ПЕСНЯ ДЛЯ ОТЪЕЗЖАЮЩИХ ЗА ГРАНИЦУ
Перед выездом в загранку
Заполняешь кучу бланков,
Это еще не беда.
Но в составе делегаций
С вами едет личность в штатском,
Завсегда.
А за месяц до вояжа
Инструктаж проходишь даже
Как там проводить все дни,
Чтоб поменьше безобразий,
А потусторонних связей
Ни — ни — ни.
Личность в штатском, парень рыжий,
Мне представился в париже:
— Будем с вами жить,
Я — Никодим, жил в Бобруйске,
Нес нагрузки, папа русский,
Сам я русский,
Не судим.
Исполнительный на редкость,
Соблюдал свою секретность
И во всем старался мне помочь.
Он теперь по долгу службы,
Дорожил моею дружбой
День и ночь.
На экскурсию по Риму
Я решил — без Никодима…
Он всю ночь писал, и вот уснул,
Но личность в штатском, оказалось,
Раньше боксом занималась
Не рискнул.
Со мною завтракал, обедал
И везде за мною следом,
Будто у него нет дел.
Я однажды для порядку,
Заглянул в его тетрадку
Обалдел.
Он писал, такая стерва,
Что в Париже я на мэра
С кулаками нападал,
Что я к женщинам несдержан
И влияниям подвержен
Запада.
Значит, что ж, он может даже
Заподозрить в шпионаже.
Вы прикиньте, что тогда?
Это значит не увижу
Я ни Риму, ни Парижу
Никогда.
Мишка Шихман башковит,
У него предвиденье,
Что мы видим, говорит,
Кроме телевиденья?
Смотришь конкурс в Сопоте
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израиль.
Мишка также сообщил
По дороге в Мневники:
„Голду Меир я словил
В радиоприемнике“.
И такое рассказал,
До того красиво,
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я.
Говорю, — Моше Даян
Стерва одноглазая.
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон,
Ну, а где агрессия,
Там мне не резон.
Мишка тут же впал в экстаз
После литры выпитой.
Говорит: „Они же нас
Выгнали с Египета.
Оскорбления простить
Не могу такого,
Я позор желаю смыть
С рождества Христова“.
Мишка взял меня за грудь,
Мол, мне нужна компания,
Мы с тобой не как-нибудь,
Здравствуй — до свидания.
Мы побредем, паломники,
Чувства подавив.
Хрена ли нам Мневники,
Едем в Тель-Авив!
Я сказал, — я вот он весь,
Ты же меня спас в порту,
Но, говорю, загвоздка есть,
Русский я по паспорту,
Только русские в родне,
Прадед мой — самарин,
Если кто и влез ко мне,
Только что татарин.
Мишку Шихмана не трожь,
С Мишкой прочь сомнения:
У него евреи сплошь
В каждом поколении.
Вон, дед параличом разбит,
Бывший врач-вредитель,
А у меня — антисемит
На антисемите.
Мишка — врач, он вдруг затих,
В израиле бездна их.
Там гинекологов одних,
Как собак нерезаных.
Нет зубным врачам пути,
Слишком много просятся.
Где ж на всех зубов найти?
Значит, безработица.
Мишка мой кричит: „К чертям!
Виза или ванная!
Едем, коля, море там
Израилеванное“.
Видя Мишкину тоску,
(А он в тоске опасный),
Я еще хлебнул кваску
И сказал: „Согласный!“
Хвост огромный в кабинет
Из людей, пожалуй, ста,
Мишке там сказали: „Нет“,
Ну а мне: „Пожалуйста“.
Он кричал: „Ошибка тут,
Это я еврей!“,
А ему: „Не шибко тут,
Выйди из дверей!“
Мишку мучает вопрос,
Кто тут враг таинственный,
А ответ ужасно прост
И ответ единственный.
Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу,
Мишка пьет проклятую.
Говорит, что за графу
Не пустили пятую.
Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай,
Приходит ли знакомая блондинка,
Я чувствую, что на меня глядит соглядатай,
Но только не простой, а невидимка.
Иногда срываюсь с места,
Будто тронутый я,
До сих пор моя невеста
Мной не тронутая.
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, —
Мы стесняемся при нем.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
Однажды выпиваю, да и кто сейчас не пьет?
Нейдет она: как рюмка — так в отрыжку.
Я чувствую, сидит, подлец, и выпитому счет ведет
В свою невидимую книжку.
Побледнев, срываюсь с места,
Как напудренный я,
До сих пор моя невеста
Целомудренная.
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, —
Мы стесняемся при нем.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
Я дергался, я нервничал, на хитрости пошел:
Вот лягу спать и поднимаю храп, ну
Коньяк открытый ставлю и закусочку на стол,
Вот сядет он, тут я его и хапну.
Побледнев, срываюсь с места,
Как напудренный я,
До сих пор моя невеста
Целомудренная.
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, —
Мы стесняемся при нем.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
К тому ж он мне вредит. да вот не дале, как вчера,
Поймаю, так убью его на месте,
Сижу, а мой партнер подряд играет мизера,
А у меня — гора, три тыщи двести.
Иногда срываюсь с места,
Будто тронутый я,
До сих пор моя невеста
Мной не тронутая.
Про погоду мы с невестой
Ночью диспуты ведем,
Ну, а что другое если, —
Мы стесняемся при нем.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
А вот он мне недавно на работу написал
Чудовищно тупую анонимку.
Начальник прочитал и показал,
А я узнал по почерку родную невидимку.
Оказалась невидимкой —
Нет, не тронутый я
Эта самая блондинка
Мной не тронутая.
Эта самая блондинка —
У меня весь лоб горит.
Я спросил: — Зачем ты, Нинка?
— Чтоб женился, — говорит.
Обидно мне, досадно мне, ну, ладно.
А ну, отдай мой каменный топор
И шкур моих набедренных не тронь,
Молчи, не вижу я тебя в упор.
Иди в пещеру и поддерживай огонь.
Выгадывать не смей на мелочах,
Не опошляй семейный наш уклад.
Неубрана пещера и очаг.
Избаловалась ты в матриархат.
Придержи свое мнение.
Я глава и мужчина я.
Соблюдай отношения
Первобытно-общинные.
Там мамонта убьют, поднимут вой,
Начнут добычу поровну делить.
Я не могу весь век сидеть с тобой,
Мне надо хоть кого-нибудь убить.
Старейшины сейчас придут ко мне,
Смотри еще: не выйди голой к ним.
Век каменный, а не достать камней,
Мне стыдно перед племенем моим.
Пять бы жен мне, наверное,
Разобрался бы с вами я.
Но дела мои скверные,
Потому — моногамия.
А все твоя проклятая родня.
Мой дядя, что достался кабану,
Когда был жив, предупреждал меня:
Нельзя из людоедов брать жену.
Не ссорь меня с общиной, это ложь,
Что будто к тебе кто-то пристает.
Не клевещи на нашу молодежь,
Она надежда наша и оплот.
Ну, что глядишь? Тебя пока не бьют.
Отдай топор, добром тебя прошу.
И шкуры где? Ведь люди засмеют.
До трех считаю, после задушу.
Возвращаюсь я с работы,
Рашпиль ставлю у стены.
Вдруг в окно порхает кто-то,
Из постели, от жены.
Я, конечно, вопрошаю: „Кто такой?“
А она мне отвечает: „Дух святой“
Ох, я встречу того духа,
Ох, отмечу его в ухо,
Дух он тоже духу рознь,
Коль святой, так машку брось.
Хоть ты кровь голубая,
Хоть ты белая кость,
До Христа дойду я знаю —
Не пожалует Христос.
Машка — вредная натура,
Так и лезет на скандал,
Разобиделася, дура,
Вроде, значит, помешал.
Я сперва сначала с лаской: то да се,
А она к стене с опаской; Вот и все.
Я тогда цежу сквозь зубы,
Но уже, конечно, грубо.
Хоть он возрастом и древний,
Хоть годов ему тыщ шесть,
У него в любой деревне
Две-три бабы точно есть.
Я к Марии с предложеньем,
Я ж на выдумки мастак:
Мол, в другое воскресенье
Ты, маруся, сделай так:
Я потопаю под утро, мол, пошел,
А ты прими его как будто хорошо.
Ты накрой его периной
И запой. Тут я с дубиной
Он крылом, а я колом,
Он псалмом, а я кайлом.
Тут, конечно, он сдается,
Честь Марии спасена,
Потому что мне сдается
Этот ангел — сатана.
Вот влетаю с криком с древом,
Весь в надежде на испуг.
Машка плачет. Машка, где он?
Улетел желанный дух.
Но как же это, я не знаю, как успел?
А вот так вот, отвечает, улетел.
Он, говорит, псалмы мне прочитал,
И крылом пощекотал.
Ты шутить с живым-то мужем,
Ах, ты скверная жена.
Я взмахнул своим оружьем.
Смейся, смейся, сатана.
