ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ ТЕЛЕПЕРЕДАЧИ «ОЧЕВИДНОЕ НЕВЕРОЯТНОЕ» С КАНАТЧИКОВОЙ ДАЧИ
Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась,
Вместо чтоб поесть, помыться,
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экрана собралась.
Говорил, ломая руки,
Краснобай и баламут
Про бессилие науки
Перед тайною Бермуд,
Все мозги разбил на части,
Все извилины заплел,
И канатчиковы власти
Колят нам второй укол.
Уважаемый редактор,
Может лучше про реактор, а?
Про любимый лунный трактор?
Ведь нельзя же, год подряд
То тарелками пугают,
Дескать, подлые, летают,
То у вас собаки лают,
То у вас руины говорят.
Мы кое в чем поднаторели,
Мы тарелки бьем весь год
Мы на них уже собаку съели,
Если повар нам не врет,
А медикаментов груды
Мы в унитаз, кто не дурак,
Вот это жизнь, а вдруг Бермуды.
Вот те раз. Нельзя же так!
Мы не сделали скандала,
Нам вождя недоставало.
Настоящих буйных мало,
Вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни
Сети есть у нас и бредни,
И не испортят нам обедни
Злые происки врагов.
Это их худые черти бермутят
Воду во пруду,
Это все придумал Черчилль
В восемнадцатом году.
Мы про взрывы, про пожары
Сочиняли ноту ТАСС,
Тут примчались санитары
И зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек,
Прикрутили к спинкам коек.
Бился в пене параноик,
Как ведьмак на шабаше:
«Развяжите полотенцы,
Иноверы, изуверцы.
Нам бермуторно на сердце
И бермутно на душе».
Сорок душ посменно воют,
Раскалились добела.
Вот как сильно беспокоят
Треугольные дела,
Все почти с ума свихнулись,
Даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис
Телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит,
За спиною штепсель прячет
Подал знак кому-то, значит:
«Фельдшер, вырви провода».
И нам осталось уколоться
И упасть на дно колодца,
И там пропасть на дне колодца,
Как в Бермудах — навсегда.
Ну а завтра спросят дети,
Навещая нас с утра:
«Папы, что сказали эти
Кандидаты в доктора?»
Мы откроем нашим чадам
Правду — им не все равно:
Удивительное рядом,
Но оно запрещено.
А вон дантист-надомник, Рудик,
У него приемник «Грюндиг»
Он его ночами крутит,
Ловит, контра, ФРГ
Он там был купцом по шмуткам
И подвинулся рассудком,
А к нам попал в волненьи жутком
И с растревоженным желудком,
И с номерочком на ноге.
Он прибежал взволнован крайне
И сообщеньем нас потряс,
Будто наш уже научный лайнер
В треугольнике погряз.
Сгинул, топливо истратив,
Весь распался на куски,
Но двух безумных наших братьев
Подобрали рыбаки.
Те, кто вышел, в катаклизме,
Пребывают в пессимизме,
Их вчера в стеклянной призме
К нам в больницу привезли.
И один из них, механик,
Рассказал, сбежав от нянек,
Что бермудский многогранник —
Незакрытый пуп земли.
Что там было, как ты спасся? —
Каждый лез и приставал,
Но механик только трясся
И чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся,
То щетинилсяя как еж,
Он над нами издевался.
Ну сумасшедший, что возьмешь?
Взвился бывший алкоголик,
Матерщинник и крамольник,
Говорит: «Надо выпить треугольник.
На троих его, даешь!»
Разошелся — так и сыплет:
«Треугольник будет выпит.
Будь он паралелепипед,
Будь он круг, едрена вошь!»
Пусть безумная идея —
Не решайте сгоряча,
Отвечайте нам скорее
Через доку главврача.
С уваженьем, дата, подпись.
Отвечайте нам, а то,
Если вы не отзоветесь
Мы напишем в «Спортлото».
Я был и слаб, и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным
Истерзанным нутром.
И, словно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери,
И озарился изнутри здоровым недобром.
Но властно дернулась рука
Лежать лицом к стене,
И вот мне стали мять бока
На липком тапчане.
А самый главный сел за стол,
Вздохнул осатанело,
И что-то на меня завел
Похожее на дело.
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задергался кадык,
Нажали в пах, потом по дых,
На печень-бедолагу.
Когда давили под ребро
Как екнуло мое нутро,
И кровью каркало
Перо в невинную бумагу.
В полубреду, в полууглу
Разделся донага,
В углу готовила иглу
Мне старая карга,
И от корней волос до пят
По телу ужас плелся,
А вдруг уколом усыпят,
Чтоб сонный раскололся.
Он, потрудясь над животом,
Сдавил мне череп, а потом
Предплечья мне стянул жгутом,
И крови ток прервал,
Я было взвизгнул, но замолк,
Сухие губы на замок,
А он кряхтел, кривил замок
И в залу ликовал.
Он в раж вошел, в знакомый раж,
Но я как заору,
Чего строчишь, а ну, покажь
Секретную муру.
Подручный, бывший психопат,
Связал мои запястья,
Тускнели, выложившись в ряд,
Орудия пристрастья.
Я терт, я бит и нравом крут,
Могу в разнос, могу в раскрут,
Но тут смирят, и тут уймут,
Я никну и скучаю,
Лежу я, голый как сокол,
А главный шмыг, да шмыг за стол,
И что-то пишет в протокол,
Хоть я не отвечаю.
Нет, надо силы поберечь,
Ослаб я и устал,
Ведь скоро пятки будут жечь,
Чтоб я захохотал,
Держусь на нерве, начеку,
Но чувствую отвратно,
Мне в горло сунули кишку,
Я выплюнул обратно.
Я взят в тиски, я в клещи взят,
По мне елозят, егозят.
Все вызвать, выведать хотят,
Все пробуют на ощупь.
Тут не пройдут и пять минут,
Как душу вынут, изомнут,
Всю испоганят, изотрут,
Ужмут, не прополощут.
Дыши, дыши поглубже ртом,
Да выдохни — умрешь.
У вас тут выдохни — потом
Навряд ли и вдохнешь.
Во весь свой пересохший рот
Я скалюсь: ну порядки,
У вас, ребятки, не пройдет
Играть со мною в прятки.
Убрали свет и дали газ
Там каша какая-то зажглась,
И гноем брызнула из глаз,
И булькнула трахея,
Он стервенел, входил в экстаз,
Приволокли зачем-то таз.
Я видел это как-то раз,
Фильм в качестве трофея.
Ко мне заходят со спины
И делают укол,
Колите, сукины сыны,
Но дайте протокол.
Я даже на колени встал,
Я к тазу лбом прижался,
Я требовал и угрожал,
Молил и унижался.
Но тут же затянули жгут,
И вижу я, спиртовку жгут,
Все рыжую чертовку ждут
С волосяным кнутом.
Где-где, а тут свое возьмут,
А я гадаю, старый шут,
Когда же раскаленный прут,
Сейчас или потом?
Шабаш кадился и лысел,
Пот лился горячо,
Раздался звон, и ворон сел
На белое плечо,
И ворон крикнул: «Nevermore!»
Проворен он и прыток,
Напоминает: прямо в морг
Выходит зал для пыток.
Я слабо поднимаю хвост,
Хотя для них я глуп и прост:
«Эй, за прострастный ваш допрос
Придется отвечать
Вы, как вас там по именам,
Вернулись к старым временам,
Но протокол допроса
Нам обязаны давать».
Я через плечо кошу
На писанину ту,
Я это вам не подпишу,
Покуда не прочту.
Но чья-то желтая спина
Ответила бесстрастно:
«Тут ваша подпись не нужна,
Нам без нее все ясно».
Сестренка, милая, не трусь,
Я не смолчу, я не утрусь,
От протокола отопрусь
При встрече с адвокатом.
Я ничего им не сказал,
Ни на кого не показал.
Скажите всем, кого я знал,
Я им остался братом.
Он молвил, подведя черту:
Читай, мол, и остынь.
Я впился в писанину ту,
А там одна латынь,
В глазах круги, в мозгу нули,
Проклятый страх, исчезни
Они же, просто, завели
Историю болезни.
На стене висели в рамах бородатые мужчины,
Все в очечках на цепочках, по народному в пенсне,
Все они открыли что-то, все придумали вакцины,
Так что если я не умер, это все по их вине.
Доктор молвил: «Вы больны»,
И мгновенно отпустило,
И сердечное светило
Ухмыльнулось со стены,
Здесь не камера — палата,
Здесь не нары, а скамья,
Не подследственный, ребята,
А исследуемый я.
И, хотя я весь в недугах, мне не страшно почему-то.
Подмахну давай не глядя милицейский протокол,
Мне приятель Склифосовский, основатель института,
Или вот товарищ Боткин, он желтуху изобрел.
В положении моем
Лишь чудак права качает,
Доктор, если осерчает,
То упрячет в желтый дом,
Правда, в этом дома сонном
Нет дурного ничего,
Хочешь — можешь стать Буденным,
Хочешь — лошадью его.
Я здоров, даю вам слово, только здесь не верят слову,
Вновь взглянул я на портреты и ехидно прошептал:
«Если б Кащенко, к примеру, лег лечиться к Пирогову,
Пирогов бы без причины резать Кащенку не стал».
Доктор мой большой педант,
Сдержан он и осторожен,
Да, бы правы, но возможен
И обратный вариант.
Вот палата на пять коек,
Вот доктор входит в дверь.
Тычет пальцем — параноик,
И поди его, проверь.
Хорошо, что вас, светила, всех повесили на стенку.
Я за вами, дорогие, как за каменной стеной,
На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку.
Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной.
Да, мой мозг прогнил на треть,
Ну, а вы, здоровы разве?
Можно вмиг найти болезни,
Если очень захотеть.
Доктор, мы здесь с глазу на глаз
Отвечай же мне, будь скор,
Или будет мне диагноз,
Или будет приговор.
Доктор мой и санитары, и светила все смутились,
Заоконное светило закатилось за спиной,
И очечки их, и почки даже влагой замутились,
У отца желтухи щечки вдруг покрылись желтизной.
Авторучки острие
Устремилось на бумагу,
Доктор действовал во благо,
Только благо не мое.
Но лист перо стальное
Грудь проткнуло, как стилет,
Мой диагноз — параноик,
Это значит, пара лет.
