Эдуард Асадов - Избранное

Амур сидел под небом на скале,
Подставив солнцу голову и плечи
И глядя вниз, туда, где на земле
Жило бездарно премя человечье.

Порой, устав от дрёмы и от скуки
И вспомнив про насущные дела,
Он брал свой лук в божественные руки,
И вниз летела острая стрела.

Где дорог человеку человек,
Там от Амура никуда не деться.
И двух влюблённых поражая в сердце,
Стрела любовь дарила им навек.

Но если уж признаться до конца,
То был Амур трудолюбив не очень
И, долг свой исполняя между прочим,
Не слишком часто поражал сердца.

А раз Амура лень не покидала,
То многого на свете и не жди.
Вот почему любви везде так мало,
А мелких связей — просто пруд пруди!

Но нас судьба забыть не пожелала,
Не быть же вечно нам сердцами врозь,
И сердце мне, как снегиря, насквозь
Стрела, сверкнув, однажды пронизала.

И вот стрела уже к тебе летит,
Туда, где и твоё стучит и бьётся.
Сейчас она насквозь его пронзит,
И счастье нам навеки улыбнётся.

Взлетай же к небу, негасимый пламень!
Сейчас раздастся музыка! И вдруг…
Какой-то странный, непонятный звук,
Как будто сталь ударила о камень.

О, господи, да что ж это такое?!
Неужто цели не нашла стрела?
Увы. Найти — конечно же нашла,
Но сердце оказалось ледяное…

О, сколько дел подвластно человеку:
Взлететь на неземную высоту,
Проникнуть в атом, слить с рекою реку
И сотворить любую красоту.

И всё-таки все это не венец,
Пусть он и больше даже сделать сможет,
Но вот от стужи ледяных сердец
Ему сам черт, пожалуй, не поможет!

Говорят, что каждому из нас
Дан с рожденья дьявол-искуситель,
А ещё — возвышенный хранитель —
Ангел с синью лучезарных глаз.

Вот ходил я в школу — юный лоб.
Мне бы грызть науки, заниматься,
Ну, а дьявол: — Плюнь! К чему стараться?
Вынь Майн Рида и читай взахлёб!

Или видишь вон зубрилку Свету:
Важность! И пятёрок целый воз…
Вынь резинку и пусти «ракету»,
Чтоб не задавалась, в глупый нос! —

Против озорства, увы, не стойки мы.
Бес не зря, как видно, искушал:
Я стрелял, хватал пятёрки с двойками
И из класса с треском вылетал!

Ангел тоже. может, был поблизости
И своё, наверное, внушал,
Но, как видно, был такой он тихости,
Что о нем я даже и не знал.

На футбольном поле мальчуганы,
Наигравшись, в шумный сели круг
И подоставали из карманов
Кто — табак, кто — спички и мундштук.

— Если ты не маменькин сынок, —
Говорят мне, — на-ка, закури! —
Рядом бес: — Смелее, не дури!
Затянись хотя бы лишь разок! —

Где был ангел? Кто бы мне сказал!
Я, храбрясь, ни капли не хитрил,
Кашлял и отчаянно курил.
Так сказать, быть взрослым привыкал!

Дьявол же, умильный строя лик,
Мне вилял приветливо хвостом.
Так вот я к куренью и привык
И чадил немало лет потом.

А когда тебе в шестнадцать лет
Где-то рюмку весело нальют,
Ангелов тут и в помине нет,
Ну, а бес, напротив, тут как тут!

И потом, спустя немало лет
Бес мой был почти все время рядом
И, смущая голосом и взглядом,
Все толкал на невозможный вред.

Вот сидит девчонка озорная,
Говорит задорные слова,
Сыплет смех, на что-то намекая,
Я теряюсь, чуть не отступая,
У меня кружится голова.

Только дьявол — вот он, как всегда:
— Ах ты, шляпа! Красная девица!
Да ведь тут не надо и жениться!
Обнимай! И — горе не беда! —

И, моргнув, смеётся: — Хе-хе-хе!…
Ну чего теряться понапрасну?
Славно и тебе, и ей прекрасно!
Значит, смысл-то всё-таки в грехе!

И когда вдруг встретятся опять
Губы и взволнованные руки,
Не робей и не томись в разлуке,
А старайся шанс не упускать! —

Говорят, что каждому с рожденья
Сквозь огни, сомнения и тьму
Придаётся дьявол искушенья.
Только вот зачем и почему?!

Впрочем, утверждают, ангел тоже
Придаётся каждому и всем.
Но тогда пусть нам ответят всё же,
Почему же ни душой, ни кожей
Мы его не чувствуем совсем?!

Если ж он подглядывает в щёлку,
Чтоб высоким судьям донести,
А отнюдь не думает спасти —
Много ли тут смысла или толку?!

И коли меня хоть на год в ад
Вдруг пошлют по высшему приказу,
Я скажу: — Пусть мне грехи скостят!
Ибо ангел, хоть высок и свят,
Но ко мне он, как в забытый сад,
Так вовек и не пришёл ни разу!

В саду деревья стынут на рассвете,
А ветер, по-напористому злой,
Столбом взвивает листьев разноцветье
И сыплет сверху белою крупой.

А ты сейчас печалишься о днях,
Что улетели птицами на юг.
Глядишь в окно, и у тебя в глазах
Не то морозец, а не то испуг.

Но я прошу: не надо, улыбнись!
Неужто ждать нам лета и весны?!
Ведь климат в сердце, и настрой, и жизнь
Во многом всё же нам подчинены.

И, господи! Ведь это ж в нашей власти
Шагать сквозь все на свете холода
И твёрдо знать о том, что наше счастье,
Какие б вдруг ни грянули напасти,
Уже остыть не сможет никогда!

Давай же вместе вместо вьюг и зим
Мы вечный май любовью создадим!

Осенний вечер спит в листве платана,
Огни реклам мигают на бегу,
А я в концертном зале Еревана
В каком-то жарком, радостном тумане
Кидаю душу — за строкой строку.

И как же сердцу моему не биться,
Когда, вдохнув как бы ветра веков,
Я нынче здесь, в заоблачной столице
Армении — земли моих отцов.

А во втором ряду, я это знаю,
Сидит в своей красивой седине
Воспетая поэтом Шаганэ,
Та самая… реальная… живая…

И тут сегодня в зареве огней
Вдруг все смешалось: даты, дали, сроки…
И я решаюсь: я читаю строки,
О нем стихи читаю и о ней.

Я написал их двум красивым людям
За всплеск души, за песню, за порыв
И, ей сейчас все это посвятив,
Волнуюсь и не знаю, что и будет?!

В битком набитом зале тишина.
Лишь чуть звенит за окнами цикада.
И вот — обвал! Гудящая волна!
И вот огнём душа опалена,
И вот уж больше ничего не надо!

Да, всюду, всюду чтут учителей!
Но тут ещё иные счёт и мера,
И вот букет, размером с клумбу сквера,
Под шум и грохот я вручаю ей!

А ей, наверно, видится сейчас
Батумский берег, чаек трепетанье,
Знакомый профиль в предвечерний час,
Синь моря с васильковой синью глаз,
Последнее далёкое свиданье.

Вот он стоит, простой, русоволосый,
К тугому ветру обернув лицо.
И вдруг, на палец накрутивши косу
Смеётся: «Обручальное кольцо!»

Сказал: «Вернусь!» Но рощи облетели.
Грустил над морем черноокий взгляд.
Стихи, что красоту её воспели,
К ней стаей птиц весною прилетели,
Но их хозяин не пришёл назад.

Нет, тут не хворь и не души остуда,
И ничего бы он не позабыл!
Да вот ушёл в такой предел, откуда
Ещё никто назад не приходил…

Шумит в концертном зале Еревана
Прибой улыбок, возгласов и фраз.
И, может быть, из дальнего тумана
Он как живой ей видится сейчас…

Что каждый штрих ей говорит и значит?
Грохочет зал, в стекле дробится свет.
А женщина стоит и тихо плачет,
Прижав к лицу пылающий букет.

И в этот миг, как дорогому другу,
Не зная сам, впопад иль невпопад,
Я за него, за вечную разлуку
Его губами ей целую руку —
«За все, в чем был и не был виноват».

Ночь нарядно звёздами расцвечена,
Ровно дышит спящий Ереван…
Возле глаз собрав морщинки-трещины,
Смотрит в синий мрак седая женщина —
Шаганэ Нерсесовна Тальян.

Где-то в небе мечутся зарницы,
Словно золотые петухи.
В лунном свете тополь серебрится,
Шаганэ Нерсесовне не спится,
В памяти рождаются стихи:

«В Хороссане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог.
Там живёт задумчивая пери.
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог».

Что же это: правда или небыль?
Где-то в давних, призрачных годах:
Пальмы, рыба, сулугуни с хлебом,
Грохот волн в упругий бубён неба
И Батуми в солнечных лучах…

И вот здесь-то в утренней тиши
Встретились Армения с Россией —
Чёрные глаза и голубые,
Две весенне-трепетных души.

Чёрные, как ласточки, смущённо
Спрятались за крыльями ресниц.
Голубые, вспыхнув восхищённо,
Загипнотизировали птиц!

Закружили жарко и влюблённо,
Оторвав от будничных оков,
И смотрела ты заворожённо
В «голубой пожар» его стихов.

И не для тумана иль обмана
В той восточной лирике своей
Он Батуми сделал Хороссаном —
Так красивей было и звучней.

И беда ли, что тебя, армянку,
Школьную учительницу, вдруг
Он, одев в наряды персиянки,
Перенёс на хороссанскнй юг!

Ты на все фантазии смеялась,
Взмыв на поэтической волне,
Как на звёздно-сказочном коне.
Все равно! Ведь имя же осталось:
— Шаганэ!

«В Хороссане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог.
Там живёт задумчивая пери.
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог».

Что ж, они и вправду не открылись.
Ну а распахнись они тогда,
То, как знать, быть может, никогда
Строки те на свет бы не явились.

Да, он встретил песню на пути,
Тут вскипеть бы яростно и лихо!
Только был он необычно тихим,
Светлым и торжественным почти…

Шаганэ… «Задумчивая пери»…
Ну а что бы, если в поздний час
Ты взяла б и распахнула двери
Перед синью восхищённых глаз?!

Можно все домысливать, конечно,
Только вдруг с той полночи хмельной
Все пошло б иначе? И навечно
Две дороги стали бы одной?!

Ведь имей он в свой нелёгкий час
И любовь, и дружбу полной мерой,
То, как знать, быть может, «Англетера»…
Эх, да что там умничать сейчас!

Ночь нарядно звёздами расцвечена,
Ровно дышит спящий Ереван…
Возле глаз собрав морщинки-трещины,
Смотрит в синий мрак седая женщина —
Шаганэ Нерсесовна Тальян…

И, быть может, полночью бессонной
Мнится ей, что расстояний нет,
Что упали стены и законы
И шагнул светло и восхищённо
К красоте прославленный поэт!

И, хмелея, кружит над землёю
Тайна жгучих, смолянистых кос
Вперемежку с песенной волною
Золотых есенинских волос!..