобы голос твой не смолк,
О сыне расскажи.
Блеснуло Марьино кольцо
Или на солнце камень —
Ударил в пыльное лицо
Далёкий ложный пламень.
Иван прикрыл рукой глаза,
А во поле сверкает.
— Откуда свет? Смотреть нельзя!
— То зеркало сияет.
Из уцелевшей глубины
Невидимого дома
Оно сияло со стены
Неверно и бездонно.
— А ведь под зеркалом тайник, —
Сказал Иван.
— О, боже!
Ты там взорвёшься сей же миг…
— Иль позже. А надёжней
На свете места не найдёт
Сам черт наверняка.
Туда никто не подойдёт…
Но подошёл Лука.
Чихая, он залез в пролом.
— Эхма, пропала хата! —
Потрогал бомбу сапогом
И сел напротив брата.
Про то, как счастию в дыму
Посильное воздал,
Наврал с три короба ему,
А может, нагадал.
— Я у троцкиста был спьяна,
А может, у софиста.
Кабы я знал, что жизнь одна!
Обоих чкнули быстро.
Кровь на аршин ушла с лица,
Но говорю: «Есть снимки,
Великий кормчий — друг отца,
Он с ним бежал из ссылки».
Туда-сюда взялись листать
Историю времён.
Тоска. Я жду, и что же! Глядь:
Ко мне заходит — Он!
«Как жизнь, голубчик?» — Ничего.
«Послушай, — говорит, —
Я знаю брата твоего:
Испания, Мадрид —
Всё проворонил, негодяй,
Хотя и был орёл.
Ты брату так и передай…
Иди».
И я пошёл
Заре навстречу и судьбе…
Так вот, прости, братан,
Я проболтался о тебе…
— Донёс? — сказал Иван.
Лука вздохнул: — Я известил…
И тень его исчезла.
Эсэс огулом оцепил
Опасливое место.
— Пиши, Лука, — сказал эсэс, —
Такое: «Выходи,
Или твоим не жить!» Вот здесь,
Ребенку на груди.
— Хитро придумал басурман,
Но крик подать не хуже.
— Письмо есть мистика, болван! —
Оно приводит в ужас.
Сошла к Ивану тень в пролом.
— Владимир? Вот те на! —
А по Владимиру углём
Кривые письмена.
Иван всё понял: час настал,
Иному и не быть.
Ребёнок мысли угадал
И медлил уходить.
— Отец, возьми, он был со мной,
И протянул кинжал.
— Он… деревянный!
— Нет, стальной! —
Родитель задрожал.
Чужие слышались шаги,
Он деревяшку поднял.
— Святой простак… Побереги! —
Поцеловал и отдал.
Обочь фугас дремал в пыли.
Казалось, только тронь —
И полыхнет из-под земли
Спрессованный огонь.
— Я не хочу нисколько жить! —
Заплакал мальчик звонко
И стал о бомбу колотить…
О, кулачки ребёнка!
Прощай, родная сторона!
Дай горсть от милой пыли.
Блеснула в зеркале спина,
Ивана уводили.
Не плачь, жена. Любовь горда!
Увидимся ли снова?
Но жизнь сказала: никогда!
Печально это слово.
К нему ключей не подобрать
И лбом не прошибить,
Умом упорным не понять,
Но сердцем не избыть.
Загадка сфинкса и числа,
Обмен или обман.
Оно для старости — скала,
Для юности — туман.
В нём слёзы первые любви
И брачный стон наутро.
Напрасны жалобы твои,
Пришедший ниоткуда.
Стоит раздумье на пути
Встревоженного духа,
Как будто бьётся взаперти,
Стекла не видя, муха.
Луку с овчарками сыскал
Немецкий комендант
И триста марок отсчитал
За брата и талант.
Тут призадумался дурак
И мрачно стукнул по лбу:
— Цена известна, коли так,
Но лучше дайте бонбу.
Она без дела всё равно.
— Зачем?
— Для обороны. —
Желанье русское темно,
Но каковы резоны!
И в честь германского ума
Он снова стукнул по лбу:
— Иметь желательно весьма
И грамотку на бонбу. —
Судьба играла иль момент?
Спокойно комендант
На бомбу выдал документ,
Поскольку был педант.
Извлечь фугас из-под земли,
Из отчего подвала
Луке саперы пособли
За самогон и сало.
Добро, законное почти,
Взвалил он на подводу.
— Я благодарствую!.. Пади! —
Огрел коня — и ходу.
Его поток пространства гнал,
Поток тоски и света.
Он Лизавету поминал…
Пустое, Лизавета!
Позавалился ястребок
За Северский Донец.
Позакатился перстенёк
В неведомый конец.
Слова Луки — сплошной туман,
Любовь Луки — татарник.
Война ветвила ваш роман,
Как северный кустарник.
Дремал забытый хуторок
У самого обрыва.
Внизу, как тихий говорок,
Река толклась лениво.
Замолк у крайнего окна
Тягучий скрип колес.
Встречай, военная жена!
Лука добро привёз.
— Чего ты хочешь, волчья сыть? —
Лука сказал: — Лопату!
Хочу себя оборонить.
Давай и ты за хату.
— Взорвется бонба или…
— Цыц! —
Застрявшая ромашка
Блеснула меж колёсных спиц.
Жена вздохнула тяжко.
И, обрывая белый цвет,
На бомбу говорила:
— Да или нет, да или нет? —
В глазах её рябило.
Число всегда рябит. Оно
Пустое, Лизавета!
Ему предела не дано,
И ты не жди ответа.
Люби за синие глаза,
За белое лицо.
Люби за то, за что нельзя,
И плюнь через плечо.
Он проложил подземный ход
Из погреба к фугасу.
Зарылся в землю, словно крот,
И дожидался часу.
— Ты посади поверх цветы! —
Решил он торовато. —
На свете трое: я и ты,
И… — он увидел брата.
Рукой прикрыл свои глаза,
А во поле сверкает,
— Откуда свет? Смотреть нельзя!
Аль зеркало сияет? —
Из уцелевшей глубины
Невидимого дома
Оно сияло со стены
Неверно и бездонно.
Дохнула с зеркала гроза,
И брата тень шагнула,
И заслонила небеса
Гигантская фигура.
Но искажённые черты
Ушли в поля и пашни.
— Да, только трое: я и ты… —
Она вскочила: — Наши! —
Лука на слитный гул и ход
Из-под ладони глянул:
— Ну, слава богу! Русь идёт…
И в тёмный погреб канул.
Прошёл на Запад шум шагов,
На край иной земли.
Померкли языки штыков,
И вишни расцвели.
Был полк вином победы пьян
И верностью подруг.
Пришёл Степанчиков Степан,
Но без обеих рук.
Пропали руки на войне,
Остались от стенанья
На левой культе только «Не…»
— Вот образ отрицанья!
Победа! Сталин поднял тост.
Возник перед зерцалом.
«Я пью!..» — ему он произнёс
И чокнулся бокалом.
И гром по свету разнесло.
Я видел Русь с холма:
Мария плакала светло,
И строились дома.
Поэма презирает смерть
И утверждает свет.
Громада времени, вперёд!
Владимир, твой черёд.
Из Сталинградской хроники
