Кхоаи
Перевод Е. Винокурова
{74}
На западе сад, лес, поле
Слились в одну фиолетовую полоску.
Посередине — скрытое в зарослях
Манго, джама, пальм и тамаринда
Сантальское селение.
Вьется длинная дорога без тени,
Словно цветная кайма по краю зеленого сари.
Неожиданно поднялись одиночные,
Отбившиеся от рощи пальмы.
Они словно вехи на пути не знающей, куда идти,
Неопределенности.
Без предела — зеленая накидка земли,
На северной ее стороне — надрез.
Почва разрушилась,
Появилась
Застывшая зыбь красного гравия.
Кое-где тронутая ржавчиной земля,
Похожая на голову Махишасуры.
Наша планета Земля
В одном из своих уголков
Ударами дождя
Построила безымянные игрушечные горы,
У подножья которых течет
Безымянная игрушечная река.
Осенью на западном крае неба
В скоротечном великолепии заката
Сталкиваются, схватываются, борются различные цвета.
Над серыми игрушечными
Горами и рекою
Я увидел великолепие заката,
Которое так редко бывает в конце дня
На берегу этого моря из красного гравия,
Над голыми холмами цвета
Запекшейся крови,
Что похожи на гневные брови Рудры,
Несущего гибель всеобщую.
С западного края неба
Мчались яростные бури
С развевающимися стягами цвета охры,
Словно отряд маратхской{75} конницы.
Шаловые и тиковые деревья{76}
Тряслись и раскачивались,
Деревья джхау{77} сгибались,
Бамбуковые заросли стенали,
Банановые сады были подвергнуты опустошенью.
При виде гравия, серого в дни ненастья,
Под рыдающим небом
Мне показалось:
На красном море поднялся шторм,
Высоко взлетают и падают брызги.
Я приходил сюда в детстве, —
Здесь, в пещерах и в ущельях,
У звенящего родника, я выдумывал тайны,
Я громоздил камни друг на друга,
Я играл среди безлюдного полдня,
Один.
С тех пор прошло много дней.
Подобно роднику над камнем,
Надо мной протекло много лет.
Я мечтал возвести
Под этим небом, там, где оканчивается разрушенная земля,
Символ деянья,
Подобно тому как в детстве
Строил из камней крепость.
Вот шаловый лес, вот одинокая пальма.
А вот единенье алой земли
С зеленым полем.
Где те, с кем я смотрел когда-то на это,
С кем мы сливались взорами и душами
Под песни дождей и под мои песни о дожде?
Кто-то еще жив, кто-то уже ушел.
Когда окончатся мои труды и дни,
Полночная звезда позовет меня
С вон того края неба.
А потом?
Потом останется с северного края
Эта душераздирающая краснота земли,
А с южного края — пашня.
На поле у восточного края
Будут пастись коровы.
По дороге, что идет через красную землю,
Крестьяне будут ходить на рынок за покупками,
А на западном краю неба
Останется нарисованной одна
Фиолетовая полоска.
Флейта
Перевод Д. Голубкова
Узкий переулок.
Дом двухэтажный.
Внизу, за решеткой — окно,
Двери — прямо на улицу,
Стены в мутных подтеках,
Обветшалые и облупленные.
Над дверью пришпилен ярлык
С ликом Ганеши{78},
Покровителя всех начинаний.
В этой комнате я живу и плачу за нее.
Здесь же ящерица обитает,
От меня отличаясь лишь тем,
Что всегда обеспечена пищей.
Я — младший клерк в конторе.
Двадцать пять рупий — жалованье.
Столуюсь я в доме Дотто —
Даю уроки их сыну.
А вечера коротаю
На вокзале — и мне
Не надо платить за свет.
Шипенье паровика,
Рев гудка,
Толкотня пассажиров,
Клики кули…
Но бьют часы —
Десять тридцать.
Домой…
Тьма. Тишина. Одиночество.
На берегу Дхалешвари, в деревне, тетка живет,
У ее деверя — дочка.
Была назначена свадьба,
Благоприятный час
Был избран — но я сбежал
Именно в этот час,
Спас девушку — и себя…
Она не вошла в мой дом,
Но в душу мою вошла.
Даккское сари на ней,
На лбу, у пробора — киноварь…
Дожди, дожди… Надо
Тратиться на трамвай.
А тут еще вычеты, вычеты…
В переулке гниют
Манго объедки, рыбьи жабры,
Дохлая кошка и прочая дрянь.
Дырявый мой зонтик похож
На жалованье, изрешеченное
Вычетами.
Одежда моя конторская —
Словно душа вишнуита,
Открыта для всех впечатлений.
Темная тень ненастья,
Как зверь в западню, попадает
В мою угрюмую комнату.
Кажется, небытием
По рукам и ногам я скован.
Канто-бабу живет на углу.
Тщательная прическа,
Выразительные глаза.
Он прихотлив и нежен.
Обожает игру на флейте.
И в мерзости переулка нашего
Иногда — средь ночи поникшей,
Иногда — во мгле предрассветной
Возникают внезапные звуки…
А то — на закате, вечером,
Небеса обнимая,
Вековая печаль разлуки
Вдруг запоет протяжно.
И начинает казаться
Нелепостью, бредом пьяного
Переулок этот зловонный.
И кажется — разницы нет
Меж мною, клерком Хориподом,
И падишахом Акбаром{79}.
И в струях грустящей флейты
Влекутся к единому раю
Мой зонтик — и зонт царя{80}…
Но это — мираж.
А там,
Где эта песня — действительность,
Там,
В бесконечных мгновениях вечера,
Тамал расстилает тени
На берегу Дхалешвари.
И во дворе — она.
Даккское сари на ней.
На лбу, у пробора — киноварь.
Чистый
Перевод А. Ахматовой
Рамананда{81} сан высокий носит,
Молится, весь день постится строго,
Вечером тхакуру{82} носит яства,
И тогда лишь пост его закончен,
И в душе его — тхакура милость.
Был когда-то в храме пышный праздник.
Прибыл сам раджа с своею рани,
Пандиты пришли из стран далеких,
Разных сект служители явились,
Разные их украшали знаки.
Вечером, закончив омовенье,
Рамананда дар поднес тхакуру.
Но не сходит божество к святому,
И в тот день он не вкушает пищи.
Так два вечера случалось в храме,
И совсем иссохло сердце гуру{83}.
И сказал он, лбом земли коснувшись:
«Чем, тхакур, перед тобой я грешен?»
Тот сказал: «В раю мой дом единый
Или в тех, пред кем мой храм закрыли?
Вот на ком мое благословенье.
С той водой, которой я коснулся, —
В жилах их течет вода святая.
Униженье их меня задело,
Все, что ты принес сюда, — нечисто».
«Но ведь нужно сохранять обычай», —
Поглядел на бога Рамананда.
Г розно очи божества сверкнули,
И сказал он: «В мир, что мною создан,
Во дворе, где все на свете — гости,
Хочешь ты теперь забор поставить
И мои владенья ограничить, —
Ну и дерзок!»
И воскликнул гуру: «Завтра утром
Стану я таким же, как другие».
И уже давно настала полночь,
Звезды в небе млели в созерцанье,
Вдруг проснулся гуру и услышал:
«Час настал, вставай, исполни клятву».
Приложив ладонь к ладони, гуру
Отвечал: «Еще ведь ночь повсюду,
Даль темна, в безмолвие дремлют птицы.
Я хочу еще дождаться утра».
Бог сказал: «За ночью ль идет утро?
Как душа проснулась и услышал
Слово божье ты — тогда и утро.
Поскорее свой обет исполни».
Рамананда вышел на дорогу,
В небесах над ним сияла Дхрува{84}.
Город он прошел, прошел деревню,
У реки посередине поля
Тело мертвое чандал сжигает.
И чандала{85} обнял Рамананда.
Тот испуганно сказал: «Не надо.
Господин, мое занятье низко,
Ты меня преступником не делай».
Гуру отвечал: «Я мертв душою
И поэтому тебя не видел,
И поэтому лишь ты мне нужен,
А иначе мертвых не хоронят».
И отправился опять в дорогу.
Щебетали утренние птицы.
В блеске утреннем звезда исчезла.
Гуру видит: мусульманин сидя
Ткани ткет и песнь поет чуть слышно,
Рамананда рядом опустился
И его за плечи нежно обнял.
Тот ему промолвил, потрясенный:
«Господин, я — веры мусульманской,
Я же ткач, мое занятье низко».
Гуру отвечал: «Тебя не знал я,
И душа моя была нагая,
И была она грязна от пыли.
Ты подай мне чистую одежду,
Я оденусь, и уйдет позор мой».
Тут ученики догнали гуру
И сказали: «Что вы натворили?»
Он в ответ им: «Отыскал я бога
В месте, где он мною был потерян».
На небо уже всходило солнце
И лицо святого озаряло.
