27 мая 1836
Оставил дрожки у заставы,
Побрел пешком.
Ну вот, смотри теперь: дубравы
Стоят кругом.
Недавно ведь мечтал: туда бы,
В свои поля!
Теперь несносны рощи, бабы
И вся земля.
Уж и возвышенным, и низким
По горло сыт,
И только к теням застигийским
Душа летит.
Уж и мечта, и жизнь — обуза
Не по плечам.
Умолкни, Парка! Полно, Муза!
Довольно вам!
26 марта 1924 Рим * * *
Как совладать с судьбою-дурой?
Заладила свое — хоть плачь.
Сосредоточенный и хмурый,
Смычком орудует скрипач.
А скрипочка поет и свищет
Своим приятным голоском.
И сам Господь с нее не взыщет
Ей всё на свете нипочем.
4 апреля 1924 Рим * * *
Великая вокруг меня пустыня,
И я — великий в той пустыне постник.
Взойдет ли день — я шторы опускаю,
Чтоб солнечные бесы на стенах
Кинематограф свой не учиняли.
Настанет ночь — поддельным, слабым светом
Я разгоняю мрак и в круге лампы
Сгибаю спину и скриплю пером, —
А звезды без меня своей дорогой
Пускай идут.
Когда шумит мятеж,
Голодный объедается до рвоты,
А сытого (в подвале) рвет от страха
Вином и желчью, — я засов тяжелый
Кладу на дверь, чтоб ветер революций
Не разметал моих листов заветных.
И если (редко) женщина приходит
Шуршать одеждой и сиять очами —
Что ж? я порой готов полюбоваться
Прельстительным и нежным микрокосмом…
<1924–1925> * * *
Кто счастлив честною женой,
К блуднице в дверь не постучится.
Кто прав последней правотой,
За справедливостью пустой
Тому невместно волочиться.
<1925–1926> * * *
Нет ничего прекрасней и привольней,
Чем навсегда с возлюбленной расстаться
И выйти из вокзала одному.
По-новому тогда перед тобою
Дворцы венецианские предстанут.
Помедли на ступенях, а потом
Сядь в гондолу. К Риальто подплывая,
Вдохни свободно запах рыбы, масла
Прогорклого и овощей лежалых
И вспомни без раскаянья, что поезд
Уж Мэстре, вероятно, миновал.
Потом зайди в лавчонку banco lotto,
Поставь на семь, четырнадцать и сорок,
Пройдись по Мерчерии, пообедай
С бутылкою «вальполичелла». В девять
Переоденься и явись на Пьяцце
И под финал волшебной увертюры
«Тангейзера» — подумай: «Уж теперь
Она проехала Понтеббу». Как привольно!
На сердце и свежо и горьковато.
<1925–1926> * * *
Как больно мне от вашей малости,
От шаткости, от безмятежности.
Я проклинаю вас — от жалости,
Я ненавижу вас — от нежности.
О, если б вы сумели вырасти
Из вашей гнилости и вялости,
Из болотной сырости,
Из…
<1925–1926> * * *
Сквозь дикий грохот катастроф
Твой чистый голос, милый зов
Душа услышала когда-то…
Нет, не понять, не разгадать:
Проклятье или благодать, —
Но петь и гибнуть нам дано,
И песня с гибелью — одно.
Когда и лучшие мгновенья
Мы в жертву звукам отдаем —
Что ж? Погибаем мы от пенья
Или от гибели поем?
А нам простого счастья нет.
Тому, что с песней рождено,
Погибнуть в песне суждено…
<1926–1927>
Не мудростью умышленных речей
Камням повелевал певец Орфей.
Что прелесть мудрости камням земным?
Он мудрой прелестью был сладок им.
Не поучал Орфей, но чаровал —
И камень дикий на дыбы вставал
И шел — блаженно лечь у белых ног.
Из груди мшистой рвался первый вздох.
…………………………………………………
…………………………………………………
Когда взрыдали тигры и слоны
О [прелестях] Орфеевой жены —
Из каменной и из звериной тьмы
Тогда впервые вылупились — мы.
<Январь — 10 декабря 1927> Париж
То не прохладный дымок подмосковных осенних туманов,
То не на грядку роняет листочки свои георгин:
Сыплются мне на колени, хрустя, лепестки круассанов,
Зеленоватую муть над асфальтом пускает бензин.
[Всё это присказки только. О сказках помалкивать надо.
Знаем о чем помолчать. ] Понапрасну меня не учи.
Славлю я утренний кофе на светлом моем перекрестке,
Пыль под метлою гарсона и солнца косые лучи.
<1930-е гг.> * * *
В последний раз зову Тебя: явись
На пиршество ночного вдохновенья.
В последний раз: восхить меня в ту высь,
Откуда открывается паденье.
В последний раз! Нет в жизни ничего
Святее и ужаснее прощанья.
Оно есть агнец сердца моего,
Влекомый на закланье.
В нем прошлое возлюблено опять
С уже нечеловеческою силой.
Так пред расстрелом сын объемлет мать
Над общей их могилой.
13 февраля 1934 Париж * * *
Не ямбом ли четырехстопным,
Заветным ямбом, допотопным?
О чем, как не о нем самом —
О благодатном ямбе том?
С высот надзвездной Музикии
К нам ангелами занесен,
Он крепче всех твердынь России,
Славнее всех ее знамен.
Из памяти изгрызли годы,
За что и кто в Хотине пал,
Но первый звук Хотинской оды
Нам первым криком жизни стал.
В тот день на холмы снеговые
Камена русская взошла
И дивный голос свой впервые
Далеким сестрам подала.
С тех пор в разнообразье строгом,
Как оный славный «Водопад»,
По четырем его порогам
Стихи российские кипят.
И чем сильней спадают с кручи,
Тем пенистей водоворот,
Тем сокровенней лад певучий
И выше светлых брызгов взлет —
Тех брызгов, где, как сон, повисла,
Сияя счастьем высоты,
Играя переливом смысла, —
Живая радуга мечты.
……………………………………………
Таинственна его природа,
В нем спит спондей, поет пэон,
Ему один закон — свобода.
В его свободе есть закон…
<1938>
Хорошо бы собаку купить.
Ив. Бунин
Целый день твержу без смысла
Неотвязные слова.
В струйном воздухе повисла
Пропыленная листва.
Ах, как скучно жить на даче,
Возле озера гулять!
Все былые неудачи
Вспоминаются опять.
Там клубится пыль за стадом,
А вон там, у входа в сад,
Три девицы сели рядом
И подсолнухи лущат.
Отчего же, в самом деле,
Вянет никлая листва?
Отчего так надоели
Неотвязные слова?
Оттого, что слишком ярки
Банты из атласных лент,
Оттого, что бродит в парке
С книгой Бунина студент.
<Январь 1913>
По приятному случаю дня ее рождения Подражание Петрарку
Ах, Шурочка! Амурчикова мама
Уж тридцать лет завидует, дитя,
Тебе во всем. Но сносишь ты шутя
То, что для всех иных прелестниц — драма.
Коль щастлив твой избранник!.. И хотя
Уж минул век Фисбеи и Пирама,
Всё мирнава блаженства панорама
Слепит мой взор, пленяя и цветя.
Се вас пою! Являйте нам примеры
Изящества, достойнава Харит,
Взаимных ласк и неизменной веры…
Так! Клевета дней ваших не мрачит,
Нет Зависти, бежали прочь Химеры —
И песнию венчает вас пиит.
1914 * * *
Бедный Бараночник болен: хвостик, бывало проворный,
Скромно поджав под себя и зубки оскаливши, дышит.
Чтобы его <ободрить> и выразить другу вниманье,
Мы раздобыли баранку. Но что же? Едва шевельнувшись,
Лапкой ее отстранил — и снова забылся дремотой…
Боже мой! Если уж даже баранка мышиного сердца
Больше не радует — значит, все наши заботы бессильны,
Значит, лишь Ты, Вседержитель, его исцелишь и на радость
В мирный наш круг возвратишь. А подарок до времени может
Возле него полежать. Очнется — увидит. Уж то-то
Станет баранку свою катать по всему он подполью!
То-то возней громыхливой соседям наделает шуму!
16 декабря 1914
