Еще в Зничеву коляску Перстоалая Зимцерла Коней светлых не впрягала, И клячонки огнебурны На конюшне Аполлона Овес кушали эфирный, Как прекрасна Мелетриса, Не смыкая своих веждей, Ложе скучно, ложе девства, Ложе томно одиночства, Свое ложе оставляет Прежде, нежель петел громкий Запинательным напевом Не воспел нам час полночный. "О! несчастная всех больше!Мелетриса так вещает,Почто в свете я родилась? Почто зреть мне светло солнце, Если жизнь влачить плачевну Осужденна я не с милым? Или щедрая природа Моему лицу румяну Дала прелести опасны Для того, чтоб в горькой доле Я потоком слез горючих Их цветы весенни ярки На рассвете сорывала!" Так завыв, царевна наша Распускает длинны космы По раменам обнаженным. Она, вставши со постели В одной тоненькой рубашке, Ни юбчонки, ни мантильи, Ни капота, ниже шали На себя не надевала И, по горницам без свечки, В темноте густыя ночи, Всюду ходя, выла волком. "Нет, не думай, чтоб досталась Я в объятия Гвидону! Пусть скорее ненавистна Горька жизнь моя прервется, А тебе, мучитель брачный, Лишь достанется в укору Мое тело бездыханно!.." Без ума почти, в потемках Она ходит, везде ищет Вожделенного орудья Безнадежному в злом горе На скончанье скорой смертью Жизни, ставшей ненавистной. Со мгновенья на мгновенье В ней отчаяние, томно Сперва, стало уж лютее: Не нашла себе в отраду Ни ножа, ниже иголки, Ни копья булатна крепка, Ни меча, ни сабли острой, Ниже шпаги - хотя б бердыш Или ножик перочинный, Или вертел ей попался... Но злой рок был столь завистлив, Что все вещи смертоносны От нее как в воду спрятал. Ей так подлинно казалось. Но мы в том не обвиняем Ни судьбы, ни чародейства, Чтоб царевне в злу насмешку, Чтоб от горькой Мелетрисы Они сталь, булат, железо, Всё попрятали в колодезь. Одно было тут волшебство, То всегдашнее волшебство, Что в подлунной совершает Земли суточно теченье; То волшебство несказанно, Где, с подмогой вображенья, Видим мы весь ад разверстый, Домового, черта, ведьму, Или рай, или - что хочешь; То волшебство, одним словом, Было тут простерто всюду, Была - ночь, и было тёмно, Глаза выколи хоть оба.
Говорят, сопротивленьем Всяка страсть в нас коренеет, Всяка страсть ярится с силой. Как вихрь бурный дует в пламя, Иль мехов насосных сотня В горн (сложенные все вместе) Верзят воздух, в них стесненный, Клубоомутной струею; Вдруг зажженный уголь рдеет, Зной палит в нем черно сердце, Угль горит, со треском искры, Как пращом, в окрестность мещет, Дым клубится, вихрем вьется, Жар и зной уж всё объемлют, И одно, одно мгновенье В горне видишь огнь геенны... Так царевна, не нашедши Ни меча, ни остра шила, Злу отчаянью вдается. Лбом стучит во всяку стену, Бросясь на пол, бьет затылком. Но предательны помосты, Покровенные коврами Шелку мягка шамаханска, Ее гневу лишь смеются. На них вместо смерти лютой Она волосы ерошит. Но, опомнясь, воспрянула, Как младая легконога Серна скачет с холму на холм; Воспрянула, луч надежды Протекает ее сердце. "Нет, сложась стихии вместе Не возмогут тряхнуть душу, На погибель устремленну. Тот умрет, кто жить не хочет",Так воскликнула царевна. Она бросилась поспешно К тому месту, где спит мама, Ее мама дорогая; Карга - имя ей в исторьи; Над постелей Карги мамы Был вколочен гвоздь претолстый, Большой гвоздь и деревянный, Он длиной в аршин иль больше, На который Карга мама По ночам треух соболий Свой обыкла всегда вешать. На гвозде сем умышляет Скончать жизнь свою царевна. .."
"Как!- вскричала тут старуха, Прервав речь Бовы поспешно.Скончать жизнь таким же средством, Каким девы Вавилонски Жизнь давать учились древле!! Или в честь священна Фала У вас жертва не курится? Или образ его дивный Вы не носите на выях? О, народ, народ предерзкий! Презреть Фала, Фала сильна, Что жизнь красну дает в мире! Кем живет всё, веселится, Без чего бы и вселенна, Забыв стройное теченье, Стала б дном вверх, кувырнулась. Зане Фал есть ось та дивна, На которой мир вертится. Фал - утеха Афродиты, Фал - то яблоко златое, За которо три богини Пощипались на Олимпе, Вцепясь бодро в божьи кудри".
Бова слушал в изумленье Свою дряхлую подругу. Видит, жаром необычным Засверкали ее очи, Вздохи вздохами теснятся, Воздымают грудь иссохшу. Потягота во всех членах, Жар гортанью ее пышет, Во рту скрыл зубных остатков. Но вдруг взоры ее меркнут, Млеют члены и слабеют, Стары ноги протянула, Сомкнув вежди, испустила Тяжкий вздох и покатилась, Чуть-чуть с печки не упала. Бова старую подругу Подхватил в объятья нежны. Он уж думал, черна немочь Ее дряхлу жизнь скончала И последния отрады Навсегда его лишила; Но с веселием он видит, Что в старухе сердце бьется, Что в ней кровь не охладела. Очи томны отверзает И, вздохнув она легонько: "Ах! любезный мой,- вещает,(Зри, сколь Фала почитаю) Зри его священный образ, Что скудельничьей рукою Изваян из глины хитро: Се утеха моей жизни, Се надежда мне по смерти. Голод, жажду утоляет, Нектар он и амвросия!.." Бова видит - ужаснулся: Образ Фала у старухи; Он дивится... Кто не знает, Не читал кто во исторьи Древней повести народов, Тому слог наш непонятен. А Бова, хотя и видит, Но что видит, он не знает. Так во глазе сетка чувствий, Ослабев иль уязвленна, Жизнь, чувствительность теряет. И то чудно, велелепно, То божественное чувство, Чувство зрения изящно, Чем все вещи для нас в свете Оживляются шарами Преломленных лучей солнца, Вдруг померкнет, тмится, гаснет, И предметы ярка света Погружаются в тьму мрака. День прошел и сочетался С ночью, или ночь настала Во очах, ночь непрестанна. Словом, слеп кто, тот не видит. Так, истории не знавши, Не узнал Бова наш Фала И был слеп в своих познаньях. А старуха, то приметя: "Продолжай,- она вещает,Свою повесть ты плачевну". Бова, вынув платок белый, Отирает чело старо Своей нежныя подруги, У которой пот горохом В исступленьи показался. Пот проймет и не старуху, Когда корча нервы тянет, Когда мышцы все трепещут, Грудь вздымается от вздохов И упруго сердце бьется Так, как древняя пифия На треножнике священном Дрожит, рдеет, стонет, воет... Ах! всегда в сие мгновенье, Когда жизнь в избытке льется, Бог нас некий оживляет!
Конец первой песни
1799-1802 (?)
Примечания
План богатырской повести Бовы
При тихом плавании Бова поет песню, соответственную своей горькой участи. Вдруг восстает буря; все, струся, молятся богу, всякий своим манером. Бова сидит один пригорюнясь, что раздражило матросов; они его бросают в море. Буря утихает, как будто нужно было для утишения ее, чтоб он был брошен. Бова между тем выкинут на берег; лежал долго, встал, идет и видит (описание острова похотливости). Игры, смехи, забавы стараются его целую неделю заводить в любовные сети, но он удерживает свое целомудрие, не ради чего, как по своей новости. Чрез неделю вся прелесть острова пропадает, и он превратился в пустыню; он ходит, находит костер зажженный, на котором горит зажженная змеиная кожа; он ее вынимает, но едва он сие сделал, как день померк, гром восстал; и он видит при сверкании молнии, видит ужасных чудовищ и проч. и между ими идущую жену прекрасную, но взору сурового. Несчастный, ты сохранил мою лютую злодейку, и я тебе всегда буду мстить. Ее угрозы: не властна я в твоем теле, но в сердце твоем; я им тебя накажу.- Между тем видит он из-за горизонта восходящую будто зарю; мрак исчезать начинает, с ним и призраки и вид жены строговзорой; свет множится. Он видит летящую колесницу, везомую лебедями; опустилась, нисходит жена вида величественного, приятного; благодарит, что он ее кожу спас и возобновил ее юность. Повествует о духах, как они властвуют над человеком, а сами подвержены, чтоб умножаться, чрез семь дней обращаться в змий, и если их кожу кто унесет, то они становятся человеки, подверженные всем немощам людским и, по долговременной и дряхлой жизни, может быть, и смерти. Люба украла ее кожу и уже сто лет ее держала, но он ее спас; в благодарность она ему обещает блаженство: силой и красотой одарила тебя природа, но берегись моей совместницы и лесть не принимай за любовь истинную. А чтоб то тебе познавать, вот тебе зеркало: когда, в страсти будучи, ты в него взглянешь и оно чисто, то любим нелицемерно, ежели же тускло, то любовь плотская, и соперница моя близка. Когда же что захочешь от меня, то помысли, и в зеркале увидишь, что тебе делать. Сказав, исчезла; остров и всё из глаз пропало, и Бова очутился на том же песчаном берегу, где, мы позабыли сказать, что, утомленный плаванием в буре, он заснул. Дивится сновидению своему, но еще больше дивится, видя близ себя малое зеркальце. Не ведает, сон ли то или мечта. Идет, встречает старца, который ему очень рад. Он его отводит домой, где его все принимают с радостию, дивятся ему, его омывают, наряжают в белое платье и объявляют ему, что он невольник по законам. Он им рассказал свою повесть, скрыв только свой чин. Плачет: из погибели в неволю.
На другой день его выводят на торжище, где его продают садовнику царскому. Сей отводит его в сад; он живет, работает и поет свою песню. Услышала царица, велела привести его к себе и, увидя его столь юна и широкоплеча, влюбилась. Начала к нему приступать. Идет в баню, куда и его зовут; он не соглашается. Его в комнатные наряжают, он стоит за ее стулом. Тут его увидела царевна, влюбляется, не знает, что чувствует, но они сходятся в саду и, знавши, что худо делают, исполняют волю любви. Недолго они тем наслаждалися; царица, гуляя в саду, их застает; ее ревность, бешенство, отчаяние; велит царевну запереть в терем, а его сослала на конюшню. Тоска его, отчаяние.
