и взял в руки том. Открыл, полистал туда-сюда – и не сразу понял, что это: плотные чистые листы посреди книги. Недоуменно потрогал, поводил по ним пальцем – гладкие…
И вскочил – это же фотографические листы – похожие! Так вот почему она использовала документы как закладки! И уносила книгу домой… А когда пошли строгости, книга застряла здесь! И сейчас она делает вид, что читает…
Но неужели?! Неужели это правда…
И Владимир тихо сел на стул: так вот зачем нужен ей подполковник Ребров, эти отношения, вдруг, ни с того ни с сего…
Четко встал, почти бегом пробежал до дома, сел на мотоцикл, рванул на квартиру к Елене. Нету дома…
– Когда ушла?
– Утром…
На квартиру к Реброву! И здесь нет…
Подъехал к части, увидел две машины, группу офицеров – и Реброва.
– Где?!. – заорал тот.
– Нигде нет.
– Евстрахин, Желахов, Петров! Взять солдат – прочесать лес! Я звоню в город!
Поиски продолжались несколько дней – и ни к чему не привели.
– Как в воду канула… Елена – устало думал Володя, сидя на берегу озера, когда всякие поиски уже заканчивались.
Швырнул в озеро камушек – сверкнули радужные брызги, пошли по воде круги – и вскоре затихли. Только небо – и бегущие облака, в небе – и на воде…
***
– Ну, вот кто она была? – разводит руками старик, нашедший во мне благодарного слушателя: целую неделю, день за днём, он всё рассказывал – а я внимательно слушал.
И как мог записал эту историю.
Мы сидим на больничных кроватях друг против друга: я, по сравнению с ним еще молодой, и он, совсем старый – 60 с лишним лет прошло после тех событий в его жизни. В больнице одна радость: послушать да поговорить. Тут все равны.
– Понятное дело, – шпионка, хотя сейчас всех называют разведчиками. Или наоборот, всех – шпионами, и своих и чужих. Не-е-т, она была шпионка – и никаких гвоздей! Попробуй-ка я, тогда, когда она исчезла, хотя бы вздохнуть о ней… Сейчас бы здесь не сидел. А ведь она была первая женщина, девушка, которая вошла мне в душу. Понимаешь?
Я киваю головой.
– А! – так я спрашиваю: кто она? Шпионка-то шпионка, только я уверен – русская она! По молодости было сомневался: немка? англичанка? А может, американка? Сейчас не сомневаюсь: русская, но совсем другая, чем все мы, тогда…
Было время – я не вспоминал о ней лет по десять, когда женился. Дети пошли, семья, работа… Сам понимаешь. Сейчас у меня времени посидеть-подумать, повспоминать – полно, живу один, жены три года нет, дети далеко… Ты понимаешь, вот какое дело, я вот что понял… Благодаря той встрече, с ней, я стал… слегка другим. Нет, я и жену любил, и в жизни всё нормально было…
– Каким другим? – он улыбнулся. – Ну, теперь уж скоро встретимся, с ней, Еленой. Она подскажет. Расскажет, и почему была на той стороне, а не на этой. Пусть расскажет…
Санкт-Петербург,
октябрь 2007 года.
Рассказ
– Здравствуйте, а Нина дома?
На пороге стояла её мама, и не успела ответить, как послышался звонкий, весёлый, энергичный голос:
– А-а-а, проходи, проходи!
Нина – это соседка по лестничной клетке, и они ровесники: по 17 лет. Утром он часто слышал, как она летела вниз со своим псом, Джеком, а в другое время – не видел, не слышал, не встречал: как-то так получалось, хотя и учились в одной школе, в разных классах… Не встречались – и всё тут: ни по дороге в школу, ни обратно – нигде и никак. И только иногда набирался он смелости, заходил к ней домой: книгу взять, чуть поболтать. Держались весело и просто: книжку взять-отдать, ничего такого, ни даже на диване посидеть. Спокойно держались.
Да у него и в мыслях ничего не было. Соседка! Тут родители, там родители. Хотя он видел, понимал её красоту: хорошая фигура в лёгком платьице, стройные ноги… Глаза с весёлой искоркой. Хотя… Уж очень она решительная, что ли… В общем, ему нравились другие: спокойные, миловидные девочки. С некоторыми уже и целовался – проявляя решительность!
Постоял у шкафа, перебирая книги, читая названия, фамилии авторов. Инстинктивно выбирал русских классиков, обходя советских писателей. Инстинктивно. Книжек немного, так, одна полка – а у него дома вообще ничего, разве что «Атлас мира» да что-нибудь случайное, неизвестно как в дом попавшее: «Персидские письма» французского философа Монтескье! Читал, читал – ничего не понял, пока в предисловие не заглянул.
А у неё всё-таки – «Вешние воды», Бунин, Лев Толстой… Интересно.
– Вот это возьму?..
– А?.. Бери, бери!
Так помаленьку всю полку и перечитал, беря по книжке. Как сейчас он помнит себя, тогдашнего, свои мысли, чувства, впечатления.
Впечатления… Всякие впечатления. Запах книги, скрип дощатого пола, стёртый порог у двери – и обкатанный сучок, словно большой палец, выступающий из доски… Зачем помнится? А вот помнится.
Лето, тишина, деревянные перила лестницы – и сама лестница, тоже деревянная, нагретая солнцем через пыльное высокое окно. Наверное, до сию пору на нём лежит та же самая пыль, что и тогда… Странно всё-таки устроен мир: у людей жизнь прошла, а какая-нибудь пылинка, листик, залетевший с улицы – как лежал, так и лежит себе в уголке того окна.
Дома… Дома пусто. Железная кровать, маленький диванчик, этажерка в углу – и несколько учебников на ней. На полу, у кровати – чемодан, где… ничего. Пустяки. Несколько писем от девчонки из младшего класса, вдруг надумавшей писать ему прошлым летом из какого-то санатория (а потом у них даже не хватило смелости подойти друг к другу). Но письма – так, ни о чем – сохранились. А еще дневник! Нет, школьный-то дневник лежал на этажерке, а личный, где всякие переживания насчет уроков, описания погоды, событий в классе – в чемодане.
Да, еще в комнате – стол и табуретка перед ним. Всё. Даже занавесок на окне, не говоря уж про всякие там шторы – нету. И окно чаще всего – нараспашку, и весь мир – вот он: ряд сараев, несколько двухэтажных – таких же как этот – домов, и частных домишек. И всё прокалено, прожарено солнцем; и жар, и комната – одно целое. Потому он весь день в одних трусах, да никакой «домашней одежды» у него тоже нет, да он и не слыхал о такой.
А вечером, ближе к ночи, да еще после дождя, вид
