Илья Чавчавадзе - Стихотворения и поэмы

В воскресенье у церкви толпился народ,
О невзгодах своих толковали крестьяне.
Тут же рядом слепец на зеленой поляне
С молчаливой пандури сидел у ворот.

«Неужели вы дома не свыклись с бедой? —
Так заметил крестьянам какой-то прохожий.—
Эх, раскрыть бы нам крылья для жизни хорошей!
Спой нам песню, слепец! Спой нам, старец седой!

Расскажи нам о том, как жилось в старину.
Чтоб согрелось покрытое ржавчиной сердце,
Чтоб душа молодая могла отогреться,
Чтобы мысль устремиться могла в вышину!»

И народ понемногу вокруг присмирел,
И, как будто почуяв дыхание бури,
Встрепенулся слепец, и схватил он пандури,
И ударил по струнам, и тихо запел…

«Подойдите ближе, дети,
Позабудьте про невзгоды,
Я спою вам, как на свете
Жили мы в былые годы.

Как дела своей отчизны
Мы рукой вершили властной,
Как любили больше жизни
Счастье Грузии прекрасной.

Чтоб она была богата,
И свободна, и едина,
Брат готовил в битву брата,
А отец — родного сына.

И рождением дитяти
Был народ тогда доволен,
Потому что к нашей рати
Прибавлялся новый воин.

Мать его в самозабвенье
Молоком своим питала,
Чтоб душа его в сраженье
Никогда не трепетала.

И зато как львы сражались
За отчизну наши деды —
Или с жизнью расставались,
Или бились до победы.

Кто о собственной напасти
Вспоминал в минуту боя,
Если общее несчастье
Сердце ранило любое?

Знать, любовь к отчизне милой
Нас бронею покрывала,
Коль, сражен чудесной силой,
Враг бежал куда попало!

Дети, помните и верьте:
Мы — потомки наших дедов,
Что спасли народ от смерти,
Все мучения изведав!

Ну а нынче? Как коровы,
Мы мычим, чтоб нас доили!
Дети, дети, наши кровы
Разве мы не осквернили?

Разве так бывало ране?
Нет спасенья от позора!
Мы сильны на поле брани,
Если детям есть опора.

Говорят, отец для сына —
Словно мост для пешехода.
Слава тем, кому судьбина
Жить для счастия народа!

Для того чтобы на свете
Наступил конец потемкам,
Как свеча, пылайте, дети,
Освещая путь потомкам!

Эту заповедь картвелы
В старину не забывали,
Оттого и были смелы,
И в сраженьях устояли.

Пусть примером этих правил
Будет мой рассказ правдивый.
Было время — нами правил
Некий царь благочестивый.

Был Димитрий крепок телом,
Знал он воинское дело,
И владел он самострелом
Лучше старого картвела.

То был царь с кристальным взглядом,
С человеческой душою!
На погибель супостатам
Правил он своей страною.

Чтобы видеть зло воочью,
Он без царской багряницы
Уходил скитаться ночью
По окрестностям столицы.

Обходил он вдов бесправных,
Навещал сирот убогих
И из рук своих державных
Наделял богатством многих.

Кто обижен был напрасно,
Шел к нему с надеждой верной,
И Димитрий беспристрастно
Правил суд нелицемерный.

Потому в его державе
Волк над стадом не глумился
И народ о царской славе,
Благоденствуя, молился.

Подчинен руке татарской
Был наш царь единокровный,
Но в своей державе царской
Он правитель был верховный.

И случилось так, что с ханом
Не поладил хан подвластный,
И пошел по целым странам
Полыхать мятеж опасный.

Лишь Димитрий в это время,
Верный царскому обету,
Чтоб спасти родное племя,
Не вмешался в распрю эту.

Долго бились в годы эти
Два могучих супостата,
На отцов вставали дети,
Брат с дубиной шел на брата.

И для старого владыки
Бой окончился бедою,
И мятежник полудикий
Воцарился над Ордою.

Старый хан с женою вместе
Был растоптан табунами,
И угроза страшной мести
Вдруг предстала перед нами.

Время быстро пролетело,
И решил владыка новый:
„Нерадивого картвела
Смерти я предам суровой“.

И послал он повеленье:
„Царь, явись в мою столицу,
Или всё твое владенье
В прах и пепел обратится“.

Ужаснулся царь, увидев,
Сколь владыка был коварен,
Понял он — возненавидев,
Смерть изрек ему татарин.

Войн Димитрий не боялся
И за войско был спокоен,
Но когда ж один сражался
Против целой сотни воин?

И в тяжелом размышленье
Царь не знал, на что решиться.
Край обречь на разоренье
Иль к татарину явиться?

И решил пастух проверить,
Как об этом мыслит стадо, —
Ибо двадцать раз отмерить,
Чтобы раз отрезать, надо.

Пусть дадут ответ вельможи,
Пусть решат без принужденья —
Жизнь царя для них дороже
Или Грузии спасенье?

И по слову господина
На высокое собранье
Собралась его дружина,
Дидебулы и дворяне.

И когда предстал владыка
В длинной мантии с алмазом,
Все от мала до велика
Перед ним склонились разом.

Был прекрасен он в сиянье
Дивных царственных уборов,
И красой его собранье
Не могло насытить взоров.

И сказал Димитрий: „Дети,
Разрешим вопрос печальный —
Мне ли жить теперь на свете,
Иль стране моей опальной?

Вам известно, что в столицу
Прискакал гонец от хана,
И к татарину явиться
Я обязан без обмана.

Если ж я, объятый страхом,
Не исполню повеленья,
Басурман развеет прахом
Наши славные владенья.

Я явлюсь пред палачами —
Что там ждать мне, кроме смерти?
Как мне быть? Решайте сами,
Но утраты соизмерьте“.

И вскочили тут вельможи,
Дидебулы и дворяне,
И воскликнули: „О боже,
Горе нам и поруганье!

Царь, твое ужасно слово!
Весь народ тебя осудит!
Коль убьют тебя, такого, —
Кто тебе заменой будет?

Вот совет тебе нехитрый:
К хану ездить не годится!
Ведь такой, как ты, Димитрий,
Дважды в мире не родится.

Пусть приходит вместе с войском
Басурман в твои пределы, —
Не сдадут в бою геройском
Благородные картвелы!

Разве твой народ могучий
Супостатов видел мало?
Разве перед грозной тучей
Рать картвелов отступала?

Ты скажи одно лишь слово —
И злодея мы накажем,
Сокрушим врага лихого
Иль костьми на поле ляжем.

Ведь для Грузии бесчестье —
Выдавать царя на муки!
Услыхав такие вести,
Что о нас помыслят внуки?

Пожалей народ, державный,
Будь владыкой над страною!
Пусть приходит враг коварный —
Встретим мы его стеною!“

Спасалар поднялся с кресла
И воскликнул, безутешен:
„Государь, ужель на чресла
Меч напрасно нам привешен?

Чтобы мы спаслись бесчестно,
А тебя судьба сломила?
Нет, мой царь! Давно известно:
Или честь, или могила!

Положись на войско смело,
Сохрани нас от позора!
Как разит клинок картвела,
Басурман узнает скоро“.

И, поникнув головою,
Царь задумался опальный,
И народ стоял толпою,
Безутешный и печальный.

И промолвил царь: „Страною
Правлю я по воле бога.
Коль предам ее разбою —
Чести будет мне не много.

Каждый воин мой сегодня
С десятью бороться может,
Но коль с ним сразится сотня —
Тут и храбрость не поможет.

О, я знаю — басурмана
Мой народ не побоится.
Но ведь поздно или рано
Сила силе покорится.

И погибнем зря тогда мы,
И в стране моей несчастной
Враг разрушит божьи храмы,
Истребив народ безгласный.

Наши древние столицы
Навсегда сравняет с прахом.
И откроет он гробницы,
И тела отдаст собакам.

Обесчестит горожанок,
Дев невинных опозорит,
У беременных крестьянок
Животы кинжалом вспорет.

Даст он матери младенца
И заставит рвать зубами,
И поставит отщепенца
Надзирателем над вами.

Боже, сколько душ невинных
Муки адские познают!
Ведь от жалости в долинах
Даже камни зарыдают!

И всему виною буду
Я — ваш царь и сын картвела!
Проклянете, как Иуду,
Вы меня за это дело!

Даже собственные дети
Скажут мне, что из боязни
Я остался жить на свете,
А отчизну предал казни.

Я — ваш царь, служить опорой
Мне для подданных — отрада.
Горе пастырю, который
Сам спасется, бросив стадо!

Вы кричите о позоре.
В чем позор? Без принужденья
Лягу я как жертва вскоре
Ради общего спасенья.

За меня сочли вы честью
Пасть среди родных пределов,
Как же мне не лечь на месте —
Одному за всех картвелов?

Нет мне выбора иного.
Медлить доле не годится.
Пусть погибнет плоть царева,
Но душа возвеселится!

Что молчишь, отец духовный?
Слово нам твое бесценно.
За народ единокровный
Пострадать ли мне смиренно?“

Зарыдал служитель божий
И сказал царю с тоскою:
„Хоть скорбит душа, но всё же
Прав ты, царь, перед страною!

Пусть спасения залогом
Ей твоя кончина будет.
Согрешит, о царь, пред богом
Тот, кто мой совет осудит.

Пострадать в младые лета,
Знать, судьба тебе велела,
И другого нет совета
В сердце любящем картвела.

Нелегко мне, повелитель,
Говорить перед тобою.
Но за ближних сам Спаситель
Учит жертвовать собою.

Дай же нам пример усердья,
Послужи своей отчизне.
Не лишай себя бессмертья
Для мгновенной этой жизни“.

С умиленною душою
Слушал царь католикоса
И высоко над землею
Духом царственным вознесся.

„Дидебулы, вы слыхали,
Что поведал нам святитель?
Ради ближних в день печали
Учит жизнь отдать Спаситель!

Нет, на труса не похож я!
Не изменник я народу!
Коль на это воля божья,
Жизнь отдам я за свободу!

Ныне собственной охотой
Вам я Грузию вручаю,
Окружить своей заботой
Вдов и нищих завещаю.

И крестьянству вы и знати
Милость равную явите,
Бедняков не угнетайте,
Но от сильных защитите.

Если к вам вернется витязь —
Не забудет он услуги,
Не вернется — помолитесь
О его спасенье, други!“

И слезами страстотерпца
Царь заплакал пред кончиной…
Как прекрасна нежность сердца
В том, кто дух имеет львиный!

Ибо нежность сердца вдвое
Ценным делает геройство,
И печаль в глазах героя
Есть души великой свойство.

Так закончилось собранье
Дидебулов, и тотчас же
Дал Димитрий приказанье
Снаряжаться верной страже.

Дал Димитрий повеленье
Собираться в путь картвелам,
Ибо царское решенье
Разойтись не может с делом.

И когда, закончив сборы,
Царь назначил день отъезда,
И когда пришли дозоры
На указанное место, —

Слух пошел от дома к дому,
Что Димитрий, царь любимый,
К супостату едет злому
Пострадать за край родимый.

Взволновался целый город,
Загудел он, словно море,
Ко дворцу и стар и молод
Поспешил в порыве горя.

Видят — площадь городская
Любопытными покрыта:
Колыхаясь и сверкая,
На конях гарцует свита.

Уж навьюченные мулы
Шли с поклажей по дороге,
И владыку дидебулы
Ждали, стоя на пороге.

Чистым золотом дворянство
На конях своих сверкало.
Неизвестно — чье убранство
Тут красой преобладало.

Свита выстроилась строем,
Латы в воздухе блеснули,
Каждый выглядел героем
В этом грозном карауле.

Кто бы мог налюбоваться
Этой дивной красотою?
Кто посмел бы надругаться
Над громадою такою?

За спиной у царской стражи
Лошадей вела прислуга.
И один другого краше
Были кони. И подпруга,

И седло, и сбруя вместе
Были ценностью дороже,
Чем привольное поместье
У хозяина-вельможи.

И шагал там горделиво
Иноходец белой масти.
Отыскать такое диво
Для царя — большое счастье.

На своем носил он теле
Только царственное бремя
И чужой ноги доселе
Не пускал в златое стремя.

Горделив, как лев пустыни,
Словно лань лесная, ласков,
Был грозою он доныне
Для конюших и подпасков.

Весь дрожа от нетерпенья,
Ржал он голосом сердитым
И метался в отдаленье,
И о землю бил копытом.

Облаченный для похода
В дорогие одеянья,
Царь предстал очам народа,
Весь исполненный сиянья.

Вслед за ним, объятый думой,
Справа шел святитель, слева
Спасалар шагал угрюмый,
Полный ярости и гнева.

Был святитель безутешен,
Он не знал себе покоя.
Спасалар был явно взбешен
Тем, что царь не принял боя.

И народ заплакал снова,
И, как птица в непогоду,
Сердце дрогнуло царево,
Устремленное к народу.

И сказал Димитрий: „Дети,
Что горюете напрасно?
Быть за родину в ответе —
Разве это не прекрасно?

Не горюйте же в разлуке,
Не страшитесь разоренья, —
Я приму любые муки
Ради вашего спасенья“.

И прервался голос гордый,
Очи сделались печальней.
Так дробится камень твердый
На свинцовой наковальне.

И, внимая царской речи,
Площадь глухо зарыдала,
И толпа сирот далече
Воплем сердце надорвала.

Вдруг мужчины расступились,
И, представ перед народом,
Двое юношей явились
С стариком седобородым.

Старец древен был годами,
Еле двигался, и внуки
Шли неспешными шагами,
Подхватив его под руки.

Не жилец на свете белом —
Он смотрел уже в могилу,
Но в душе он был картвелом
И хранил былую силу.

„Царь, — сказал он, — умоляю,
Не суди меня сурово:
Из могилы обращаю
Я к тебе живое слово.

Царь, когда настало время
Всенародных испытаний,
На себя ты принял бремя
Наших тягот и страданий.

Все мы знаем, что без страха
Встретил ты свою невзгоду
И готов идти на плаху,
Чтобы счастье дать народу.

Но подумай, — коль с тобою
Мы расстанемся навеки,
Кто отеческой рукою
Наших слез осушит реки?

Царь, на страждущих картвелах
Кто омоет капли пота,
Если нас, осиротелых,
Не спасет твоя забота?

Беднякам, слепцам и вдовам,
Обездоленным и нищим
Кто надежным станет кровом,
Коль тебя мы не разыщем?

Вот о чем мы, царь, рыдаем,
Чем сердца у нас убиты!
Расставаясь с отчим краем,
Ты лишаешь нас защиты.

„Что горюете напрасно?“ —
Ты спросил нас… Царь могучий,
Разве сердце нам подвластно,
Коль печаль нависла тучей?

Будь оно у нас из стали,
Всё равно б в огне сгорело…
Не бросай же нас в печали,
Вынь из ножен меч картвела!

Мало нас, но в лишней силе
Не нуждается удалый, —
Ведь не раз врагов мы били,
Побеждая силой малой.

Вот два юноши со мною,
Два моих любимых внука.
Оба сердцем рвутся к бою, —
Впрок пошла моя наука.

Так возьми их жизнь, владыка!
За тобой идти мы рады!
Всех от мала до велика
Собери в свои отряды!

Львы гнездятся в гнездах наших,
А не слабые калеки!
Весь народ оплачет павших,
Будет проклят трус навеки.

И не то случалось с нами,
Но Иверия, бывало,
Без сраженья пред врагами
Головы не преклоняла.

Поступай же, царь, как деды!
Встретив полчище любое,
Иль добьемся мы победы,
Иль умрем на поле боя!“

Царь ответил: „Старец милый,
Внятен мне язык картвела.
Даже стоя над могилой,
В битву ты стремишься смело.

Но зачем в боях бесплодных
Нам желать кровопролитья?
Не хочу я жертв народных,
Не могу людей губить я.

Нынче день над нами зноен.
Но изменится погода,
Грянет гром, и каждый воин
Будет дорог для народа.

Я — один, но посмотрите,
Сколько вас в моей державе!
Если вы меня щадите,
Пощадить и я вас вправе.

Для того и царь, поверьте,
Чтоб служить своей отчизне,
Коль за вас он предан смерти —
Эта смерть подобна жизни.

Тот не мертв, кто умирает,
Жизнь свою отдав народу,
Но навеки погибает —
Кто себе живет в угоду.

Пусть свершатся все напасти,
Пусть близка моя кончина,—
Не хочу, чтобы в несчастье
Мать оплакивала сына.

Положась на милость божью,
Я печаль души нетленной
Уношу с собой к подножью
Вседержителя вселенной.

То, к чему душа стремится,
Уж не сделать мне сегодня,
Пусть же, дети, совершится
Воля дивная господня!

Пусть хранит судьба вас, дети,
От неравной этой битвы.
Мне ж довольно, что на свете
За меня творят молитвы…“

И как будто свод небесный
Раскололся над землею,
И господь, склонясь над бездной,
Посмотрел в лицо герою.

И, коленопреклоненный,
Пал народ перед владыкой,
И замолкнул, изумленный
Духом доблести великой.

Так высокая отвага
Поражает человека,
Ибо сила зла и блага
Беспредельна в нас от века.

Стало жаль царю народа,
И сказал он: „Боже правый!
Да минует нас невзгода,
Да исчезнет враг кровавый!

Царь — слуга единоверцам,
И свое он слово сдержит.
Всякий, кто отмерит сердцем,
Пусть потом рассудком режет.

Час настал… Друзья, прощайте!
В путь меня благословите.
В чем не прав — не осуждайте,
А повинен в чем — простите“.

Дал он знак, труба запела,
И подвел коня стремянный,
И вскочил в седло он смело,
Дивным светом осиянный.

Даже враг, взглянув украдкой,
Мог царем залюбоваться,
Ибо кто еще посадкой
Мог с Димитрием равняться?

И простился царь со всеми,
Кто стоял пред ним доселе,
И, поставив ногу в стремя,
На коней вельможи сели.

Сам святитель, не желая
Преждевременной разлуки,
Из родного ехал края
Проводить царя на муки.

И поехал царь, и свита
Вместе с войском поскакала,
И, несчастием убита,
Вся страна вослед рыдала.

Но покуда поезд царский
Пробирался по пустыне,
В нетерпенье хан татарский
Кликнул клич своей дружине

И, чтоб разом кончить дело,
Приказал сардару, гордый:
„Привези ко мне картвела,
Будь живой он или мертвый.

Если ж он успел укрыться,
Разгроми его владенья —
Будь то крепость, иль столица,
Или бедное селенье“.

И когда в степи безводной
Рать несметная явилась,
Понял царь наш благородный,
Что недоброе случилось.

И сказал он так вельможам:
„Что бы ни было со мною,
Мы несчастью не поможем,
Если будем рваться к бою.

Дайте клятву мне, картвелы,
Что во имя господина,
Как бы ни были вы смелы,
Не поднимет меч дружина.

Все вы будете убиты.
Враг разрушит ваши кровы.
Так ужель из-за обиды
Вы страну предать готовы?

Ради счастия народа
Пусть свершается расплата.
„Отойди, коль нет исхода“ —
Так сказал мудрец когда-то.

Дайте ж клятву, что не встретит
Лютый враг сопротивленья.
В Судный день цари ответят
За напрасные сраженья“.

Что ж вельможам оставалось?
Поклялись, ломая руки!
Кто к стране имеет жалость,
И позор снесет, и муки.

Били в грудь себя картвелы,
Говорили: „Боже правый,
День придет — за это дело
Враг ответит нам кровавый!“

Но гонца уже к татарам
Их владыка посылает:
„Встань, явись перед сардаром
И узнай — чего желает.

Коль ему Димитрий нужен —
Я иду к нему навстречу“.
Поскакал гонец, послушен,
И с такой вернулся речью:

„Царь, враги идут лавиной,
Их сардар в сраженье гонит.
Но коль ты придешь с повинной,
Он страны твоей не тронет“.

И сказал Димитрий снова:
„Коль страна моя спасется,
Значит, ныне кровь царева
Понапрасну не прольется“.

И поехал он к татарам,
Непреклонный и могучий,
И предстал перед сардаром,
И сказал: „Бери и мучай!“

И накинулись, как звери,
На владыку басурмане,
И пред ним открылись двери
Беспримерных испытаний.

Царь, измученный в дороге,
Должен к хану был явиться.
Словно волк в своей берлоге,
Ждал владыку кровопийца.

„Как ты смел, — спросил он важно, —
Быть с моим злодеем вместе?
Отвечай и знай, бесстрашный,
Что настало время мести.

Говорю тебе заране:
Будешь ты лежать в могиле.
Помни: это наказанье
Отменить аллах не в силе.

Но покуда совершится
Изреченное судьбою,
Ты обязан повиниться,
Как преступник, предо мною“.

Царь сказал: „Побойся бога,
Быть судьей моим тебе ли?
Не кичись, что стран ты много
Захватить сумел доселе!

Нет, моих страданий повесть
Пред тобой я не открою.
Будет собственная совесть
Мне единственным судьею.

Не спрошу, зачем я брошен,
Словно вор, в твою темницу…
„Почему ты, коршун, — коршун?“ —
Разве спрашивают птицу?“

Рассердился хан надменный.
С ханом спорить так не смели.
По его указу пленный
Очутился в подземелье.

И закрылась дверь со стуком,
И царя отчизны нашей,
Предавая тяжким мукам,
Окружили крепкой стражей.

И решили басурмане
Испытать его терпенье,
Применяя в наказанье
Нестерпимые мученья.

Словно коршун голубицу,
Хан терзал царево тело
И никак не мог напиться
Кровью дивного картвела.

Как-то раз, упав в избытке
Беспримерной этой муки,
Царь томился после пытки,
На полу раскинув руки.

Кое-как собравшись с силой,
Он поднялся на колени,
И воскликнул он, унылый,
Зарыдав в изнеможенье:

„Боже, — он рыдал, — страданья
Суждены мне в жизни трудной,
Пусть же эти испытанья
Не зачтутся в день мой судный.

Не хочу, чтоб эти муки
Были мне во искупленье,
Но спаси друзей в разлуке
Ради этого мученья!

Распят был твой сын единый,
И за нас погиб он тоже.
Дай и мне своей кончиной
Отстоять отчизну, боже!“

Вдруг лучи во тьме блеснули,
Дверь, скрипя, открылась в сени
И в темницу проскользнули
Две таинственные тени.

Два пришельца осторожных
Поклонились страстотерпцу,
И, узнав друзей надежных,
Бедный царь прижал их к сердцу.

„Царь, — пришельцы прошептали,—
Всё готово! Дверь открыта!
Сила денег тверже стали,
Подкуп — лучшая защита.

Но не медли ни мгновенья,
Береги минуты эти:
Больше нет тебе спасенья —
Казнь свершится на рассвете“.

И сказал им царь: „Доколе
Мне твердить одно и то же?
Неужели здесь, в неволе,
Изменю себе я, боже?

Нет, страна моя прекрасна!
Мой побег грозит войною.
Не согласен я! Напрасно
Вы пришли, друзья, за мною!“

Как пришельцы ни просили,
Не склонился царь к моленьям…
Ах, какое сердце в силе
Так бороться с искушеньем!

И настало утро казни.
Плачьте, плачьте, иверийцы!
Без волненья, без боязни
Вышел царь наш из темницы.

Уж толпа зевак бежала —
Басурман к потехам падок!
Сам визир, трудясь немало,
Наводил вокруг порядок.

Рядом с ним палач огромный,
Засучив рукав кафтана,
Грубый, жилистый и злобный,
Ждал несчастной жертвы хана.

Приведенный из темницы,
Встал меж ними царь печальный
И, подняв свои ресницы,
Кинул в небо взгляд прощальный.

И обвел он скорбным взглядом
Площадь, полную волненья,
И палач, стоявший рядом,
Вызвал в сердце омерзенье.

И смутился царь наш бедный —
Ведь и он был смертным тоже!
Ведь и он, больной и бледный,
Эту жизнь любил, о боже!

Но скрепил себя несчастный,
Превозмог свои мученья.
В это время вопль ужасный
Прокатился в отдаленье.

Оглянулся царь, и что же?
Обезумев от печали,
Перед ним его вельможи
Истомленные стояли.

И святитель там с иконой
Чуть живой стонал от боли…
Ах, услышав эти стоны,
Зарыдали б камни в поле!

Увидав родные лица,
Вдруг припомнил царь печальный
Свой очаг, свою столицу,
Свой народ многострадальный.

Эх, вся жизнь распалась прахом!
Сердце дрогнуло картвела!
Плоть, подавленная страхом,
Душу мигом одолела!

И, закрыв лицо рукою,
Царь к визиру обернулся:
„Пощади!..“ — И вдруг собою
Овладел… и ужаснулся!

О, как сердцу стало мерзко
Это жалостное слово!
„Гей, палач! — вскричал он дерзко. —
Что ты медлишь? Всё готово!“

Вся в крови стояла плаха,
И палач схватил картвела,
И главу его с размаха
Топором отсек от тела».