Жак Безье - Тень деревьев

Чтоб заработать на хлеб,
трудись до седьмого пота,
чтоб заработать на хлеб,
трудись до седьмого пота.
Хочешь того или нет —
работай, работай, работай.
Сахар из тростника,
чтоб кофе послаще было,
сахар из тростника,
чтоб кофе послаще было.
Горче желчи тоска
жизнь мою подсластила.

Ни дома нет, ни жены —
куда идти, я не знаю,
ни дома нет, ни жены —
куда идти, я не знаю.
Никто мне не скажет «вы»,
собак на меня спускают.

Говорят: «У тебя есть нож,
мужчина ты, не чеченка».
Говорят: «У тебя есть нож,
мужчина ты, не чечетка».
Я был мужчиной — и что ж?
Сижу теперь за решеткой.

За решеткой теперь умирай.
Что тут дни или годы?
Это и есть мой рай,
это и есть мой рай —
свобода, свобода, свобода.

Они убивают, когда я работаю,
и когда я не работаю, они убивают;
работаю я или не работаю —
все равно они убивают.

Вчера я видел человека —
он глядел, как солнце всходило,
он глядел на солнце уныло,
своими заботами полный,
он глядел, как солнце всходило,
но он не видел солнца.
Вчера я видел, играли дети —
один убивал другого;
вчера я видел, играли дети —
один убивал другого.
Когда они вырастут, кто им скажет,
что взрослые — это не дети?
Когда они вырастут, кто им скажет,
что солнце для каждого светит?

Они убивают, когда я не работаю,
и когда работаю, они убивают;
работаю я или не работаю —
все равно они убивают.

Я пел исправно,
но песен хватит,
скажу им правду,
пускай не платят.
Пришли незваны,
а ты, хоть тресни,
тащи стаканы
и пой им песни.
У них весь свет,
а у меня и крыши нет,
и крыши нет.

Рыжие янки
вы здесь как дома,
в каждом кармане
бутылка рома.
Вы здесь в почете,
вас развлекают,
едите, пьете,
вы здесь живете —
я умираю.
Вас ждет обед,
а у меня и хлеба нет,
и хлеба нет.

У вас загадки,
вам негр ответит:
не все в порядке
на белом свете,
но есть механик,
он все поправит,
он все расставит
на белом свете —
и вас не станет
на белом свете.

Вы здесь в почете,
вы песен ждете —
вы их не ждите.
Идите к черту!
Сюда пришлите
всю голь Нью-Йорка,
всех без жилья,
таких, как я,
таких, как я.

Я дам им руку,
споем мы вместе
про ту же муку
все ту же песню.

Моя родина кажется сахарной,
но сколько горечи в ней!
Моя родина кажется сахарной,
она из зеленого бархата,
но солнце из желчи над ней.
А небо над ней — как чудо:
ни грома, ни туч, ни бурь.
Ах, Куба, скажи мне, откуда,
ах, Куба, скажи мне,
откуда взяла ты эту лазурь?

Птица прилетела неживая,
прилетела с песенкой печальной.
Ах, Куба, тебя я знаю!
На крови растут твои пальмы,
слезы — вода голубая.

За твоей улыбкой рая —
ах, Куба, тебя я знаю —
за твоей улыбкой рая
вижу я слезы и кровь,
за твоей улыбкой рая —
слезы и кровь.

Люди, что работают в поле,
похоронены в темной могиле,
они умерли до того, как жили,
люди, что работают в поле.
А те, что живут в городах,
бродят вечно голодные,
просят: «Подайте грош», —
без гроша и в раю умрешь.
Они бродят вечно голодные,
те, что живут в городах,
даже если носят шляпы модные
и танцуют на светских балах.

Была испанской,
стала — янки.
Да, сударь, да.
Была испанской,
стала — янки.
Для бедных — беда,
земля родная и голая,
земля чужая и голодная.

Если протягивают руку
робко или смело,
на радость или на муку,
черный или белый,
индеец или китаец —
рука руку знает,
рука руке отвечает.

Американский моряк —
хорошо! —
в харчевне порта —
хорошо! —
показал мне кулак —
хорошо!
Но вот он валяется мертвый —
американский моряк,
тот, что в харчевне порта
показал мне кулак.
Хорошо!

Когда я пришел на эту землю,
никто меня не ожидал.
Я пошел по дороге со всеми
и этим себя утешал,
потому что, когда я пришел на эту землю,
никто меня не ожидал.

Я гляжу, как люди приходят,
как люди уходят
в славе и в обиде.
Я иду по дороге.
Нужно глядеть, чтоб видеть,
нужно идти по дороге.

Некоторые плачут от обид,
а я смеюсь смело:
это мой щит,
мои стрелы —
я смеюсь смело.

Я иду вперед,
нет у меня посоха.
Кто идет — поет.
Я иду вперед,
я пою досыта,
я иду вперед,
нет у меня посоха.
Гордые меня не любят:
я простой, а они — знать,
но они умрут, эти гордые люди,
и я приду их отпевать,
они меня потому и не любят,
что я приду их отпевать.

Я гляжу, как люди приходят,
как люди уходят
в славе или в обиде.
Я иду по дороге,
нужно жить, чтоб видеть,
нужно идти по дороге.

Когда я пришел на эту землю,
никто меня не ожидал.
Я пошел по дороге со всеми
и этим себя утешал,
потому что, когда я пришел на эту землю,
никто меня не ожидал.

Дорогой моря,
добыче рад,
дорогой моря
пришел пират;
он улыбался
чужой тоске,
держал он палку
в сухой руке.
Забыть не может моя тоска
о том, что помнят и облака.

Он ствол надрезал,
он смял луга,
он вез железо
и жемчуга.
Дорогой моря
и черных слез
на запад горя
он негров вез.
О том, что помнят и облака,
забыть не может моя тоска.

Увез он негров,
чтоб негры шли,
чтоб рыли недра
чужой земли,
и хлыст, чтоб щедро
рабов хлестать,
и смерть, чтоб негру,
уснув, не встать.

Дорогой моря
идем одни;
здесь я и горе
моей родни.
Ты не забудешь, моя тоска,
о том, что помнят и облака.

Пой, Хуан Бимба, пой!
Гитара моя с тобой.
   — На Кубе гитара — трес,
   в Венесуэле — куатра.
   О том, как горька моя нефть,
   знает кубинский сахар.
Пой, Хуан Бимба, пой!
Гитара моя с тобой.
   — Я видел твой флаг на Кубе,
   флаги мои я знаю,
   их держат чужие люди,
   нами они управляют,
   Британцы и янки всюду
   делают темное дело,
   взяли зеленую Кубу,
   взяли и Венесуэлу.
Пой, Хуан Бимба, пой!
Гитара моя с тобой.
   — Нет у меня жилища,
   нет у меня покоя,
   они меня всюду ищут,
   следом идут за мною.
   Ночью темен мой голос,
   ночью пою я тихо,
   но только выглянет солнце,
   я петь не буду — я крикну.
Встань, Хуан Бимба, идем,
будем кричать вдвоем.

Она — как сало,
белее мела,
луна большая
Венесуэлы.
И тот же голос
поет усердно
про тот же голод
того же негра
и про рубашку —
она из пепла,
про печь без углей —
она ослепла.
Земля — и койка
и одеяло.
Как это грустно!
Начнем сначала:
она устала
и побледнела,
луна большая
Венесуэлы.