заметно подустал.
И глаза невольно часто плачут,
И не тот уже в груди запал.
Верно, это свыше назначенье
Резвый бег сменить на мерный шаг.
Ах, утеря буйного кипенья!
Ох, печали неутешной мрак.
Ничего на свете не оставит
В прах пропащая моя душа.
Ах, зачем так глупо сердце плавил
И пустым себя наобещал.
Пусть однажды душу растревожит
Купины Неопалимой цвет
И архангел Гавриил поможет
Замолить проделки юных лет.
А потом карает под иконой
Строгий лик за светлые грехи
И за то, что Богу незнакомым
Рассыпал талант хмельной руки.
Сам припрусь на тайное свиданье.
Сходу брошусь ниц под образа.
И для судей станут оправданием
Окаянные в слезах глаза.
Окрестив чело рукой дрожащей,
Испрошу прощения за то,
Что бузил душою в прах пропащей
И глушил веселое вино.
Неумело отпою молитву,
Каясь, что напрасным отгорел.
Что, валяясь пьяным под ракитой,
В одурь песни до рассветов пел.
Намолясь, себя переиначу
И судьбе безвольно покорюсь
От того, что никому не значат
Сердца падшего тоска и грусть.
Подходящая пора
Вам неприятен запах от шинели.
Воротит вид прокуренных ногтей.
Не дай вам Бог услышать вой шрапнели
И хрип пробитых пулей лошадей.
Обереги вас, милое созданье,
От голода, от тифа и войны.
Под черным знаменем не раз я на свидание
К Харону шел под хохот Сатаны.
Но не пришлось на небеса взобраться.
И тем досаднее, что выживши в аду,
Виску придется с пулей целоваться
На ваш отказ. Но я его приму.
Свести однажды счеты с этой жизнью
Октябрь подходящая пора.
Не ветренной погодой, не капризной…
Часов в одиннадцать, наверное, утра.
Когда подернет клёны позолота,
Утихнет звон прыскучего ручья,
Прохладный воздух слабже пахнет мёдом,
И чаще ластится туманов кисея.
– Денщи-и-ик, а ну подай скорее водки!
Надрай-ка, брат, до блеска сапоги…
И, захмелев, верст двадцать на пролетке,
Забравшись в дальний уголок тайги.
Освободив коня, иссечь беднягу плеткой,
Чтобы стрелой метнулся зверь домой.
И под березу твердою походкой,
Прильнув к стволу горящею щекой.
Рука привычно кобуры коснется,
Прохлада стали обожжет висок.
Хлопок… И с ветки желтый лист сорвется,
Недовисев и так недолгий срок.
Разбудит эхо одинокий выстрел.
Висок осенним кленом полыхнёт.
Упавшего, от удивленья пискнув,
Испуганная птаха помянёт.
А вы, любимое небесное созданье,
Чье имя умирая прошепчу,
Простите неуместное свидание,
За упокой поставив тонкую свечу.
Воет Русь
То ли белены обьелся сдуру,
То ли сбылся чей худой навет:
Вроде жив, а кажется, что умер;
Сердце не струит незримый свет.
Не колотится оно, как прежде
Утоленье в женщинах ища.
Будто кем в последние надежды
Воткнута прощальная свеча.
И рука незримая коварно
Держит наготове для меня
За года, что обронил бездарно,
Роковой огонь у фитиля.
Так и ждет безмолвная приладить
Пламя восковому алтарю,
Упиваясь легкою отрадой
Покарать ненадобность мою.
Ай, смешна, етит твою в качалки!
Есть ли, кроме Бога, судия?
Знаешь, глупая, твои потуги жалко,
Не замай до времени меня.
На худой конец сыщи такого,
Кто из скупости годки берег.
А со мной хоть в осень, хоть весною
Даже черт тягаться не берет.
А что сник печально головою -
Не утерей плачется душа.
Это Русь во мне беззвучно воет
Радости в просыпанном ища.
На исповеди
Тяжкий грех болеть, и не на шутку,
Если хворью чуткая душа,
Что в жестоком мире слишком хрупкой
Оказалась, светлое ища.
И когда болящая истлеет
На угольях грубого вранья,
Станет биться сердце холоднее,
Скроет взор густая кисея.
До слезы уже не растревожит
Злым укусом черная молва.
Может не такой я и хороший,
Но и чей-то суд не про меня.
Пусть меня заманит мрак церковный,
Будто детства розовая ширь,
Заманив однажды в мир огромный,
Полный горьких тайн и грешный мир.
Вот, тогда молясь под образами,
Буду ждать, поникши головой,
Над собою справедливой кары
Уготованной немым судьёй.
Пусть укор сечет, как будто плетью,
Оставляя на душе рубцы.
Для того живу на этом свете,
Чтоб давились правдою лжецы.
Пусть распят израненной душою
На Голгофе тайного вранья.
Казнь святых мои грехи отмоет,
Отпустив на зависть воронья.
И уйду благословен иконой
На другую исповедь копить:
Как и прежде нарушать каноны,
Как и прежде бешено кутить.
Шепчет тайный:– С чертом поведися,
В кабаках судьбу вовсю кляня,
А прощальный стих в небесной выси
Ангел пусть напишет за тебя.
Лишь когда утихнет сердца буйство
И сгорят последние мечты,
Отощавшее гульбой беспутство
Выброси у роковой черты…
Тяжкий грех болеть среди обмана,
Если хворью чуткая душа,
Если ложью оказался ранен,
Но, страдая, жил не клевеща.
Занемоглось сердцу
Занемоглось сердцу, заобиделось.
Нету звона прежнего в груди.
Видно, счастье глупому привиделось,
Только не смогло его найти.
Что ты, брат! пустое так горюниться.
Всякий знает – бедность не порок,
А мечты, что грезились, забудутся,
И в душе угаснет огонёк.
Не томись, что юное беспутство
Упорхнуло в розовую даль,
Что стыдиться станешь безрассудства,
Пряча взор за серую вуаль.
Отмахнись, что в рощах отсвистело.
Отпихни, чем в пепел прогорел.
Колотиться сердцу оголтело
Нет нужды, раз волос поседел.
Коль душа с прорехою досталась,
Что же попусту пустым болеть.
А когда затосковалось малость,
Лучше хряснуть горькой да запеть.
Мир светлее станет ненадолго.
Но и в этом малом благодать:
Отпевая светлых лет недолгу,
Слезы об утере проливать.
И не сторонись чужого взора.
Плачь пропажей, без остатка плачь.
Нет еще на свете тех, которых
Обошел вниманием палач.
Не с того ли сердцу заобиделось,
Затаилось не с того ль в груди,
Что когда-то глупому привиделось,
Будто счастье можно обрести?
Признание каппелевца
Не отнимайте рук холёных
От грубых окаянных рук.
Не отводите глаз зеленых
В надежде утаить испуг.
Я не питаю к вам плохого.
И верить в напускное – блажь.
Не время бы сейчас такое,
Так не ласкать бы мне палаш.
Но сын России при погонах
Да клятва батюшке Царю
Мне не велят притворно скромным
Плестись с молитвой к алтарю.
Я дрался. Часто без патронов,
Вцепившись в горло бунтарю.
И раны, проклиная стоном,
Давал понежить сентябрю.
И убивал. Такое время.
Но били и меня не раз,
Картечью нашу батарею
Лицом укладывая в грязь.
И только невесомый образ,
Как список вашего лица,
Хранил с терпением святого
Душой заблудшей мертвеца.
Отбросьте ложные сомненья.
А череп, что на рукаве…
Так нет вины – два сильных мненья
Увы, имеют разный цвет.
Не отводите глаз зеленых,
Не отнимайте нежных рук.
Как дорог ваш румянец скромный!
Как свеж слетающий с губ звук!
Коленопреклонен пред вами
Прошу не отказать руки.
Клянусь святыми образами
Вас вечность нежить и любить.
Ангелы запели
Юность удалая бешеным пожаром
Пронеслась со свистом и пропала даром.
Оглянулся, сзади ничего не видно;
Подавилось сердце горькою обидой.
Комом встряла в горле жалость по утере.
На засове крепком в прожитое двери.
Грезилась ли радость,
Чудилась ли сказка,
Или взор укрыт был розовой повязкой?
Знать бы, не метался раненою птицей,
Подстрекая душу в кровь о прутья биться.
А забравшись в церковь, пал под образами
Да омыл недолгу буйными слезами.
Так бы гнулся в пояс, не жалея спину,
И творил молитву, пусть и пьян в дрезину,
Чтоб в церковных сводах ангелы запели
Чувственный акафист о моей утере.
Посетил бы тайный, с глаз сорвал повязку.
Снизошел скупою, да ненужной лаской.
Я б ему поведал о его обмане,
Затаивши кукиш в накладном кармане.
И бегом из храма в жуткую трясину
Так, чтоб стало тошно, как чертям в осинах.
И, не просыхая, так и сгинуть в тяжких,
Головой уткнувшись проститутке в ляжки.
Где вы легкие деньки в голубой оправе,
Где прогулки до зари с месяцем в упряге?
Обронил ли пьян в дугу, иль цыгану пропил,
Не упомню, не пойму, как я всё прохлопал.
Где вы ноченьки мои сердце сладко жгущие,
Где та силушка в плечах, многое могущая?
Расплескал вас попусту, сдуру проворонил
На лугах просыпавшись бесшабашным звоном…
Исповедь белогвардейца
Вам не понять. С того не осуждайте,
Где отличить вам настоящий ад.
А понагрезилось, сударыня, так знайте,
Меня в упор случалось расстрелять.
Хоть говорить об этом
