href="ch2.xhtml#id119" class="a">[76].
Стихотворец. Держу… (Играют.) Что за несчастие… (Смотрит косо на Альманашника.)
Альманашник. Я в первый раз выступаю на поприще славы и решился издать Альманак… я надеюсь, что вы…
Стихотворец. Пятую руку проходит! и всегда я попадусь… Вы издаете Альманак? под каким заглавием?.. прошел – я более не держу.
Альманашник. «Восточная звезда»… я надеюсь, что вы не откажетесь украсить ее драгоценными…
Стихотворец (берет стаканчик.) Позвольте: сто рублей à prendre… Sept à la main… крепс – так. Это удивительно; первой руки не могу пройти. (Плюет, вертит стул.) Несносный альманашник; он мне принес несчастие.
Альманашник. Надеюсь, что вы не откажетесь украсить мой Альманак своими драгоценными произведениями…
Стихотворец. Ей-богу – нет у меня стихов, – все разобраны, журналистами, альманашниками… Держу всё… что? прошел опять!.. Это непостижимо. Проклятый альманашник.
Альманашник (вставая). Позвольте надеяться, что если будет у вас свободная пьеска…
Стихотворец (провожая его до дверей). Отыщу непременно и буду иметь счастие вам доставить.
Альманашник. Поверьте, что крайность, бедственное положение, жена и дети.
Стихотворец (его выпроводив). Насилу отвязался. Экое дьявольское ремесло!
Гость. Чье? твое или его?
Стихотворец. Уж верно мое хуже. Отдавай стихи одному дураку в Альманак, чтоб другой обругал их в журнале. Жена и дети. Черт его бы взял… человек, кто там?
(Входит слуга.)
Стихотворец. Я говорил тебе, альманашников не пускать.
Слуга. Да кто их знает, альманашник ли, нет ли.
Стихотворец. Дурак, это по лицу видно. Я в руке: Sept à la main…
(Играют.)
Харчевня.
(Бесстыдин, Альманашник обедают.)
– Гей, водки.
– Девятая рюмка! И я за всё плачу – а что толку!
– Увидишь, как пойдет наш Альманак: с моей стороны даю 34 стихотворения; под пятью подпишу А. П., под пятью другими Е. Б., под пятью еще К. П. В. 1 Остальные пущу без подписи; в предисловии буду благодарить господ поэтов, приславших нам свои стихотворения. Прозы у нас вдоволь: лихое Обозрение словесности, где славно обруганы наши знаменитые писатели, наши аристократы… знаешь.
– Никак нет-с, не знаю.
– Не знаешь, о, да ты видно журнала моего не читаешь… Вот видишь ли, аристократами (разумеется, в ироническом смысле) называются те писатели, которые с нами не знаются, полагая вероятно, что наше общество не завидное. Мы было сперва того и не заметили, но уже с год как спохватились и с тех пор ругаем их наповал… Теперь понимаешь…
– Понимаю.
– Водки! Эти аристократы… (разумеется, говорю в ироническом смысле)… вообразили себе, что нас в хорошее общество не пускают. Желал бы я посмотреть, кто меня не впустит; чем я хуже другого. Ты смотришь на мое платье…
– Никак нет, ей-богу…
– Оно немного поношено; меня обманули на вшивом рынке… К тому же я не стану франтить в харчевне. Но на балах… о, на балах я великий щеголь, это моя слабость. Если б ты видел меня на балах… Я славно танцую, я танцую французскую кадриль. Ты не веришь… (встает шатаясь, танцует). Каково?
– Прекрасно.
(Бесстыдин зацепляет стакан и роняет его.)
– Боже мой – стакан в дребезгах… Его поставят на счет – и еще граненый.
– Как на счет? – его склеят… вот и всё.
(Подбирает стекло и подает.)
(Расплачивается охая, выводит под руку Бесстыдина, он на ногах не стоит.)
– Так и быть, взять извозчика.
Бесстыдин. Сделай одолжение… посади меня верхом 2 – сам садись поперек, да поедем по Невскому, люблю франтить, это моя слабость.
– И вот моя последняя опора! Господи боже мой!
* * *
– Можно видеть барина?
– Никак нет – он почивает.
– Как, в 12 часов?
– Он возвратился с балу в 6-м часу.
– Да когда же его можно застать?
– Да почти никогда.
– Когда же ваш барин сочиняет?
– Не могу знать.
– Экое несчастие!.. Доложи своему барину, что ** приходил рекомендоваться… Да скажи, не знаешь ли ты какого-нибудь сочинителя…
Критика вообще. Критика наука.
Критика – наука открывать красоты и недостатки в произведениях искусств и литературы.
Она основана на совершенном знании правил, коими руководствуется художник или писатель в своих произведениях, на глубоком изучении образцов и на деятельном наблюдении современных замечательных явлений.
Не говорю о беспристрастии – кто в критике руководствуется чем бы то ни было кроме чистой любви к искусству, тот уже нисходит в толпу, рабски управляемую низкими, корыстными побуждениями.
Где нет любви к искусству, там нет и критики. Хотите ли быть знатоком в художествах? – говорит Винкельман. – Старайтесь полюбить художника, ищите красот в его созданиях.
Наброски предисловия к «Борису Годунову» *
1
Voici ma tragédie puisque vous la voulez absolument, mais avant que de la lire j’exige que vous parcouriez le dernier tome de Karamzine 1. Elle est remplie de bonnes plaisanteries et d’allusions fines à l’histoire de ce temps-là comme nos sous-œuvres de Kiov et de Kamenka. Il faut les comprendre sine qua non.
A l’exemple de Shakespeare je me suis borné à développer une époque et des personnages historiques sans rechercher les effets théâtrals, le pathétique romanesque etc… le style en est mélangé. – Il est trivial et bas là où j’ai été obligé de faire intervenir des personnages vulgaires et grossiers – quand aux grosses indécences, n’y faites pas attention: cela a été écrit au courant de la plume, et disparaîtra à la première copie. Une tragédie sans amour souriait à mon imagination. Mais outre que l’amour entrait beaucoup dans le caractère romanesque et passionné de mon aventurier, j’ai rendu Дмитрий amoureux de Marina pour mieux faire ressortir l’étrange caractère de cette dernière. Il n’est encore qu’esquissé dans Karamzine. Mais certes c’était une drôle de jolie femme. Elle n’a eu qu’une passion et ce fut l’ambition, mais à un degré d’énergie, de rage qu’on a peine à se figurer. Après avoir goûté de la royauté, voyez-la, ivre d’une chimère, se prostituer d’aventuriers en aventuriers – partager tantôt le lit dégoûtant d’un juif, tantôt la tente d’un cosaque, toujours prête à se livrer à quiconque peut lui présenter la faible espérance d’un trône qui n’existait plus. Voyez-la braver la guerre, la misère, la honte, en même temps traiter avec le roi de Pologne de couronne à couronne et finir misérablement l’existence la plus orageuse et la plus extraordinaire. Je n’ai qu’une scène pour elle, mais j’y reviendrai si Dieu me prête
