Андрей Дементьев - Стихотворения

Перебираю в памяти те дни,
Когда ушла любовь
И ты был на пределе.
При встрече я сказал:
– Повремени.
Всё обойдется.
Что ты, в самом деле…
– Вот только жаль —
Потеряны года. —
Ты мне ответил непривычно резко.

О, если б только мог я знать тогда,
Что нас ждала последняя поездка.
Мы собрались Андрюшку повидать.
В то утро птицам безмятежно пелось.
Кругом была такая благодать,
Что говорить о грустном не хотелось.

Вы оба были счастливы в тот день.
И, сына посадив себе на плечи,
Вы с ним ушли в березовую тень.
Я вдруг поверил – сын тебя излечит.
Но, видно, сердце выбилось из сил,
Хотя и не показывал ты вида.
Ты ничего у жизни не просил,
Всё заслонила горькая обида.
Мы долго после ехали домой
И слов необходимых не искали.
Но я тогда подумал – «Боже мой,
Как сын мой одинок и неприкаян».

Не ропщу.
Ничего мне нельзя изменить.
Невозможно ничто возвратить
Из былого.
Прервалась эта еле заметная нить,
На которой держалось отцовское слово.

Днем и ночью я тебя зову.
Суеверно думаю о встрече.
Я не знаю – для чего живу,
Если жизнь порой заполнить нечем.

Всё я жду, что ты приснишься мне.
Скажешь то, что не успел при жизни.
И, быть может, только в горьком сне
Я пойму нелепость этой тризны.

В то утро загорелась наша дача.
Я был в отъезде
И приехал днем.
А ты стоял поодаль, чуть не плача,
Впервые страшно встретившись с огнем.

Мы схоронили близ крыльца собаку.
Вы с ней дружили и росли вдвоем.
Впервые в жизни
Ты так долго плакал,
Что позабыл я про сгоревший дом.
И лишь в машине, успокоясь малость,
Ты рассказал, как прыгал из окна
И как матрас все вытащить пытались,
Чтоб мама прыгнуть на него смогла.

Тринадцать лет тебе в ту пору было.
Тринадцать – несчастливое число.
Через тринадцать лет тебя убило
Любовью притворившееся зло.

Третий год я на Святой земле.
Третий год покой твой непробуден.
Я всё жду, что ты приснишься мне, —
Встреч иных у нас уже не будет.

Я всё жду, что ты приснишься мне.
И когда Господь окажет милость, —
Я узнаю, что в ту ночь случилось,
Лишь бы нам побыть наедине.

Тайну смерти знаешь ты один.
Тайна жизни – тайной и осталась.
Ты меня не провожаешь в старость —
Я тебя в разлуку проводил.

Как я хотел бы в прошлое вернуться,
Проснуться вдруг
От раннего звонка.
Услышав голос сына,
Улыбнуться.
Поговорить…
Потом сказать – «Пока».
Не зная,
Что дорога коротка.

Мне очень тебя не хватает,
Но слышится голос в тиши.
И мысли мои улетают
На поиски бедной души.

Я вновь суеверно пытаюсь
Почувствовать в холоде звезд,
Что где-то там прячется аист,
Который мне сына принес.

Сегодня ты приснился мне.
И крикнул весело – «Есть повод…»
О, Господи! Хотя б во сне
Тебя увидел я живого.

Тебя увидел я таким,
Каким ты был на самом деле.
Любил футбол… Ходил в «Пекин»,
Где вы с ребятами «гудели».

Любил ты сына и жену,
Возил их в августе на Каспий.
И далеко бросал блесну,
И не любил ни ссор, ни распрей.

Ты был романтиком во всем.
Не жаловал житейских тягот.
И жизнь крутилась колесом.
И ты в нее был шумно втянут.
Красив, улыбчив и остер,
Ты был душой любых компаний.
И мог разжечь в грозу костер,
И дать взаймы, и правдой ранить.

Сегодня ты приснился мне.
И на какое-то мгновенье
Остались мы наедине…
И вдруг растаяло виденье.

Я в память собираю по крупицам
Подробности всех наших прошлых встреч.
Пускай в стихах твоя судьба продлится,
Коль жизнь тебе я не сумел сберечь.

Мы никогда не встретимся с тобою,
Мир рухнул вдруг на горьком рубеже.
И каждый день во мне наполнен болью,
И дней иных я не дождусь уже.

Но, может быть, кому-нибудь поможет
Страданьем напоенная строка.
И чей-то сын почувствует, быть может,
Что мать к нему уже не так строга.

И что отец теперь не сильно занят,
И время есть сходить в кино вдвоем…

Как часто наше невниманье ранит,
Как поздно это мы осознаем.

Пятый год как нет тебя со мною.
Только начал жить —
Уже итог.
Видно, суждено так…
А с судьбою
Безнадежны компромисс и торг.
Принимаю жизнь, как наказанье,
Как неискупленную вину…
Ни молитвами и ни слезами
Я былое наше не верну.

И чем больше времени проходит,
Тем необъяснимей твой уход…

Ничего вокруг не происходит.
Ничего не происходит – пятый год.

У меня от хамства нет защиты.
И на этот раз оно сильней.
А душа немеет от обиды.
Неуютно в этом мире ей.

Лишь рядом со смертью
Вдруг сердце пронзит
Забытое чувство вины
Перед теми,
С кем делишь привычно
Судьбу или быт
К кому привыкаешь,
Как к собственной тени.

Одни по воротам целят.
Другие играют в пас.
Неважно, как нас оценят.
Важней – чем вспомянут нас.

У нас в России власть не любят,
Быть может, не за что любить.
Но лишь от власти той пригубят
И всё готовы ей простить.

Вновь по небу скатилась звезда.
Грустно видеть,
Как падают звезды.
Провожаю друзей
В никуда.
В непришедшие зимы и весны.

Провожаю друзей в никуда.
Слава Богу, что ты молода.

Я заново жизнь проживу,
Уйдя в твои юные годы.
Забуду знакомые коды.
И старые письма порву.
А память – как белый листок, —
Где имя твое заструится.
Исчезнут прекрасные лица.
И станет началом итог.

Должен я признаться честно,
Что, вернувшись в край родной,
Не нашел себе я места
В этой жизни сволочной.

Все посты позанимали,
Только я забыт, увы.
А над миром светят «мани»
Цвета утренней листвы.

Мы Богом забыты, судимы людьми
За то, что свернули с дороги любви.
И, словно хамсин[2] в Мевассерете[3],
Сжигаем в себе милосердие.

И я перед прошлым прощенья прошу,
У тех, чья судьба исковеркана.
И словом, как чаркой, их всех обношу.
Да только прощать меня некому.

Близость познаешь на расстоянье,
Чтоб, вернувшись, бережней беречь.
Я грустил о ней при расставанье
И дивился после наших встреч.

И всегда была разлука трудной.
Жил я так, теряя суткам счет,
Как река, что скована запрудой,
Нетерпеньем трепетным живет.

«Добро должно быть с кулаками», —
Из древних кто-то утверждал.
А в кулаке зажатый камень
Меж тем своей минуты ждал.

И мне всегда мешала малость
Поверить в эту благодать:
Да, кулаки – они остались.
Добра вот только не видать.

Чтобы сердце минувшим не ранить
И не жечь его поздним огнем,
Не будите уснувшую память,
А живите сегодняшним днем.

Вас судьба одарила любовью,
Осенила волшебным крылом?
Не гадайте, что ждет вас обоих,
А живите сегодняшним днем.

Жизнь нуждается в милосердии…
Милосердием мы бедны.
Кто-то злобствует, кто-то сердится,
Кто-то снова в тисках беды.

Жизнь нуждается в сострадании…
Наши души – как топоры…
Слишком многих мы словом ранили,
Позабыв, что слова остры.

Берегите здоровье друг друга.
У Природы мы – малая часть.
Вы кому-то ответили грубо —
Чью-то жизнь сократили сейчас.

Зову друзей, которых я забыл,
Кого в гордыне оттеснил в былое.
Растратив в суете и ум, и пыл,
Вхожу в свою разрушенную Трою.

Отходит от перрона поезд,
Как будто от души моей.
И кто-то смотрит, успокоясь,
На колыхание огней.
А кто-то им вдогонку плачет,
И, видно, боль его права.
И ничего уже не значат
В окне беззвучные слова.

В этом имени столько нежности,
И простора, и синевы,
Молодой озорной безгрешности,
Не боящейся злой молвы.
Над землей пролетают птицы —
Это имя твое струится.
Это имя твое несется
Из-под ласкового крыла.
Это девушка из колодца
Синевой его пролила.

Мы молодость в себе хороним,
Уж раз тому пришла пора.
И мысли горестные гоним,
И говорим ей – «Будь добра!
Как с нами доброю бывала,
Будь доброй с юностью чужой.
И все, что нам не додавала,
Отдай за нас, отдай с лихвой».

Неповторим тот вечный миг,
Когда рождаются слова.
Когда они в долинах книг
Не обрели еще права,
Вдали от брани и похвал
Они творят свой суд:
То поражают наповал,
То к небу вознесут.

У меня красивая жена.
Да еще к тому же молодая.
Если в настроении она, —
Я покой душевный обретаю.

А когда она раздражена,
Что-то ей не сделали в угоду, —
Всем п-ц… И мне тогда хана,
И всему еврейскому народу.

Люблю я людей смелых,
Искренних, как гроза.
Если уж накипело, —
То прямо в глаза.
Сказанное услышится.
Лишь бы не для красы.
И так легко дышится
После грозы.

Когда-нибудь ты все-таки устанешь
От наших одиночеств и разлук.
И скажешь мне об этом.
Не обманешь.
И оба мы почувствуем испуг.
Последнюю улыбку мне подаришь.
Прощальными слезами обожжешь.
И ни к кому
Ты от меня уйдешь.

Мамы, постаревшие до времени,
Верят, что вернутся сыновья.
Жены их, сиротами беременны,
То боятся правды, то вранья.

Медуз на берег вынесла волна,
И не вернулась больше к ним она.

Они, как линзы, на песке лежат,
И капли солнца на стекле дрожат.

Прошло всего каких-то полчаса —
И высохла последняя слеза.

Печальней и обиднее всего,
Когда лукавит друг —
Искусно или грубо…

И маленькая выгода его
Ему дороже искренности друга.

В тот год сентябрь был так красив!
И ты в него легко вписалась.
Твоя печаль листвы касалась.
Как птиц касались облака…

Твое весеннее имя
На русский непереводимо.
Оно на твоем языке
Звучит, как вода в роднике.
А на моем оно —
Как в хрустале вино.

Живу то будущим, то прошлым,
Воспоминаньем и мольбой.
Я без тебя сто жизней прожил
И лишь мгновенье был с тобой.

Поделила судьба нашу жизнь на две части.
Мы с тобою вошли в заколдованный круг.
Небольшая ее половина – для счастья.
Остальная вся жизнь для разлук.

Я караулю сон твой по ночам.
Боюсь, чтобы моя бессонница
Не подступила и к твоим очам,
Когда душа и тело тихо ссорятся.

Мы должны, наверно, быть терпимей
Ко всему, что окружает нас.
Наша память,
словно мудрый Пимен,
Жизнь свою опишет без прикрас.

Не уходи из этих встреч —
Из счастья и забот.
Уж если нам их не беречь,
То кто их сбережет?

Нас разлучило с мамой утро…
Ее я обнял у дверей.
Взрослея, все мы почему-то
Стыдимся нежности своей.

Погибшие святые имена
К нам возвращаются из тьмы.
Как поднимают корабли со дна,
Так с именами поднимались мы.

Страна моя вроде общаги,
Где правит чудовищный быт.
Но весело подняты флаги
Над миром невзгод и обид.

Мы порою живем так нелепо,
Будто вечность в запасе у нас.
Оглянитесь —
Кончается лето,
Чей-то вечер навеки угас.

Богачам у нас теперь почет.
Нет авторитета выше денег.
Жизнь «крутых» размеренно течет —
Без стыда, без боли и сомнений.

Под рукой счета, престижные посты,
Визы в паспортах – на всякий случай…
Кажется им с этой высоты
Вся Россия муравьиной кучей.

Мне предки не оставили в наследство —
Спасибо им! – ни зависти, ни зла.
А ты себе вновь не находишь места,
Поскольку слава в чей-то дом зашла.

И с этим вряд ли что поделаешь:
Характер, гены… Жизнь среди обид.
И называй ее хоть трижды «белою»,
Но зависть снова душу очернит.

Деревья умирают раз в году,
Чтобы весною заново воскреснуть
Я улицей березовой иду,
Как среди белых памятников лесу.

Мы пришли в этот мир
На короткое время.
По сравнению с вечностью —
Просто на миг.
Чья-то жизнь знала песню,
Атаку и стремя.
Против славы ее
Нет у смерти улик.

И гений трижды может быть ничтожен:
Когда он дружбу выгодой итожит,
Когда вослед своей любви былой
Он посмеется,
Словно шутке злой.
И в третий раз
Всего ничтожней он,
Когда забудет,
Где он был рожден.

Помню, птица упала в пруд…
И круги от предсмертной дрожи
По душе всё моей идут,
Словно ты с этой птицей схожа.

Я тебя разбудил
Слишком поздним звонком.
Ты бежишь к моему голосу
Босиком.
И я чувствую,
Как ты сейчас горяча.
И я вижу —
Рубашка сползает с плеча.

Потеряны от прошлого ключи,
И наша жизнь, увы, лишилась таинств.
Прислушиваясь к памяти в ночи,
Восстановить минувшее пытаюсь.

Наверно, стала ты совсем другой,
Давным-давно,
но стала ты иною…
И над твоей забытою строкой
Я чувствую тебя
своей виною.

НТР уничтожает нравственность.
Техника заполонила быт.
Мы учились над природой властвовать —
И во власти потеряли стыд.

Я мысленно читаю книгу ту,
Где наша встреча набрана петитом.
Неужто к этим дням полузабытым
Ничто меня не может возвратить?

Ты меня простишь, когда меня не будет.
Простишь за все, что отчуждало нас.
И час прощенья будет так же труден,
Как горек будет расставанья час.

Поэзия – рискованный полет…
Что страховаться полотном газетным?
А если падать – так на черный лед,
Как это и положено поэтам.

Наша жизнь немного стоит,
Потому и коротка.
Вся Россия тяжко стонет
В стыдной роли бедняка.

Наша жизнь немного стоит,
Как недорог честный труд.
Нас то гимна удостоят.
То в заложники берут.

Первая красавица России
На портрете дивно хороша.
Только в жизни все-таки красивей:
Не открылась Мастеру душа.

Рано нас покидают дети
И отсрочек нам не дают…
Им дороже костры да ветер,
Чем родной уют.

Пусть уходят, куда им хочется —
Строить, странствовать…
В добрый путь!
Пусть уходят из дома отчего,
Оставаясь в сердцах у нас.

Я с женщинами спорить не могу.
Не потому, что всё переиначат,
А потому, что лошадь на скаку
Не стоит останавливать, —
Пусть скачет.

И с легкостью нежданной иногда
Наносим мы обиды близким людям.
И как потом бывает труден
Путь от ошибок до стыда!

Я к этой жизни непричастен.
В ней правит бал одно жулье.
Я к этой жизни непричастен.
И совесть – алиби мое.

Прихожу в твой опустевший дом
И виденье отогнать пытаюсь…
Ты стоишь, как одинокий аист,
Над своим разрушенным гнездом.

Тридцать лет – и много, и немного.
Много, если только начат путь.
Мало, если пройдена дорога
И уже пора передохнуть.

Я тебе возле луз подставляю шары.
Сам я эти подставки не бью.
И неравенство нашей случайной игры
Мне напомнило дружбу твою.

Нам Эйнштейн всё объяснил толково;
Что не абсолютен результат.
И порою вежливое слово
Много хуже, чем привычный мат.

Мы скаковые лошади азарта,
На нас еще немало ставят карт.
И, может быть,
Мы тяжко рухнем завтра.
Но это завтра…

А сейчас азарт.

Вернисажи осени грустны,
Несмотря на одержимость красок.
И в стриптизе ежатся кусты,
И деревья без зеленых масок.

Как я эти времена люблю!
Дождь шуршит, кружатся тихо листья.
И художник снова бескорыстен,
Неподвластен моде и рублю.

Несправедливо этот мир устроен,
Коль гибнут наши дети и друзья.
Как тяжело нам хоронить героев!
Невинной кровью полита земля.

Позор войны… Его ничем не смыть
И не сокрыть от нас верховной ложью.
А суд народа – это кара Божья,
Он не позволит ничего простить.

Вновь тебе чего-то нужно…
Без твоих звонков – ни дня.
Иждивенческая дружба
Навалилась на меня.

Я от просьб твоих не прячусь,
И, уже опав с лица,
Я забью и этот мячик…
Только матчу нет конца.

Белый цвет,
Он многих красок стоит —
Первый снег и майские сады…
Ты не расстаешься с красотою,
Хоть виски, как этот снег, седы.

Уезжают мои земляки.
Уезжают в престижные страны.
Утекают на Запад мозги.
Заживают обиды, как раны.

Уезжают мои земляки.
Но былое ничем не заменишь,
От себя никуда не уедешь.
И несутся оттуда звонки…

Если женщина исчезает,
Позабыв, что она твой друг,
Значит, мир ее кем-то занят.
До былого ей недосуг.

Если женщина пропадает,
Не веди с ней ревнивый торг.
Значит, кто-то другой ей дарит
Непонятный тебе восторг.

Мужские слезы – дефицит.
У женщин проще со слезами.
Они то плачут от обид,
То над письмом, то в кинозале.
Не знаю – верить ли слезам…
Но сомневаться я не смею,
Что слезы помогают нам
Друг к другу быть добрее.

На фоне бедности российской
Постыдна роскошь торгашей.
Засилье «мерсов» и «поршей».
Банкеты, бриллианты, виски…
А где-то старики над миской
Добреют от чужих борщей.

Великое время.
Ничтожные дни.
Посеяли семя.
А выросли пни.

О как порой природа опрометчива:
То подлеца талантом наградит,
То красотой поделится доверчиво
С тем,
За кого испытываешь стыд.

Через столько лет
На той же улице
Мы нежданно встретились в толпе.
Ты успела чуточку нахмуриться,
Я успел подумать о тебе.
Ты успела быстро оглянуться.
«Боже мой…» – я прошептал вдали.
Может, надо было нам вернуться?
Но друг друга мы бы не нашли.

Уже ничто от бед нас не спасает.
Надежда, как и боль, – невмоготу.
Вот так под фарой мчится заяц,
Не смея прыгнуть в темноту.

Над ним мерцают тускло звезды.
И света злое колдовство.
И лишь нежданный перекресток
Спасет от гибели его.

Я ношу с собой Марину
В переплете златотканом.
Мир невежд ее отринул
И за это в пошлость канул.
Я храню ее дыханье
В белом шелесте страничном.
Мир, наполненный стихами,
Никогда не станет нищим.

Лишь только душа обретала
Покой, забывая про зло,
Как Муза меня покидала…
И если мне в жизни везло,
И в счастье не знал я предела,
Привыкнув к соблазнам и лжи, —
То Муза меня не жалела
И мстила за леность души.

О бывших друзьях плохо не говорят,
Так же, как об умерших.
Не стоит оглядываться назад —
Горечи меньше.

Кавалергарду впору всё успеть,
Хотя «недолог век кавалергарда»…
А за спиной уже стояла смерть,
И по игре не выходила карта.

Неважно, кто старше из нас,
Кто моложе.
Важней, что мы сверстники
Горьких времен.
И позже история всё подытожит.
Россия слагалась из наших имен.

Я из этого времени выпал,
Как из Родины выбыл.

И мы уже не считаем потерь —
Кто там в какой стране.
Хорошо, что меня не оставила Тверь
С отчаяньем наедине.

Какая ночь!
Ни звука в целом мире.
На темном море
Светлый луч Луны.
Как будто бы
На собственном буксире
Плывет Луна
Средь этой тишины.

Осенний день наполнен светом
И грустной музыкой листвы.
И распрощавшееся лето
Сжигает за собой мосты.

В лесу пустынно и печально.
На юг умчался птичий гам.
И в тишине исповедальной
Притих березовый орган.

За окошком небо серое,
Как солдатское сукно.
Я же только в Солнце верую,
Но погашено оно.
И чего сюда я рвался?
Подвела меня Москва.
Всё смотрю, как кружит в вальсе
Желтолицая листва.

Коралловые капли костяники
На тонком ювелирном стебельке
Чуть-чуть похожи на виньетку в книге,
Склоненную к лирической строке.

Я в прошлое свое опять вернулся,
Где оказался среди всех один.
И вдруг заметил по биенью пульса,
Что из былого я не уходил.

Стоит невероятная погода.
Заброшен в угол надоевший зонт.
И птицы, перепутав время года,
Открыли снова певческий сезон.

Ни дня не жил я «на халяву»
И часто вылетал в трубу.
Но, как бурлак, накинув лямку,
Всю жизнь тянул свою судьбу.

Крута была моя дорога.
И если я чего достиг,
То потому, что верил в Бога,
В удачу и премудрость книг.

В моем успехе даже малость
Давалась с мукой пополам.
А ныне так легко досталась
Россия юным фраерам!

Поэзия превыше суеты,
Но и ее в политику втянули.
Грешно взирать на Землю с высоты,
Когда свистят над головами пули.

Когда, взяв на душу великий грех,
Бросаются с отчаянья из окон.
Когда бесстыдно на виду у всех
За счет народа богатеет погань.

Я прожил жизнь немалую уже,
Но я «другой такой страны не знаю»,
Где б в каждой обездоленной душе
Жило терпенье без конца и краю.

Какая-то неясная тревога
Мне сердце вечерами холодит.
То ль ждет меня опасная дорога,
То ль рухну я под тяжестью обид.
То ли с тобою что-нибудь случится,
И я не знаю, как предостеречь.
То ли из сердца улетела птица —
И замерла возвышенная речь…

Показалось мне вначале,
Что друг друга мы встречали.
В чьей-то жизни, в чьем-то доме…
Я узнал Вас по печали.
По улыбке я Вас вспомнил.
Вы такая же, как были,
Словно годы не промчались.
Может, вправду мы встречались?
Только Вы о том забыли…

От весенней грозы,
От зеленых ветвей
Пробуждается в сердце
Поэзия снова.
Ты, смеясь, набрела
На забытое слово,
И оно стало рифмой
К улыбке твоей.

Я эти стихи для тебя написал.
Прочтешь – сохрани иль порви.
Душа твоя – это единственный зал,
Где верят стихам о любви.
Когда же судьба мне поставит печать
На пропуск уйти в мир иной,
Я знаю – в том зале все будут звучать
Стихи, разлучившись со мной.

Московская элита
Собой увлечена.
И всё в ней знаменито,
И всем вершит она.
В ней есть свои кумиры
И гении свои…
Роскошные квартиры,
Престижные чаи.

Столько накопилось в мире зла,
Сколько в небе окиси азота,
Чересчур земля моя мала,
Чтоб вместить все беды и заботы.
Потому-то и живут во мне
Чья-то боль, отчаянье и горе.
Спят спокойно мертвые в земле,
А живым – ни счастья, ни покоя.

Поэзия в опале.
В забвенье имена.
О, как мы низко пали…
Как пала вся страна!

И что теперь мне делать
Без помыслов своих?
И вскинут флагом белым
Мой одинокий стих.

Когда себя от дружбы отлучаем,
Мы угасаем сердцем и умом,
И света изнутри не излучаем,
Как брошенный хозяевами дом.

Не дай вам Бог терять детей.
Ведь, если следовать Природе,
Сперва родители уходят…
Но нету графика смертей.

И страшно – если гибнут дети,
От пуль, от боли, от измен.
А им бы жить да жить на свете
И не спешить в бессрочный плен!

Друзья уходят понемногу…
Одни – из жизни. Ты – из дружбы.
И провожаю я в дорогу
Лишь тех, кого уже не встречу,
Кому любви моей не нужно
И кто ответа не припас.
Ну, а тебе я не перечу.
Как говорится – «В добрый час!»

В жизни часто бывает
Люди зло берегут,
А добро забывают
И выносят на суд.

Двое комнату делят.
Разошлись, стало быть.
Ну, а с прошлым что делать?
Как его поделить?

Я не могу себе простить
Твоей любви, своих признаний.
Я не могу тебя просить
Забыть о том, что было с нами.

Никто теперь не виноват,
Что мы мучительно расстались.
Никто теперь не виноват,
Что мы друг в друге обознались.

Что же натворили мы с природой?
Как теперь нам ей смотреть в глаза,
В темные отравленные воды,
В пахнущие смертью небеса?
Ты прости нас, бедный колонок,
Изгнанный, затравленный, убитый…
На планете, Богом позабытой,
Мир от преступлений изнемог.

Какая-то щемящая печаль
Есть в красоте старинных городов.
И кто-то тихо говорит – «Прощай…» —
Из глубины невидимых веков.

Я по тебе схожу с ума,
Как по земле – морской прибой.
И целый мир – моя тюрьма,
Когда в разлуке мы с тобой.
Я по тебе схожу с ума,
Когда ты около меня.
И все высокие слова —
Лишь дым от жаркого огня.

Упала птица на балкон.
Маленькая, дымчатого цвета.
И в глазах ее погасло лето,
И затих в листве недавний звон.

Мы трудно тот октябрь пережили.
Легко сказать. Да нелегко понять.
Как будто все мы на одной пружине
Взлетели над отчаяньем опять.

Все утро слушаю грозу.
Смотрю, как молнии лютуют.
Но море гасит их внизу.
И небо громко негодует.

Чтоб не было богатых никогда,
Мы свергли их под гром
Оркестров медных.
Кого свергать, чтобы не стало бедных,
Пока нас всех не свергнула нужда?

Пока мы боль чужую чувствуем,
Пока живет в нас сострадание,
Пока мы мечемся и буйствуем —
Есть нашей жизни оправдание.
Пока не знаем мы заранее,
Что совершим,
Что сможем вынести, —
Есть нашей жизни оправдание…
До первой лжи иль первой хитрости.

Откуда у тебя такое имя?
Оно прекрасной музыки полно
И майского веселья – как вино, —
Когда с друзьями встретишься своими.

Я это имя повторю чуть слышно,
Чтоб музыке откликнулась душа,
Как будто ты ко мне
Навстречу вышла,
Но до сих пор до встречи не дошла.

Синеет море Мертвое в ложбине,
И соль, как снег, белеет из-под вод.
Нас женщины бы менее любили,
Когда б не Ева и запретный плод.

Всё должно когда-нибудь кончаться,
Жизнь верна законам бытия.
Всё быстрее мои годы мчатся,
Всё прекрасней молодость твоя.

Перемножу прожитые годы
На свою любовь и на твою.
Пусть скупы лимиты у природы —
Я тебя стихами повторю.

В ночи и малый свет заметен,
А днем и звезды не видны.
Но образ твой, как прежде, светел
Средь звезд любой величины.

Печально и трепетно письма твои
Давно отпылали в камине,
А в сердце моем уголечек любви
Еще освещал твое имя.

Прошу прощенья у друзей
За нетерпимость и бестактность.
Умчалась юность – как газель.
Явилась старость – словно кактус.
Но я, как прежде, однолюб,
Влюбляюсь в день, который будет.
Прошу прощения на людях
За то, что в юности был глуп.
За то, что в старости зануден.

Мы вновь летим в чужую благодать,
В чужой язык, к чужим пейзажам.
Но вряд ли мы кому-то скажем,
И даже вида не покажем,
Как тяжело Россию покидать.

Я верил: на Святой земле
Господь поможет выжить мне.
И выжил я… И одолел беду.
И снова к ней иду, иду…

Мне в Россию пока нельзя:
Я умру там от раздражения.
Дорогая моя земля! —
Бесконечное унижение.

Безнадежная нищета,
Наворованные богатства.
От обмана до хомута
Уместилось родное братство.

Годы – как кочующие звезды,
Что глядят прозрачно с вышины.
Вспоминаю прожитые весны,
Забываю виденные сны.
Я о них печалиться не стану.
И по мне ты, юность, не грусти.
Вышел я однажды рано-рано.
Солнце в небе… Я еще в пути.

Три года мучений и счастья.
Три года любви и разлук,
Как хочется в дверь постучаться,
Увидеть восторг и испуг.

Мы учимся на собственных ошибках.
И после повторяем их опять.
Когда душа уже в сплошных ушибах,
Мы что-то начинаем понимать.

Не говорю тебе «Прощай!»,
Земля Христа, страна Давида,
Но есть во мне одна обида,
Одна безмерная печаль —
Что поздно я пришел сюда,
Что лишь на грани жизни долгой
Взошла во мне твоя Звезда,
Соединясь с зарей над Волгой.

Не знаю, сколько мне судьба отмерит,
Но, если есть в запасе год,
Вернусь на озеро Киннерет,
Построю там библейский плот.
И уплыву на нем в легенду
По той воде, где шел Христос.
И красоту возьму в аренду —
Ту, что увидеть довелось.

Я вспомнил Волгу возле Иордана,
И это было радостно и странно.
И музыка воды во мне звучала,
Как будто нас одна волна качала.

Над горами легкая прохлада.
И чисты, как слёзы, небеса.
У развалин крепости Масада
Слышатся мне чьи-то голоса.

Беру билет в один конец…
Неужто навсегда прощаюсь?
И, словно одинокий аист,
Лечу в страну, где всем п-ец.