Леонид Семенов - Собрание стихотворений

Ты лежала вся дымкой увитая,
ты была так чужда, далека.
Возле гроба, — глазетом обитая,
нас пугала немая доска.
Мы слова повторяли обычные
и все ждали обедни конца,
были страшны черты, непривычные,
дорогого когда-то лица.
Вспоминалися дни благодатные,
вспоминалась весна и цветы,
все цветы на лугах ароматные,
под душистой акацией ты!

Был праздник. Ушла со двора гувернантка.
Был тихий вечерний, задумчивый час.
На улице пела тоскливо шарманка,
Все было и нынче, как было не раз.

Две сестры примеряли пред зеркалом шляпы.
Качался на шляпках назойливо мак.
Задремал их братишка на стуле у папы.
Стучали часы одиноко тик-так.

В гостиной блестели старинные рамы.
Был траурным крепом затянут портрет,
улыбалось лицо в нем румяное мамы.
От окон блестел навощенный паркет.

И пела по-прежнему где-то шарманка,
скрипела на кухне несносная дверь.
Были счастливы дети… Ушла гувернантка…
Было завтра, вчера и теперь…

У старухи все одно,
все жужжит веретено.
Песнь уныла, и скучна,
бесконечно нить длинна.

Развивается клубок:
вот геройство, вот порок;
стар — жених, она — юна,
хил — отец, семья — бедна.

Вот цари и короли
делят жребии земли,
разгорается война,
хлещет алая волна…

И опять — любовь, порок,
затемняется поток,
и угрюма и страшна
вековая тишина.

А над нею все одно,
все жужжит веретено.
Песнь уныла, и скучна,
бесконечно нить длинна.

Развивается клубок:
вот геройство, вот порок;
стар — жених, она — юна,
хил — старик, семья — бедна…

et cetera in perpetuum.

Мне снятся вечерние свечи,
она на коленях моих
лепечет мне быстрые речи,
лепечет о снах молодых.

Ей снилися белые кони,
все белые кони в полях,
серебряных всадников брони
сверкали на белых конях.

Дрожала земля под конями
и капала пена с удил.
Он, светлый, звеня стременами,
копье перед ней опустил.

Ей снилися белые кони,
все белые кони в полях,
серебряных всадников брони
сверкали на белых конях…

Не спи! но спящих не буди!
Заутра выйди на крыльцо,
надень венчальное кольцо,
и обратив к заре лицо,
молись и жди!

И вот с востока на заре
промашут огненные птицы;
мелькнут заветные станицы,
зардятся копья на горе.

И он, — веселый и победный,
в передрассветной тишине,
от вражьих ран — смертельно-бледный,
проскачет мимо на коне.

Я — целомудрен, чист и свят,
и свято имя — голубицы,
моей возлюбленной юницы,
мои напевы сохранят.

Я ей пророческими снами
исполнил девственную грудь
и непорочными мечтами
усеял в небе светлый путь.

Не ярче ль звезд её порфира,
на кудрях царственных венец?!
О, не для суетного мира
ее воспел суровый жрец!

Красуйся чистая лилея!
Мой бескорыстен в песнях суд:
тебя века благоговея, —
Невестой рая нарекут!

Когда неведомый и сильный
Господь призвал меня на брань,
Он мне десницею обильной
дал знамя в трепетную длань.

На нем священные глаголы
Он кровью Сына начертал
и путь в немеркнущие долы
в греховной бездне указал.

И Он воззвал: «Мужайся, воин!
Моей победы близок час!
Блажен, кто знамени достоин,
блажен, в ком пыл Мой не угас»!

И в бой я ринулся кровавый,
но не в бою лицом к лицу
нанес десницей враг лукавый
удары Божьему бойцу.

Нет, с мыслью грешною без боя
я в сердце доступ дал врагу
и, поражен его мечтою,
пути Господнего бегу.

Рука держать святое знамя —
уж недостойна и слаба.
Задуй же, Сильный, жизни пламя
в груди неверного раба!

Мчались мы на конях.
Ветер рвал и метал,
в конских гривах свистал,
заливался в безлюдных полях.

Но устали и взмылились кони.
Ты коня осадила, смеясь,
ты сказала мне: князь,
нам бояться ли рабской погони?

И над гривой коня,
вдруг нагнувшись проворно,
обернулась ко мне, охватила меня,
обожгла меня лаской огня,
отдалась мне добычей покорно…

И все стихло кругом,
Было все в тишине.
Не шуршала трава,
не стонала сова,
кто-то плакал… О ком?

Ты смеялась на черном коне!

Говорили в столовой большие до ночи,
а девочка слушала сказки детей.
Разгоралися детские очи,
о царевиче грезилось ей.
Ночью вышла одна она в поле,
побежала в таинственный лес,
было жутко за садом на воле,
но в лесу… Ах, в лесу было много чудес!
Там леший огни зажигал у дороги,
рассыпал на полянах росу,
улыбался над соснами месяц двурогий,
и все снился, ей снился царевич в лесу.
На болоте дрожали ветелки,
и были туманы — как скатерть длинны.
Говорили ей травы, что звездочку елки
хотят втихомолку украсть с вышины…

Я одна в лесу, одна,
в небе странная луна.
Кто там бродит, кто сидит,
кто смеется, кто кричит?

«Обернись-ка, посмотри!
Здесь нас три!
Как у первой зубы — сталь,
вся — печаль!

Горяча второй ладонь —
как огонь.
Третья ж белая нага
для врага».

«Ха-ха-ха! В нагое тело
старый черт впился умело!» —
«Ну скорей же!» — «Тише, бесы,
мы красоток под навесы!»

Я одна в лесу одна,
в небе странная луна…
Кто же длинный с бородой
встал над елью предо мной?..

Нынче утром я козлика долго искал:
козлик, мой беленький козлик, пропал!

А ночью горели костры на поляне,
месяц бледно светил,
и двигались люди в тумане;
там старец ножи над водою точил.
Два отрока рядом стояли;
они полотенце над камнем держали.
Все пели; и тихо и грозно их песня неслась.
Все пели о солнце, о жатвах, о бранях…
Вдруг нож засверкал и кровь пролилась,
и рдели капли на тканях.
Лежали все ниц. Старец кропил
нас теплою кровью с ветки сосновой.
Месяц бледно светил.
Занималась заря за дубровой…

Нынче утром я козлика долго искал:
козлик, мой беленький козлик, пропал!

Лебедь, лебедь белокрылый,
слышишь лебеди летят,
слышишь братьев клич унылый?
крылья в воздухе свистят.
Лебедь, лебедь белоснежный,
лебедь озером пленен
и тоскует лебедь нежный,
сном туманов окружен.
Лебедь, лебедь белокрылый,
заводь тихая страшна;
многих лебедей могилы
затаила глубина.
Собери, могучий, силы!
дни осенние летят.
Лебедь, лебедь белокрылый,
слышишь лебеди кричат…