«Моя любимая страна…»
Моя любимая страна,
Моя родимая Россия,
От наших слез ты – солона,
От наших радостей – красива.
Твоя великая судьба
В кремлевских залах затерялась.
А ты наивна и слепа,
Не видишь, что с тобою сталось…
Что сотни русских деревень,
Как мамонты, уходят в небыль.
Грустит поваленный плетень,
Из труб дымок не вьется в небо.
Поля травою заросли…
И утвердив свою спесивость,
Ползут сквозь пашню ковыли,
Где рожь когда-то колосилась.
«Не могу привыкнуть к красоте твоей…»
Не могу привыкнуть к красоте твоей.
Как не привыкает к песне соловей.
Как привыкнуть грозы не сумели
К тишине задумавшихся елей.
Не могу привыкнуть к нежности твоей,
Словно месяц к тысячам огней.
Не могу привыкнуть к шепоту в ночи,
К тем словам, что снова горячи.
Не могу привыкнуть к красоте твоей.
Потому что счастьем я обязан ей.
«Как-то мне приснился серый сокол…»
Как-то мне приснился серый сокол,
Сбитый на лету моей стрелой.
И во сне мне стало одиноко,
Горько стало от вины былой.
Этот грех со мной случился в детстве.
Брат мне подарил волшебный лук.
И оружье возымело действо.
В девять лет я стал убийцей вдруг.
Птицу схоронили мы в овраге.
И с тех пор мне этот спорт не мил.
То ли дело – окуни да раки.
Сколько я за жизнь их наловил.
И когда я вижу на экране,
Как стреляют птиц или зверей,
Всякий раз я тем убийством ранен,
Будто в этом знак вины моей.
«Вулкан проснулся. Засветились дали…»
Вулкан проснулся. Засветились дали.
И разожгла Природа свой камин.
И мир тревожно замер в ожиданье,
Едва лишь небо вспыхнуло над ним.
А мы случайно оказались рядом.
Глядим с опаской на стихийный раж,
Где, лавой обжигаясь, дышит кратер
Огнем и дымом в горестный пейзаж.
И вряд ли я когда-нибудь забуду,
Как плыл в реке тот огненный поток,
Как на глазах у нас вершилось чудо, —
Когда огонь ложился на песок.
И все бурлило, пенилось, дымилось,
И гасло пламя, сбитое водой…
Одна стихия вдруг сдалась на милость
Другой стихии, завершая бой.
Огонь исчез… Лишь искры трепетали.
Уснул вулкан… Быть может, на века.
Померкло небо и притихли дали.
И тут же успокоилась река.
«Он прожил счастливую жизнь…»
Он прожил счастливую жизнь,
Потому, что умел дружить
И не умел завидовать.
Но принял немало стрел
За то, что был добр и смел,
Подняв себя над обидами.
Он прожил долгую жизнь,
Однажды сказав: «Держись!» —
Когда его подло предали
Те, кого он так любил,
Что не хватало сил
Справиться с этими бедами.
Но вновь победила жизнь,
Не дав ему спрыгнуть вниз,
В бездонную тишь отчаянья.
И отступило зло.
И все, что произошло
В былое навек отчалило.
«Моя душа – как поле боя…»
Моя душа – как поле боя…
И память воскрешает тех солдат,
Что нашу землю заслонив собою,
Теперь под обелисками лежат.
Не кто-то, а российские герои
Спасли планету от фашистской тьмы.
Спасенный мир, будь славы их достоин!
Без тех побед не выжили б и мы.
Они нам завещали свято помнить
Года мучений, мужества и слез.
И вновь Победа озаряет Площадь…
Как жаль, что им дожить не довелось.
Идут в колоннах их однополчане,
В душе звучат – родные имена.
Заполнен мир надеждой и печалью.
Стучит в сердца минувшая война.
«На слезах, на крови, на отчаянье…»
На слезах, на крови, на отчаянье
Поднимался зловещий Майдан.
Ничего нет на свете печальнее,
Чем сменивший надежду обман.
Прозвучали нежданные выстрелы.
На прицеле грядущая жизнь.
И громит Украину неистово
Возрожденный Бандерой фашизм.
Но спешит ей на помощь Россия.
В Украине ей верят и ждут…
Две сестры, две великие силы
Черной сотне пройти не дадут.
«Милая наша сестра Украина…»
Милая наша сестра Украина,
Что же такое случилось с тобой?
Песен уже не спивают дивчины.
Парни уходят в неправедный бой.
Гибнут по селам невинные люди.
Взрывы гремят по родным городам.
Нечисть фашистская Родину судит.
И угрожает грядущим годам.
Видно, по злобе они позабыли,
Как одолели мы вместе войну.
И потому не шпане и дебилам
Мудрый народ ваш доверит страну.
И не случайно из общей купели
Киев и Русь вышли в славные дни.
…Беженцев русские люди пригрели.
Нет у России дороже родни.
«Уехал в Америку парень…»
Уехал в Америку парень —
Наш сосед по квартире.
И где-то в престижном баре
Носит аперитивы.
Не лидер и не красавец,
Он не был в жизни устроен.
И, видно, замучила зависть
К счастливчикам и героям.
А если б взял себя в руки
И проявил бы характер,
Не бегал бы по Кентукки,
Где ни сестер, ни братьев.
А, может, виновна Россия,
Что потерялся парень.
И не нашел в себе силы
Поверить, что не бездарен.
Что место за ним осталось,
Как футболисту бутсы…
И просит мамина старость
Сына домой вернуться.
Я с грустью заметил:
Счастливые годы
Проходят по сердцу и жизни
Быстрей…
А годы, в которых и боль,
И невзгоды,
Так долго порою
Стоят у дверей.
Нам тоже свой куш огорчений
Отмерен.
И классик когда-то сказал:
«C’est la vie…»
Но мы свои горести на двое делим,
А радости множим на силу любви.
Однажды как-то поутру
Зураб во сне сказал Петру:
«Как Вам сидится на коне,
Куда вознес Вас Фальконе?»
И Петр сказал ему:
«Зураб!
Хочу с кобылы на корабль…
На корабле хочу поплыть.
И чтоб вокруг Москва была.
Чтоб золотились купола.
Хочу…
И так тому и быть…!»
И встал сей памятник Петров.
Мы прилетели на остров Свободы.
В зеленый его интерьер.
И вернулись в былые годы,
В бывший СССР.
Та же здесь красота и бедность.
Социализм без прикрас.
Молча встали навстречу бедам
Батраки и рабочий класс.
Нас не зря поразила с ходу
Их веселая доброта.
Куба вправду остров Свободы,
Если счастлива беднота.
А кубинки здесь так красивы!
Что ни девочка – топ-модель.
Как вписался б в пейзаж России
Темный цвет под ее метель.
А на красочном Варадеро, —
Где гулял только дядя Сэм, —
Все – от рома и до модерна —
Дружбе отдано насовсем.
Мы идем по ночной Гаване
Мимо парков, дворцов, лачуг,
Через грусть воспоминаний,
Обернувшихся счастьем вдруг.
Я еще молод…
Но старомоден.
И два начала живут во мне.
В своих пристрастиях я свободен,
И при людях, и наедине:
Могу отдать последние деньги,
Чтобы купить антикварный стол.
И хотя его в доме поставить негде,
Я буду рад, что его приобрел.
И некую гордость в душе изведав,
Я рассажу за столом друзей…
А завтра его подарю соседу
На радость жене своей.
И все потому, что я очень молод.
Мне нравится так неожиданно жить,
Чтобы всегда у тебя был повод
Оценить молодую прыть.
А старомодность моя в одном лишь, —
Я вновь тебе признаюсь в любви…
И верю – ты только это и вспомнишь,
Когда оборву я причуды свои.
Почетный гость из северной столицы
Читал псалмы у горестной Стены…
Он рад бы на иврите помолиться,
Да не были слова припасены.
Потом записку в щель вложил он робко,
А что за просьба в ней —
Для всех секрет…
И вдруг Стена ответила негромко —
«Но у меня, простите, столько нет…»
Холмы в снегу…
И город в снегопаде.
Иерусалим притих и побелел.
И столько снега навалило за́ день,
Что все мы оказались не у дел.
Не выйти, не проехать – мир в сугробах.
Мы переждем ненастье как-нибудь.
Но даже телик был в прогнозах робок,
Боясь хорошей вестью обмануть.
И только утром снег угомонился.
И тут же начал таять на глазах.
Сугроб вдали, как лодка возле пирса,
Спустился вниз на белых парусах.
