— Ах, ты старенькая моя! Бедненькая моя, лысенькая! — И седая деточка, поняв, что ее жалеют, смертельно заскулила.
Любила очень животных жена флейтиста. Всех кошек на лестнице она подкармливала, всех брошенных котят подбирала и возмущалась.
Был у нее во дворе дровяной сарай. По-настоящему жила она внутри этого сарая.
Каждая курочка, каждый петушок имели свой зов, то «моя девочка», то «мой мальчик», и умели булку из рук клевать. Были у старушки и козы.
В это мирное семейство ворвался Свистонов. Он заметил одинокость старушки, объяснил эту одинокость тихой тоской по материнству. Стал он приносить конфетки Травиаточке, стал он гладить и хвалить и совсем вскрылось сердце старушки.
— Тебя любят, — говорила она Травиточке, — тебя все очень любят, и всем ты очень нравишься. Вот подожди, к зиме и новую попонку тебе сошью, тогда ты совсем станешь красавицей.
— Давно ли у вас этот песик? — спрашивал Свистонов.
— Да лет шесть, — отвечала старушка.
— Он совсем еще не стар.
— Конечно, совсем еще молоденький, — подтверждала старушка, скрывая настоящие годы своей любимицы.
— Не останетесь ли вы у нас пообедать?
Свистонов остался.
Посадила Татьяна Никандровна Травиату за стол, повязала ей салфетку.
— Вы уж извините, — сказала старушка. — Травиаточка нам вместо дочери.
Сели все за стол и стали суп кушать. Травиаточка кончила первая, посмотрела на всех и поскулила. Она любила покушать.
— Ты проголодалась, Травиаточка? — спросила Татьяна Никандровна.
Травиата прислушалась и опять заскулила. Взяла старушка ее тарелку, пошла на кухню и налила холодного супу.
Опять стала лакать Травиаточка. Принесла Татьяна Никандровна жаркое и на отдельной тарелочке с цветами — Травиаточке отдельный кусочек с косточкой. Все пили чай, молоко Травиаточка лакала. Затем соскочила со стула и попросила погулять. После обеда Свистонов аккомпанировал. Старичок сидел рядом, играл на флейте.
Глава девятая. Борьба с мещанством
В том же доме жил Дерябкин.
Дерябкин больше всего на свете боялся вазочек. Дерябкин бледнел при слове — мещанство. Поэтому он не позволил своей новой жене внести в комнату, им занимаемую, девичью красоту: герань и фуксию. Также он не дал ей повесить на стенку фотографию ее матушки. Несмотря на сопротивление жены, вытянул обойный гвоздик из стены и запрятал молоток.
— Уж если ты хочешь жить со мной, потрудись подчиняться моей воле. Я тебе глупить не позволю!
И на следующее утро повезла Липочка в трамвае цветочки обратно своей матушке. Та в это время мыла воротнички Дерябкина и всплеснула мыльными руками.
— Уж эти мужчины, они не любят цветов! Пообедали. Стала мамаша доставать занавески для окон. Залюбовались мамаша и дочка. Занавески были ручной работы. Еще сама бабушка вязала.
— Что я принесла, дорогой мой Пава!
— Я не Пава, я — Павел. Не называй меня, пожалуйста, собачьей кличкой.
— Посмотри, узоры-то какие…
— Занавески на окнах, — сухо заметил Павел, — это признак мещанства. Я не могу тебе этого позволить. В субботу мы пойдем в Пассаж и купим подходящие.
Между тем Свистонов, бродя по улицам, зашел в Пассаж позавтракать.
Дерябкин, несмотря на толпу, шел гордо. Держась за мужнин рукав, почти бежала Липочка.
— Взгляни-ка, вазочка! Не купить ли…
— Брось, пожалуйста, свои вазочки.
— А вот кошечка-копилочка.
— Не приставай, — раздраженно сказал Дерябкин, выдергивая рукав. — И что за мещанская манера цепляться. Иди спокойно.
— Купи картину, Павочка. Мы повесим ее над нашей кроваткой.
— Я тебе сказал, не приставай.
— Ну абажур купи.
— И абажура не куплю.
Свою борьбу Дерябкин возводил в перл творения. Ночей Дерябкин недосыпал, все думал, как бы уберечься от этого зла. Идет по улице и вдруг видит, в окне магазина выставлено восковое мещанство. Одето мещанство в мишуру, губы у мещанства крашеные, волосы завиты по парижской моде. Ну, парикмахерские, бог с ними, они всегда были такие, но вот магазины трестов и кооперативов!
Болело у Дерябкина сердце, что в магазины и тресты проникает мещанство.
— Это — безвкусица, — рассматривая легонькую, как пух, муранского стекла вазочку, произнес Дерябкин.
— Конечно, — подтвердил остановившийся рядом Свистонов. — Приятно видеть человека, хорошо разбирающегося в этих делах.
— Какая это рыбка? — обернулась Липочка.
— Дельфин, — ответил Свистонов.
— Она все мечтает о золотых рыбках! — пояснил Дерябкин примелькавшемуся во дворе человеку.
Примелькавшийся человек сочувственно промычал. Дерябкин, чувствуя неожиданное подкрепление, обрадовался.
— Вот я тебе говорил, гражданин то же утверждает.
— Да, всем приходится бороться с мещанством, — пряча улыбку в воротник, вздохнул Свистонов.
Говоривший был, по-видимому, человек знающий и просвещенный.
— Не посоветуете ли, — спросил Дерябкин незнакомца, — мы, кажется, с вами встречались во дворе, — что купить? Я — Павел Дерябкин, инкассатор.
— А я — литератор Свистонов.
— Это хорошо, — сказал Дерябкин. — Вот видишь, Липочка, и литератор того же мнения.
Дерябкин, навьючив Липочку, — он считал, что мужчине не полагается носить пакетов, — вцепился в Свистонова.
— Идемте к нам чай пить.
Свистонов следом за Дерябкиным и Липочкой спустился в подвал.
В подвале лежала суконная красная с черным дорожка, какие были прежде на парадных, обеденный стол, зеркало с парадной. Чистота царила в подвале необычайная. Окна выглядели почти хрустальными, подоконники были вымыты до блеска. Крашеный желтый пол сверкал.
— Гигиена, — сказал Дерябкин, — это первый признак культурности. Вот посмотрите, как лежат у нас зубные щеточки. — И Дерябкин повел Свистонова к полочке над краном. — Видите, и мыло тоже в футляре, чтобы бациллы не попадали. На этом фронте я уже победил. Теперь новый фронт открылся для меня, по вечерам теперь я вырабатываю почерк. Каллиграфия приучает человека к усидчивости и терпению.
Грамотный и культурный человек был для Дерябкина первый гость. Хозяин жаждал просвещения. Но по вечерам не только вырабатывал почерк Дерябкин. Кроме того, он слушал радио. Радио приводило в восхищение Дерябкина. Ему казалось, что благодаря радио он сможет узнать все на свете. Он может просвещаться насчет оперы, не надо терять времени на трамвай, да и экономия какая. Об этом он часто говорил с женой. Беда, если жена шумела, когда он сидел с блестящими наушниками. И Липочка решила не ударить лицом в грязь.
— Я настолько малокровна, что мое единственное спасение во сне, я спать могу когда угодно и сколько угодно, — усевшись на пестреньком диванчике, сказала Липочка Свистонову.
— Как же вы научились спать когда угодно? — спросил Свистонов, облокачиваясь на спинку дивана.
— Всему научит ночная клубная служба, — вздохнула хозяйка.
— Вы такая изящная, — грустно пробормотал Свистонов. — Тяжело вам, должно быть, возиться с домашним хозяйством.
— Ужасно бегать приходится, — ответила хозяйка. — Если так будет долго продолжаться, то я умру. Сколько хлопот было с переплетами! Почти каждый день я бегала в переплетную.
— С какими переплетами? — полюбопытствовал Свистонов.
Хозяйка гордо подвела гостя к этажерке.
— Это любимые книги моего Павла.
Свистонов согнулся. «Старые годы», ежегодник общества архитекторов.
— Вы тонко понимаете искусство, — сказал Свистонов, выпрямляясь. — Эти матерчатые переплеты необыкновенно подходят к вашей обстановке.
И здесь решил Андрей Николаевич стать своим человеком.
«Андрей Николаевич сказал, Андрей Николаевич советовал, Андрей Николаевич сегодня достал для нас билеты на концерт, Андрей Николаевич поведет нас в музей», — стало раздаваться в этой квартире.
Старички наверху ревновали.
— Обиделся на нас, что ли, Андрей Николаевич.
Общество Дерябкина составляли:
Девица Плюшар, лет шестидесяти, отставная классная дама с косичкой, закрученной на затылке, и двумя зубами на верхней челюсти; девица, которой уже негде было танцевать мазурку.
А как лихо отплясывала она за мужчину в своих желтых на шнурках ботинках на прежних балах гимназии, в которой по утрам она плыла со сложенными на груди руками и каменным лицом: «Время делу, а потехе час».
Парикмахер Жан, человек образованный, любящий порядок, которому теперь приходилось брить и стричь черт знает кого! Клиентов, с которыми нельзя даже и поговорить, которым нельзя порассказать и которые сообщить ничего не могут! А раньше было стричь и брить одно удовольствие… Узнать, что делается в Сенате, что — за границей, как прошел домашний спектакль в доме графини З.
