Надпись
на могиле эсквайра,
который был под башмаком
у жены
Со дней Адама все напасти
Проистекают от жены.
Та, у кого ты был во власти,
Была во власти сатаны.
Эпитафия
преподавателю латыни
Тебе мы кланяемся низко,
В последний раз сказав: «Аминь!»
Грешил ты редко по-английски.
Пусть бог простит твою латынь!
О, будь у скóттов каждый клан
Таким, как Джинни Скотт,—
Мы покорили б англичан,
А не наоборот.
Слова он сыпал, обуян
Ораторским экстазом,
И красноречия туман
Ему окутал разум.
Он стал затылок свой скрести,
Нуждаясь в смысле здравом,
И где не мог его найти,
Заткнул прорехи правом…
Проповеднику
Лемингтонской церкви
Нет злее ветра этих дней,
Нет церкви — этой холодней.
Не церковь, а какой-то лéдник.
А в ней холодный проповедник.
Пусть он согреется в аду,
Пока я вновь сюда приду!
Достойна всякого почета
Владений этих госпожа.
В ее таверне есть работа
Для кружки, ложки и ножа.
Пускай она, судьбой хранима,
Еще полвека проживет.
И — верьте! — не промчусь я мимо
Ее распахнутых ворот!
Я ехал к вам то вплавь, то вброд.
Меня хранили боги.
Не любит местный ваш народ
Чинить свои дороги.
Строку из Библии прочти,
О город многогрешный:
Коль ты не выпрямишь пути,
Пойдешь ты в ад кромешный!
Надпись
на могиле честолюбца
Покойник был дурак и так любил чины,
Что требует в аду короны сатаны.
— Нет, — молвил сатана. — Ты зол, и даже слишком,
Но надо обладать каким-нибудь умишком!
Эпитафия
твердолобому трусу
Клади земли тончайший слой
На это сердце робкое,
Но башню целую построй
Над черепной коробкою!
Прими мой дружеский совет:
Писать тебе не надо
Небесных ангелов портрет.
Рисуй владыку ада!
Тебе известней адский лорд,
Чем ангел белокурый.
Куда живее выйдет черт,
Написанный с натуры!
На то и меньше мой алмаз
Гранитной темной глыбы,
Чтобы дороже вó сто раз
Его ценить могли бы!
Эпитафия
владельцу усадьбы
Джемс Грив Богхéд
Был мой сосед,
И, если в рай пошел он,
Хочу я в ад,
Коль райский сад
Таких соседей полон.
Пред тем, как предать капитана могиле,
Друзья бальзамировать сердце решили.
— Нет, — молвил прохожий, — он так ядовит,
Что даже червяк от него убежит!
Вам, остроумцам, праздным и капризным,
Довольно издеваться над акцизным.
Чем лучше ваш премьер или священник,
С живых и мертвых требующий денег
И на приход глядящий с укоризной?
Кто он такой? Духовный ваш акцизный!
Капитану Ридделю
при возвращении газеты[50]
Газетные строчки
Прочел я до точки,
Но в них, к сожалению, мало
Известий столичных,
Вестей заграничных.
И крупных разбоев не стало.
Газетная братья
Имеет понятье,
Что значат известка и глина,
Но в том, что сложнее,—
Ручаться я смею,—
Она, как младенец, невинна.
И это перо
Не слишком остро.
Боюсь, что оно не ответит
На все бесконечное ваше добро.
Ах, если б у солнца мне вырвать перо —
Такое, что греет и светит!
I
Напоминает он лицом
Ту вывеску, что над крыльцом
Гремит, блестит,
Лаская слух и взор,
И говорит:
«Здесь постоялый двор».
II
Как эта голова чиста, пуста,
Припудрена, искусно завита!
Такую видишь в лавке брадобрея.
И каждый, кто проходит перед нею,
Одни и те же говорит слова:
— Вот голова!
III
А эта голова
Могучего напоминает льва,
Но только льва довольно мирного —
Трактирного.
Стихи,
написанные алмазом
на окне гостиницы
Мы к вам пришли
Не тешить взгляд
Заводом вашим местным,
А для того,
Чтоб смрадный ад
Был местом,
Нам известным.
Мы к вам стучались
Целый час.
Привратник не ответил.
И дай нам бог,
Чтоб так же нас
Привратник ада встретил!
Эпитафия
старухе Гриззель Грим
Лежит карга под камнем сим.
И не могу понять я,
Как этой ведьме Гриззель Грим
Раскрыла смерть объятья!
Эпитафия
Вильяму Грэхему, эсквайру
Склонясь у гробового входа,
— О смерть! — воскликнула природа,—
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать!..
Надпись
на официальной бумаге,
которая предписывала поэту
«служить, а не думать»
К политике будь слеп и глух,
Коль ходишь ты в заплатах.
Запомни: зрение и слух —
Удел одних богатых!
По поводу болезни
капитана Френсиса Гроуза
Проведав, что Френсис в объятиях смерти,
Топ-топ — прибежали к одру его черти.
Но, слыша, как стонут под грузом больного
Тяжелые ножки кровати дубовой,
Они отказались принять его душу:
Легко ли поднять эту грузную тушу!
Ты обозвал меня совой,
Но сам себя обидел:
Во мне ты только образ свой,
Как в зеркале, увидел.
Знакомому,
который отвернулся
при встрече с поэтом
Чего ты краснеешь, встречаясь со мной?
Я знаю: ты глуп и рогат.
Но в этих достоинствах кто-то иной,
А вовсе не ты виноват!
Мошенники, ханжи и сумасброды,
Свободу невзлюбив, шипят со всех сторон.
Но если гений стал врагом свободы,—
Самоубийца он.
Лорду,
который не пустил
в свои палаты поэта
и его друзей,
интересовавшихся архитектурой
Пред нами дверь в свои палаты
Закрыли вы, милорд.
Но мы — не малые ребята.
А ваш дворец — не торт!
Себя, как плевел, вырвал тот,
Кого посеял дьявол.
Самоубийством от хлопот
Он господа избавил.
Эпитафия
крикливому спорщику
Ушел ли ты в блаженный рай
Иль в ад, где воют черти,—
Впервые этот вздорный лай
Услышат в царстве смерти.
Эпитафия
церковному старосте,
сапожнику Гуду
Пусть по приказу сатаны
Покойника назначат
В аду хранителем казны,—
Он ловко деньги прячет.
