16 апреля <1931>
Хню из леса шла пешком.
Ногами месила болота и глины.
Хню питалась корешком
рога ворона малины.
Или Хню рвала побеги
Веселого хмеля, туземца рощ.
Боги ехали в телеге.
Ясно чувствовалась мощь
богов, наполненных соком лиан и столетних нев.
И мысль в черепе высоком лежала, вся окаменев.
Зубами щелкая во мху,
грудь выпятив на стяги,
варили странники уху,
летали голые летяги,
подвешиваясь иными моментами на сучках вниз головой.
Они мгновенно отдыхали, то поднимая страшный вой,
в котел со щами устремляясь,
хватая мясо в красную пасть.
То снегири летели в кучу печиков,
то медведь, сидя на дереве и
запустив когти в кору, чтобы не упасть,
рассуждал о правосудии кузнечиков.
То Бог в кустах нянчил бабочкину куколку,
два волка играли в стуколку —
таков был вид ночного свидригала,
где Хню поспешно пробегала
и думала, считая пни сердечного биения.
Аскет в пустыне — властелин,
бомба в воздухе — владычица,
оба вместе — лучшее доказательство человеческого гения.
Пусть комета в землю тычется,
угрожая нарушить бег нашей материи.
И, если пена — подружка огня на черном кратере
выпустит мух с небесными каракульками на лапках,
мы гордо глядим на вулкан
и, в папках
земных дел
отмечаяя рукой астронома событие,
способное закидать дредноут лепестками вишни,
мы превратили мир в народное увеселение
и всюду увеличили плотность населения.
Еще недавно кверху носом летал Юпитер,
в 422 года раз празднуя свои именины,
пока шутливая комета не проскочила в виде миски
в хрустальном животе Глафиры.
Пропали быстро звездные диски,
Исчезли тонкие эфиры,
даже в пустынях арифметики не стало сил аскету пребывать в одиночестве.
Хню шла вперед и только отчасти
скользила кверху гибким станом.
Сел свет, рек звон, лесов шуршание
ежеминутно удалялись.
Хню пела. Чистые озера,
кой-где поблескивая, валялись.
То с шумом пролетал опасный овод,
то взвизгивал меж двух столбов гремучий провод,
сидя на белых изоляторах. То лампы
освещали каменные кочки —
ногам приятные опоры
в пути воздушного болота,
то выли дерзкие моторы
в большие вечные ворота.
Иной раз беленький платочек садился на верхушку осины.
Хню хлопала в ладоши.
Яркие холмы бросали тонкие стрелы теней.
Хню прыгала через овраги,
и тени холмов превращали Хню в тигрицу.
Хню, рукавом смахнув слезинку.
бросала бабочек в плетеную корзинку.
Лежите, бабочки, и вы, пеструшки,
крестьянки воздуха над полевыми клумбами.
И вы, махатки и свистельки,
и вы, колдунки с бурыми бочками
и вы, лигреи, пружинками хоботков
сосите, милые, цветочные кашки.
И вы, подосиновые грибы
станьте красными ключами.
Я запру вами корзинку,
чтобы не потерять мое детство.
Хню к телеграфному столбу
Для отдыха прислонилась.
Потухли щеки Хню. Во лбу
окно стыдливое растворилось.
В траве бежала змейка,
высунув гибкое жало,
в ее глазах блестела чудная копейка.
Хню медленно дышала,
накопляя растраченные силы
и распуская мускулов тугие баночки.
Она под кофточкой ощупывала груди.
Она вообще была прелестной паночкой.
Ах, если б знали это люди!
Нам так приятно знать прошедшее.
Приятно верить в утвержденное.
Тысячи раз перечитывать книги, доступные логическим правилам.
Охаживать приятно темные углы наук.
Делать веселые наблюдения.
И на вопрос: есть ли Бог? — поднимаются тысячи рук,
склонные полагать, что Бог — это выдумка.
Мы рады, рады уничтожить
наук свободное полотно.
Мы считали врагом Галилея,
давшего новые ключи.
А ныне пять обэриутов,
еще раз повернувшие ключи в арифметиках веры,
должны скитаться меж домами
за нарушение обычных правил рассуждения о смыслах.
Смотри, чтоб уцелела шапка,
чтоб изо лба не выросло бы дерево, —
тут мертвый лев сильней живой собаки,
и, право, должен я сказать, моя изба не посещается гостями.
Хню, отдохнув, взмахнула сильными костями
и двинулась вперед.
Вода послушно расступилась.
Мелькали рыбы. Холодело.
Хню, глядя в дырочку, молилась,
достигнув логики предела.
«Меня уж больше не тревожит
земля, ведущая беседу
о прекращении тепла, —
шептала Хню своему соседу. —
Меня уж больше не атакуют
пути жука-точильщика,
и гвозди больше не кукуют
в больных руках могильщика.
И если бы все пчелы, вылетев из чемодана,
в меня направили б свои тупые жала,
то и тогда, поверьте слову,
от страха вовсе б не дрожала.»
— «Ты права, моя голубка, —
отвечает путник ей, —
но земель глухая трубка
полна звуков, ей-же-ей.»
Хню ответила: «Я дурой
рождена сидеть в стогу,
полных дней клавиатуры
звуков слышать не могу.
И если бабочки способны слышать потрескивание искр
в кореньях репейника,
и если жуки несут в своих котомках ноты расточительных голосов,
и если водяные паучки знают имя-отчество
оброненного охотником пистолета,
то надо сознаться, что я просто глупая девчонка.»
— «Вот это так, — сказал ей спутник, —
всегда наивысшая чистота категорий
пребывает в полном неведении окружающего.
И это, признаться, мне страшно нравится.»
23-27 апреля 1931
Морковь (вылетая из земли):
Я задыхаюсь в этих кучах,
дай на воздухе побегаю.
Сорок лет жила я в бучах,
не дружна была я с негою.
Корни в землю уходили на много вёрст.
Ой, помогите же мне из ямы вылезти на траву,
дайте мне возможность посчитать блага народов.
Что-то силен турков ропот,
немцев с ангелами прерыкания.
Слышу я французов опыт
земледельческих расчётов,
англичан возмущение за травлю быка.
В лодке смерти возмущение
заставило путника от смеха держаться за бока.
Тут русских дела чище,
к ним я кинусь учить азбуки.
Не сложна времён корзинка,
быстрые формулы заменят нам иные способы передвижения.
Всех сын:
Корень, вырази видение твоих праотцов,
им тучные гряды навеяли пророчество.
Многолетнее безделие развило в них способность угадывать завтра.
Ты, пасынок подземных жрецов,
помнишь наверно мосты древних песней.
Не говорится ли в них о нашествии геометрических знаков?
Мне это всех вопросов интересней.
Морковь:
Как же, как же,
совершенно неслучайно
значки вырабатываются правительствами.
пятиконечную звезду никто не станет вешать вверх ногами,
и плотник сам не ведает больших дел своего труда.
Однако я спешу туда,
где свет вгоняет гвозди в лоб.
Всех сын:
Я за тобой помчусь,
ленивая дочь гряд.
Смотри над облаками
летим с тобой подряд.
Сына пожалей.
Подари меня улыбкой,
из веревочки налей
слезу пущенную глыбкой.
Тут нет сомнения о случаях земного верчения.
Она летит вокруг солнечного шара
без малейшего трения. В кольцах пожара
гибнут мирные домики.
Я вижу зонтик стоит на верхушке Меркурия
это житель, человек иных условий,
он дышит лентами и всю жизнь размышляет о вилке.
Морковь:
Не завидую, не завидую.
Уж лучше в земле монахиней сидеть.
Всех сын:
Ага,
вот проблеск земножительницы ума.
Сидела б в грядке ты кума.
Морковь:
Скорей беги ко мне на подмогу
Илья, веник Чуговой!
Пустим вверх его ко богу,
поднимает пусть он вой.
Хорошо говорить о правилах,
пробыв на поверхности земли с рождения.
Тебе голубок сравнивать-то не с чем.
Всех сын:
