На кровати нет войлочной подстилки,
А есть ли в котле рисовый суп?
Во время дней поста не просишь подаяния
Непременно впустую полощешь рот.
Пока же я поднесу тебе несколько доу риса
Для спасения непрочной жизни твоей прими.
В этом стихотворении Ван Вэй позволяет себе иронизировать над "постриженным" другом.
Поэту, несмотря на уважение и дружбу с отшельниками, ближе призывы чаньских наставников, которые, в отличие от идеала аскета-отшельника в ортодоксальном буддизме, говорили о возможности внезапного просветления, умении жить в мире людских страстей и понимать жизнь во всех ее проявлениях. Под влиянием этих наставлений многие танские поэты, говорившие в своих произведениях о стремлении принять монашеский сан, так и не воплощали этого в действительности. Без преувеличения можно сказать, что в творчестве почти всех танских поэтов (Мэн Хаожаня и Ван Вэя, Ли Бо и Ду Фу, Бо Цзюйи и Юань Чжэня) отразилась тема отшельничества. Пожалуй, с наибольшей силой идеал отшельничества танской поры был выражен в строках Бо Цзюйи:
Хочу одного лишь - на реках, на глади озерной,
Стихи распевая, всю жизнь провести до кончины.
(Перевод Л. З. Эйдлина.)
Дружба с монахами
Поэта-отшельника, поэта-монаха часто можно было встретить в танском Китае. Знаменитые поэты обычно искали встречи с буддийскими монахами-наставниками, становились их гостями, монахи бывали в гостях у поэтов. В немалой степени их объединяло духовное родство, дни и ночи проводили они в длительных беседах в тиши буддийских монастырей, расположенных вдали от людских поселений, в живописных местах, где сама природа побуждала к размышлениям. Результатом такого общения часто становилось стихотворение-посвящение. Едва ли не у каждого танского поэта можно обнаружить стихи-посвящения буддийскому или даосскому монаху. Как правило, это были не просто стихи о встрече и расставании или о памятном событии - это были стихи, в которых поэт стремился выразить свое понимание буддизма, свое отношение к нему.
Адепты даосизма по примеру буддистов стали также создавать свои, даосские, монастыри, где поселялись люди, становившиеся монахами. На протяжении всей жизни поэты - светские люди - были дружны с большим числом монахов из различных даосских и буддийских монастырей Китая. Так, знаменитый поэт Бо Цзюйи своим увлечением буддизмом обязан именно дружбе с монахами, в беседах с которыми он проводил немало часов. При посещении буддийского монастыря и встрече с одним из друзей-монахов Бо Цзюйи часто писал стихотворение с посвящением. В стихотворениях "Мои чувства о красных гортензиях, посылаю монаху Чжэнъи" [255, с. 13, с. 21 а] и "Мои чувства осенью по дороге от друзей, посылаю монаху Минчжуню" [255, цз. 9, с. 13а, б] Бо Цзюйи размышляет о природе и ее сути, о смысле жизни человека в этом бренном мире и выражает глубокую озабоченность кратковременностью жизни, пусть и иллюзорной, как утверждают буддисты-ортодоксы.
В 807 г. Бо Цзюйи пишет стихотворение "Посылаю монаху Вэньчану, уезжающему на восток" [255, цз. 13, с. 15а]. Поэт был дружен с этим монахом, который много ездил по Китаю и везде, где бывал, находил последователей настолько убеждающими были его проповеди. Вэньчан был в дружеских отношениях не только с Бо Цзюйи, но в другими знаменитыми людьми того периода - Хань Юем (768-824), Лю Цзунъюанем (773-819). Будучи образованным человеком, он сам писал стихи, в которых стремился выразить свои поиски гармонии между конфуцианством и буддизмом. В стихотворении, посвященном Вэньчану, Бо Цзюйи показывает другу-буддисту свое правильное, с точки зрения буддизма, понимание того, что стремящийся к постижению буддийской истины не должен быть привязан к внешним вещам, внешнему миру и что состояния освобождения сознания можно достичь лишь усиленными занятиями, ночными созерцаниями. Примерно через год Бо Цзюйи пишет стихотворение "Посвящаю прощанию с монахом Сюанем" |255, цз. 14, с. 11а], насыщенное специфическими буддийскими терминами и размышлениями на буддийские темы. В этом буддийско-философском стихотворении Бо делает вывод, который должен был порадовать монаха Сюяня, что "...характер истинности в понимании того, что все есть иллюзорность, а если поступки чисты, то отойдут от пыли и грязи мирской".
В стихотворении, посвященном буддийскому монаху Лану из Дунлинского монастыря в Лушани [255, цз. 10, с. 24а, 6], Бо Цзюйи с сожалением и грустью замечает, что голову уже посеребрила седина, печалится по поводу надвигающейся старости, но в конце выражает мысль о том, что лучше подальше спрятать зеркало и прислушаться к тому, что говорят чаньские наставники о единственном спасении, которым "...остаются только Ворота Освобождения. // Помогут они избавиться от страданий и постарения". Бо Цзюйи принимает, казалось бы, окончательное решение: "Я зеркало закрываю и обращаю взор свой к монастырю Дунлинь, // Искренне подчиняюсь и благодарю чаньских наставников".
Бо Цзюйи дружил и с таким известным чаньским наставником, как Вэйгуан (757-817) - ученик знаменитого Мацзу. В продолжительных беседах с Вэйгуаном Бо Цзюйи поднимал немало вопросов, касавшихся чаньского учения. Так, на вопрос Бо Цзюйи, почему непозволительно держать в голове равно дурные и чистые помыслы, Вэйгуан дал ответ, ставший классическим в чаньской литературе: "Ничему нельзя позволять застревать в человеческом глазу. Даже золотой песок, если он попадет в глаз, причиняет боль" [241, с. 99].
Особенно часто Бо Цзюйи посещал буддийские монастыри в 822-824 гг., когда жил в Ханчжоу, где приобрел немало друзей из числа буддийских монахов. В некоторых стихотворениях Бо выражает надежду на встречу с монахами в следующих перерождениях, в которые ему так хотелось бы верить: "В жизни иной не забудь встречу сегодня утром // в беседке Сюйбай во время чтения сутр", говорит поэт в стихотворении, посвященном монаху Юнцзюаню - большому знатоку "Вималакиртисутры" [255, цз. 20, с. 22а].
Поэт зачастую позволяет себе и неприкрытую иронию, в частности, по отношению к молодым буддийским монахам, лишенным, на его взгляд, радостей человеческого существования, радостей семейного счастья и общения с людьми и обрекших себя на затворническую жизнь. Даже взглянуть на женщину считалось для монахов большим проступком, о чем Бо Цзюйи говорит в стихотворении "Дарю монаху из монастыря Линъин красные магнолии" [255, цз. 20, с. 12а]: "Аромат сих цветов с благоуханием красавиц схож. // О, сколько его вокруг! И досадуют монахи в горах, что покинули дом родной". Поэт испытывает по отношению к молодым монахам чувство сожаления и в том же 822 г. пишет стихотворение "Посвящаю монахам из монастыря Гушань в пору цветения гранатового дерева" [255, цз. 20, с. 136]. Время, когда особенно остро ощущается радость земного бытия, проходит для монахов незамеченным: "А вам, монахам молодым, знакомо ль это все? // Боюсь я, это небесные феи, принявшие облик цветов!"
Немалое число стихотворений посвятил в своем творчестве буддийским и даосским монахам и Ван Вэй. Стихотворение "Посвящаю даосскому отшельнику Цзяо" [257, с. 209] обильно насыщено историческими реминисценциями, без знания которых порой невозможно понять, что в том или ином случае хотел сказать поэт:
В море находятся три острова.
В Хуайнани встретились восемь гунов.
Он здесь сидит, а ведает, что происходит за тысячи ли.
Прибежал к дому господина Ху.
Урезали землю - императорскому двору жемчуга
недостает.
Отправились к небу, взяв внешность чистых
подростков.
Напоили людей немного вином.
Послали гостя внезапно ветер обуздать.
Небесный старец может управлять стихиями.
Мой наставник не владеет Пустотой.
Благодарю наставника, от радости прыгаю
И не смею спросить о непонятном для меня.
В этом стихотворении речь идет о восьми гунах из китайской легенды о даосских волшебниках, владевших искусством изготовления эликсира бессмертия, которые явились ко двору императора, но привратник отказался их впустить, сказав, что император нуждается в продлении молодости и они вряд ли могут ему помочь. Оскорбленные даосы тут же превратились в "чистых подростков", после чего потрясенный привратник допустил их ко двору императора. Но легенда на этом не завершается. Далее в ней говорится, что эти даосы-волшебники убедили императора под каким-то предлогом пойти с ними на некую священную гору, захватив при этом как можно больше золота, закопав которое в землю, он обеспечит себе бессмертие. А после этого все они, утверждает легенда, вознеслись на небеса. Такому здравомыслящему читателю, каким был Ван Вэй, подобный финал не мог не показаться надуманным. Скорее всего у этой истории, если она имела место, мог быть один финал трагический, что, вероятно, и имел в виду Ван Вэй. Произведение во многом отражает иронию, а возможно, даже горечь, вызванную отсутствием последовательности. Поэту от всех подобных историй остается лишь прыгать от радости, не смея спросить наставника о непонятных вещах. Да и в буддизме, похоже, наставник Цзяо совершенно не искушен, иначе не стал бы поэт говорить о том, что "мой наставник не владеет Пустотой", т. е. не достиг совершенства в буддийском учении. Ван Вэю ближе буддийское вероучение, - во многих своих произведениях-раздумьях поэт пытается оправдать те или иные противоречивые положения буддизма, приводит аналогичные противоречия из традиционных китайских учений.
