Георгий Янс - Великолепная десятка. Выпуск 2: Сборник современной прозы и поэзии

Я не сразу заметил эти метаморфозы, но, обратив внимание, уже не мог оторвать от девушки взгляда, стараясь ни в коем случае не пропустить миг следующего превращения. Сердце мое забилось намного чаще обычного, дыхание стало каким-то судорожным, а в глубине груди родилось элегическое томление, смешанное с надеждой, тревожное, но вместе с тем радостное предвосхищение неизведанного – чувство, которое испытывает робкий влюбленный, накануне первого свидания. Уже десятки лет я не переживал ничего подобного. Я вообще не помню, когда последний раз видел нечто, заставившее меня волноваться. Ни знаменитые европейские города, более напоминающие музеи под открытым небом, ни сверкающие золотом сикхские храмы, ни умопомрачительные пейзажи Африки и Новой Зеландии, ни обнаженные пятнадцатилетние акробатки в притонах Бангкока не вызывали во мне ничего, кроме минутного всплеска любопытства. А потом и оно постепенно исчезло, потому что, в конце концов, и шедевры искусства, и циклопические водопады, и голые красотки становятся банальными, похожими на что-то, уже много раз виденное прежде.

Я вполне отдаю себе отчет, что всё, что я вижу – не более, чем иллюзия, порождение причудливой игры света и тени, результат редкого сочетания атмосферных явлений. Конечно же, стоит только сделать несколько шагов в сторону, немного изменить ракурс – и открывшаяся мне удивительная красота исчезнет навсегда. Осознание неизбежности прекращения чуда наполняет мою душу отчаянием и тоской. Нет, даже не тоской, а обидой – горькой печалью обманутого ребенка, очень похожей на ту, что я испытал много лет назад, когда принял шмелей за милых моему сердцу майских жуков. Еще немного, и наступят сумерки, прекратится игра солнечного света, девушка навечно останется дурнушкой, и больше уже никогда мне не будет доступно ни потрясение, ни восторг, ни даже просто сильное переживание. Последний раз я смотрю на окружающий мир ликующим взглядом. Последний раз мое сердце колотится от возбуждения. Последний раз ноет грудь в предвкушении неведомого и восхитительного.

Всё дело, видимо, в генетике: я просто не унаследовал от своих предков некую железу, ответственную за выработку ферментов, благодаря которым мозг способен испытывать подобные эмоции. Но, что за чушь – у нас ведь должны быть общие предки, не так ли? Разве я и эта юница не одной крови? Разве я – не потомок Маккавеев так же, как она? Неужели родство между нами гораздо более далекое, чем мне казалось до сих пор?

В самом деле, случись мне жить в империи Епифана, разве встал бы я под знамена повстанцев? Уж если бы судьба заставила меня взять оружие, то я, разумеется, выбрал бы противоположный лагерь. Там – всё великолепие мировой культуры, а здесь? Что здесь есть, кроме камней, под которыми тлеют кости бесчисленных патриархов? Хотя я, конечно, нашел бы способ вообще не ввязываться в битву, и вовсе не потому, что трус, а лишь потому, что не вижу никакого смысла проливать кровь за обладание никчемным куском пустыни.

А она с восторгом примкнула бы к армии зелотов, хотя богобоязненные иудейские воины, считавшие греховным даже случайное прикосновение к женщине, скорее всего гнали бы её прочь палками и камнями. Но девушка всё равно шла бы за ними, питаясь объедками, таская воду для теряющих сознание от жары и усталости, перевязывая раненых, засыпая землей мертвых, впопыхах оставленных на поле битвы. Вопреки всякой логике войны, из-за невероятного стечения обстоятельств плохо вооруженные оборванные повстанцы одержали победу. В решающем сражении смешались ряды вражеских колесниц, дрогнули и заревели, пятясь, боевые слоны, а люди – суровые воины, потомки тех, кого привел в эти края сам Александр – в панике бежали от горстки фанатиков, устрашившись их безумной ярости.

Она, скорее всего, не пережила бы войну. Такие натуры не могут, хоть раз испытав упоение подвигом, вернуться к тупой изнуряющей повседневности. Пронзенная мечом или стрелой, раздавленная бешеным слоном, девушка осталась бы лежать там, окровавленная и покрытая грязью, с остекленевшими глазами, но с всё с той же восторженной улыбкой, застывшей на детских устах. Я, однако, этого никогда бы не узнал, ибо в часы сражения сидел бы в какой-нибудь дамасской таверне, потягивал бы густое вино, размышляя о смысле жизни, и наблюдал бы равнодушным оком за плясками юных рабынь. Вряд ли на всем белом свете нашлись бы два существа, в большей степени чуждые друг другу.

«Ну, вот и разгадка!», – воскликну я наконец, подобно принцу датскому. Вот – разрешение мучившего меня вопроса. Мы с ней, наверное, и не принадлежим вовсе к одному народу, и именно поэтому я ощущаю себя на этой земле таким же пришельцем, как и в любом другом месте. Не кипящая кровь Маккавеев, но ледяная лимфа Агасфера струится в моих жилах. Я – Вечный Жид, уныло бредущий по бесконечным спиралям мирозданья. Везде побывавший. Всё осознавший. Всему чужой.

Примечания

1

Галина Бениславская – одна из женщин С. Есенина, застрелившаяся на его могиле