страна развенчана.
Так чего ж теперь тужить,
Что судьба подперчена.
Я ведь вовсе не брюзга,
Строю планы встречные,
Не имею ни фига,
Лишь ухабы вечные.
Серёжа жил без выпендрёжа:
Снял двушку, ездил на метро.
Но выпирало часто всё же
Его дерьмовое нутро.
С друзьями детства он расстался,
И из семьи ушёл давно.
Ни с кем сближаться не пытался.
Плыл по теченью, как бревно.
Среди коллег он слыл непьющим,
Но на халяву выпивал.
Был не замечен, как дающий,
Но сам всегда охотно брал.
Деньжата у него водились.
Взаймы давал, но под процент.
Коллеги на него не злились
И звали, за глаза, «Доцент».
Он политических пристрастий
Ни перед кем не проявлял.
Был чист перед любою властью.
Писал: не был, не состоял.
Благодаря таким талантам
Прошёл естественный отбор.
У многих слыл он коммерсантом,
Другие говорили – вор.
Он был обыкновенным спекулянтом,
Хотел бельём в общаге торгонуть,
Но за руку был схвачен комендантом.
Пришлось из института упорхнуть.
Но тут же смог, подделав документы,
В другой вуз курсом выше поступить.
В учёбе помогли ему студенты,
А он их всех учил, как надо жить.
На лекциях его никто не видел,
Но видели – диплом он обмывал,
И в «Москвиче», с подельниками сидя,
Торговые лоточки объезжал.
Он быстро стал прорабом перестройки,
Капитализм внедрял, как только мог,
Имел процентов триста с каждой стройки,
Вцеплялся в мелкий бизнес, как бульдог.
И, будучи бессовестным от роду,
По многим головам он прошагал,
Купил жену, три виллы и свободу,
За рубежами, в основном, живал.
Себе он коммунизм уже построил,
Политиков умело нанимал,
Подсчитывал валютные надои,
Журил себя, что очень добрым стал.
В верхах он уважаем, вхож повсюду.
Остался пустячок – ввести запрет
Простому непонятливому люду
Заплёвывать и рвать его портрет.
(Басня)
Недавние разбойники, собаки,
Остепенились и надели фраки.
По сторонам шныряет шавок рать,
А псы о горнем стали рассуждать.
Сокрыв клыки, со свечками стояли.
Придя ж домой, гусей с костями жрали.
Разбойничий их норов чувствовали все.
Однако же в салон к красавице лисе
Тех псов безоговорочно пускали.
Потом над этим гуси гоготали.
Но с ними псы были всегда в расчёте -
Гусятинка у них в большом почёте.
Коты на псов, как на врагов, шипели,
Но вниз слезать с деревьев не хотели.
Опасно стало по земле ходить,
И царь зверей не знал, как с этим быть.
Не усмотрел он псов большой вины,
Твердил всё, – Лишь бы не было войны!
Достойнейшее общество сложилось.
И в круге этом часто веселилось.
Иных зверей к собакам крот привёл.
На видном месте был судья-осёл.
За этикой всегда свинья следила.
Концерт для псов готовил хорь-ловчила.
Объедками питались и вороны,
Которые писали все законы.
Вот, наконец, псов пригласил к себе и царь.
Они ж исподтишка собачились, как встарь.
Почувствовали полную свободу.
Теперь не продохнуть звериному народу.
Чем же от псов отличен этот царь,
Если вокруг него кишит такая тварь?
(Басня)
В свинарнике лягушка побывала
И радостная к пруду поскакала.
Всем рыбам, головастикам с округи
Проквакала: – Не так живём мы, други.
Цивилизованный нас окружает мир.
Там жизнь идёт, как непрерывный, сладкий пир.
И я от тех щедрот чуть-чуть поела,
И видите, уже как раздобрела.
Там столько мух, какие там отходы!
На той земле другие даже всходы.
Нам надо срочно пруд наш осушить.
И мы должны, как все, по-свински жить.
Послушались её, разрушили запруду.
Вода ушла, конец пришёл и пруду.
Вся рыба сдохла, и другим досталось.
Совсем немного живности осталось.
Но свиньям стало вдруг воды недоставать.
– Пруд достоянье всех, – те начали визжать.
Запруду возвели и взяли под контроль.
Ведь в жизни свинской велика запруды роль.
Вода опять в пруду том появилась,
Но рыба с той поры и не водилась.
Остались там какие-то козявки,
Лягушки, на потеху, да пиявки.
И вы в историю такую попадёте,
Если лягушку в предводители возьмёте.
Всех благ и всех надежд податель -
Почти святой, работодатель.
Его лелеет, любит власть,
Не даст ни сгинуть, ни пропасть.
Но как работу можно дать?
Работу надо выполнять.
Она – процесс, а не предмет.
Подсунули нам винегрет.
Как ловко снова нас надули –
Понятия перевернули.
Кто раньше был эксплуататор,
Землевладелец и плантатор,
Владелец фабрик и заводов,
Газет, вагонов, пароходов,
Сосущий соки из народов,
Стригущий денежки, делец,
Подручный власти, наконец,
Тот нынче нимба обладатель,
Уже святой, – работодатель.
Жизнь наша, как капуста в старой бочке:
В зубах скрипит, пахуча и кисла.
О ней, такой, в поэзии – ни строчки.
Она нам лишь под водочку мила.
Нарублена так мелко, аккуратно.
Бери, не глядя, будет всё равно.
Излишки в бочку не вернут обратно,
Всё в борщ пойдёт, известно всем давно.
Вот так живём, подчас, хрустя и морщась,
И радуясь морковочке. Сладка!
Другим не повезло, отходят, корчась.
А наша бочка свежая, с лотка.
И этим можно даже восхититься.
Капуста, всё ж – не яркий помидор.
Жуём кислятину! А чем гордиться?
О прошлом воздыхаем до сих пор.
Какой-то озорник, а может быть шутник,
Приделал к беличьей вертушке храповик.
Поэтому она в одну лишь сторону вращалась,
Хоть белка в той клетушке так и сяк металась.
Не только белка, но любой другой зверёк,
Иначе бы её крутить не смог.
Несложный механизм работать так заставил,
Что выбора другого белке не оставил.
За этой белкой наблюдал серьёзный муж,
Он в государственных делах был очень дюж.
И мысли о большом его не оставляли
Даже в саду, где мы его застали.
Он долго над вертушкою стоял
И, видно, так об этом размышлял:
– Вот идеал, к чему стремится власть.
Какая бы в народах не кипела страсть,
Система подчинять должна и будет всех,
И обеспечивать в задуманном успех. –
Он взял и передвинул храповик.
Заметно сразу – к управлению привык.
В другую сторону клетушка завертелась.
Он вновь подвинул, как ему хотелось.
