Словно два безрассудных дельфина,
Угодивших в игре на песок.
И прощанья холодная льдина
От беспомощных – на волосок.
Станем завтра пригоршнею праха.
Набегает угрюмо прибой.
Две янтарные капельки страха -
Мы с тобой.
1989
Между светом и тенью, по призрачной грани,
Дуновением ветра скользнув по судьбе,
Ты пропел. И заката холодные длани
Мертвой хваткой ложатся на горло тебе.
Жил под небом, как по небу странствует птица.
Вот и берег. Меж пальцев струится песок.
Жизнь поэта – песка слюдяная частица.
Дом его – шесть извечных сосновых досок.
Ты вода, сохранившая форму сосуда.
Я ж из тех, кто тебе не поставит свечи.
Для кого-то – Христос, для кого-то – Иуда,
Но как угли костра твоего горячи!
1989
Мягкой поступью ночь приближается к запертой двери.
Даже если молчать, не услышишь тяжелых шагов.
Ходят так в тишине только ночи да хищные звери,
Те, что ужас сплошной, от когтей – до кинжальных клыков.
Станет камень текучим, а воздух – стеклом затвердеет.
Потемневшее небо –
провисло от тяжести звезд.
И хоть ночь глубока, уголь, пеплом подернутый, рдеет,
Как звезда, что скатилась с высоких небес на погост.
Птица прянула в небо и медленно тает в эфире.
А тяжелые звезды упорны в стремлении вниз.
Звездопад перепутал все ноты в небесном клавире.
И холодные волны ласкает томящийся бриз.
1989
Сон разбился. Хрустит под ногами стекло.
Звездопад обернулся вблизи камнепадом.
Уплотнилось пространство, смещаясь под взглядом,
Там, где в двух направлениях время текло.
Дай мне чистую мудрость ночного дождя.
И сторицей вернется нехитрая ссуда.
И вода, повторившая форму сосуда,
Не исчезнет, щербинку в сосуде найдя.
1989
Звезда над полем сонно слепла.
Струилась ночь из бездны синей.
Все серебрил небесный иней
В немом пространстве цвета пепла.
По лезвию судьбы идущим
Дано остаться в твердом слове.
Им по тропе идти не внове
Между желаемым и сущим.
1990
Только отблески зная,
теряясь
в оттенках созвучий,
Проникая за грань,
но предел ощущая
в себе,
Как суметь уловить,
удержать
этот облик текучий
В бесконечной, незримой,
железом звенящей
косьбе?
Истончается контур, почти исчезает
граница
Между сном и пчелой,
между каплей
воды
и землей.
Проясняются лица. И каждое -
словно страница.
Вскрикнет птица. И руки совьются
петлей.
Ускользая из сомкнутых рук,
ненадежного крова,
Все стремишься постигнуть
едва ли
доступное нам.
Напряженье
волнами исходит от каждого слова.
Что за тихая, тайная весть,
что за тяга
к волнам…
1990
ПРИНЦИП МЕДЛЕННОГО ЧТЕНИЯ
Глубина, от которой захватит дыханье.
И грядущего тень пробежит по лицу.
И равны утверждение и отрицанье.
И дорога прямей, приближаясь к кольцу.
Удивит совпадение вещи и слова.
Не споткнись о звезду, заблудившись в себе.
Приподнять и на миг не сумеешь покрова,
Обретая себя в торопливой ходьбе.
1990
Твой медлительный сон как тяжелая, темная влага.
Пробуждается мрак. И не вспомнить забытой молитвы
В гулком, замкнутом мире, недвижном, как древняя сага,
Там, где нежность остра, словно тонкое лезвие бритвы,
Где совпали пространство и время для каждого шага.
Твой медлительный сон – кто в нем сумрачный гость и хозяин?
Уведи поскорей в глубину от непрочной границы,
Чтобы ветер, летящий с далеких и чуждых окраин,
Не спугнул этой редкой, покоя не знающей птицы,
Чтобы раньше рассвета не смели подняться ресницы.
1990
Наливаешься темным, тяжелым огнем.
Он пылает в ладонях и в теле твоем.
И качает энергии мутный прибой
Устоявшийся мир, что зовется тобой.
И не веришь клокочущей силе своей.
И не знаешь разумного выхода ей.
И боишься, что выходом ей станет взрыв.
И прибой успокоится, остров твой скрыв.
1990
В темных водах покоится чистая суть бытия.
Взгляд бессилен. Немеют уста и ладони.
В сердце боль. Так бывает на самом излете
Погони.
Тень ложится на берег песчаный. Быть может – твоя?
Назови приключением или опасной игрой
Путь сквозь плотное облако поднятой мути.
Далеко уведет возвращение к собственной сути,
Если знать, что возможна конечная встреча с собой.
1991
Что-то в линии губ… или в блеске волос…
Но, едва уловимо для слуха,
Ветер свищет в расщелинах духа.
И во взгляде ответном – вопрос.
Двух забвений зола оседает в зрачках.
Далеко ли до дна – я не знаю.
Вижу небо, ступая по краю,
И на дне – затаившийся страх.
1991
Даже если отказано в том, и враждебностью тонкой
Озаряется нежно лицо, и светлеют глаза –
Словно в радуге крыльев застыла на миг стрекоза,
Или ветер играет у ног новогодней картонкой…
Даже если отказано в том, и твои обещанья
Рук не свяжут тебе – лишь бы взгляды остались ясны…
И серебряным эхом в бескрайних полях тишины
Продлевается отзвук прощения или прощанья.
1991
Миндальный посох, горький вкус
Судьбы,
Незримый крест, что носишь на себе.
А тут – стена. И разбивают лбы
Те, кто живет в рассеянной ходьбе.
А посох прям. То легок, то тяжел.
И видел смерть
Огня в седой пыли,
Изгиб волны, полет медовых пчел,
И как в кромешной тьме
Считают корабли.
1992
Кому ниспосланы прохлада и покой?
Осталась музыка, мелодия печали.
Какие волны прежде нас качали…
Но я на берег выброшен волной.
Ужели радости небесной и земной
Замена – бледное ее изображенье?
Я чувствую, что небеса пришли в движенье.
Все громче гул, и звезды кружат надо мной.
1992
Ассирийские таинства сумрачных иносказаний,
В затененном потоке угасшие светлые блики,
Словно долгое эхо нездешних, чуть слышных дыханий,
Словно робкие пальцы вползающей в дом повилики.
Не имеющий меры не ведает смысла границы.
И тяжелое время, как воск, разминает в ладони.
Набегающий ветер листает чужие страницы.
И по дикой земле разбредаются дикие кони.
Птица прянула в небо и медленно тает в эфире.
Следом гаснет звезда, пропадая от долгого взгляда.
Темной ночью глаза раскрываются несколько шире.
И, наверное, это – награда.
1994
В разомкнутых пространствах бытия
Не разгадать путей незримых,
Пока что от тебя хранимых,
Как будто ноша эта – не твоя.
Тебя несет энергия судьбы.
Светлее путь от близости созвездий.
Но в храме покаяний и возмездий
Не примут ни мольбы, ни ворожбы.
1994
Как тихо здесь. И ты идешь в тиши
Деревьев, умирающих до срока.
Ты не одна. Но как ты одинока
В лесной глуши растерянной души.
И ждет рука руки прикосновенья.
И полон света каждый лепесток.
