Уметь отличать подспудное движение, порожденное личными притязаниями, от движения, порожденного силою принципов, сломить одно и помочь другому — в этом гений и добродетель великих революционеров.
От Дантона не укрылось смущение Марата.
— Гражданин Симурдэн здесь отнюдь не лишний, — сказал он и протянул Симурдэну руку. Потом добавил: — Давайте же, черт побери, объясним суть дела гражданину Симурдэну. Он пришел как нельзя более кстати. Я представляю Гору, Робеспьер представляет Комитет, а Симурдэн представляет Епископат. Пусть он нас и рассудит.
— Что ж, — просто и серьезно ответил Симурдэн. — О чем шла речь?
— О Вандее, — ответил Робеспьер.
— О Вандее? — повторил Симурдэн. И он тут же добавил: — Это серьезная угроза. Если революция погибнет, то погибнет она по вине Вандеи. Вандея страшнее, чем десять Германий. Для того чтобы осталась жива Франция, нужно убить Вандею.
Этими немногими словами Симурдэн завоевал сердце Робеспьера.
Тем не менее Робеспьер осведомился:
— Вы, должно быть, бывший священник?
Робеспьер безошибочно определял по внешнему виду людей, носивших духовный сан. Он замечал в других то, что было скрыто в нем самом.
— Да, гражданин, — ответил Симурдэн.
— Ну и что тут такого? — вскричал Дантон. — Если священник хорош, так уж хорош по-настоящему, не в пример прочим. В годину революции священники переплавляются в граждан, подобно тому как колокола переплавляют в монету и в пушки. Данжу — священник, Дону[170] — священник, Тома Лендэ[171] — эврский епископ. Да вы сами, Робеспьер, сидите в Конвенте рядом с Масье[172], епископом из Бове. Главный викарий Вожуа[173] десятого августа состоял в комитете, руководившем восстанием. Шабо[174] — монах-капуцин. Не кто иной, как преподобный отец Жерль[175], приводил людей к присяге в Зале для игры в мяч[176]; не кто иной, как аббат Одран[177], потребовал, чтобы власть Национального собрания поставили выше власти короля; не кто иной, как аббат Гутт[178], настоял в Законодательном собрании, чтобы с кресел Людовика Шестнадцатого сняли балдахин; не кто иной, как аббат Грегуар[179], поднял вопрос об упразднении королевской власти.
— При поддержке этого шута горохового Колло д’Эрбуа[180], — ядовито заметил Марат. — Оба трудились сообща: священник опрокинул трон, а лицедей столкнул короля.
— Вернемся к Вандее, — предложил Робеспьер.
— В чем же дело? — спросил Симурдэн. — Что там такое случилось? Что она натворила, эта Вандея?
На этот вопрос ответил Робеспьер:
— Дело вот в чем: отныне в Вандее есть вождь. Она становится грозной силой.
— Что же это за вождь, гражданин Робеспьер?
— Это бывший маркиз де Лантенак, который именует себя принцем бретонским.
Симурдэн сделал невольное движение.
— Я знаю Лантенака, — сказал он. — Я был священником в его приходе.
Он подумал с минуту и добавил:
— Прежде чем стать служителем Марса, он был поклонником Венеры.
— Как и Бирон, который не уступал Лозену, — бросил Дантон.
Симурдэн раздумчиво произнес:
— Да, этот Лантенак пожил в свое удовольствие. Сейчас он, должно быть, просто страшен.
— Скажите: ужасен, — подхватил Робеспьер. — Он жжет деревни, приканчивает раненых, убивает пленных, расстреливает женщин.
— Женщин?
— Да, представьте. Вместе со всеми прочими он приказал расстрелять одну женщину — мать троих детей. Что сталось с детьми — неизвестно. Кроме того, он военный. И умеет воевать.
— Умеет, — согласился Симурдэн. — В ганноверскую кампанию солдаты даже сложили поговорку: «Ришелье[181] предполагает, а Лантенак располагает», Лантенак и был тогда настоящим командиром. Спросите-ка о нем у нашего коллеги Дюссо[182].
Робеспьер, погруженный в свои думы, не ответил, потом снова обратился к Симурдэну:
— Так вот, гражданин Симурдэн, этот человек находится сейчас в Вандее.
— И давно?
— Уже три недели.
— Надо объявить его вне закона.
— Объявлен.
— Надо оценить его голову.
— Оценена.
— Надо пообещать за его поимку много денег.
— Обещано.
— И не в ассигнатах.
— Сделано.
— В золоте.
— Сделано.
— Надо его гильотинировать.
— Гильотинируем!
— А кто же?
— Вы!
— Я?
— Да, вы. Комитет общественного спасения направляет вас туда с самыми широкими полномочиями.
— Согласен, — ответил Симурдэн.
Робеспьер был скор в выборе людей, — еще одно ценное качество государственного деятеля. Он вытащил из папки, лежавшей на столе, листок чистой бумаги с отпечатанным вверху штампом: «Французская республика, единая и неделимая. Комитет общественного спасения».
Симурдэн продолжал:
— Да, я согласен. Устрашение против устрашения. Лантенак жесток, — что ж, и я буду жестоким. Объявим этому человеку войну не на жизнь, а на смерть. Я освобожу от него Республику, если на то будет воля божия.
Он помолчал, затем заговорил снова:
— Я — священник, и я верю в бога.
— Бог нынче устарел, — заявил Дантон.
— Я верю в бога, — невозмутимо повторил Симурдэн.
Робеспьер мрачно и одобрительно кивнул головой.
— А к кому меня решено прикомандировать?
— К командиру экспедиционного отряда, направленного против Лантенака, — ответил Робеспьер. — Только предупреждаю вас, он аристократ.
— Ну и что такого? — воскликнул Дантон. — Аристократ! Подумаешь, беда какая. То, что мы сейчас говорили о священниках, применимо и к аристократам. Когда аристократ хорош, он просто превосходен. Дворянство — предрассудок, и с этим предрассудком надо считаться, но не надо его преувеличивать: ни за, ни против. Робеспьер, да разве Сен-Жюст не аристократ? Слава богу, Флорель де Сен-Жюст! Анахарсис Клоотс — барон. Наш друг Карл Гесс[183], который не пропускает ни одного заседания в Клубе кордельеров, — принц и брат ныне правящего ландграфа Гессен-Ротенбургского. Монто[184], ближайший друг Марата, на самом деле маркиз де Монто. Наконец, в числе присяжных Революционного трибунала имеется священник Вилат[185] и аристократ Леруа, маркиз де Монфлабер. И оба люди вполне надежные.
— Вы забыли, — добавил Робеспьер, — еще председателя Революционного трибунала.
— Антоннеля[186]?
— Да, маркиза Антоннеля, — уточнил Робеспьер.
Дантон снова заговорил:
— Аристократ также и Дампьер[187], который недавно при Конде пал за Республику смертью храбрых, и аристократ также Борепэр[188], который предпочел пустить себе пулю в лоб, но не открыл пруссакам ворота Вердена.
— Однако ж, — проворчал Марат, — когда Кондорсе[189] сказал: «Гракхи[190] были аристократами», — это не помешало тому же Дантону крикнуть с места: «Все аристократы изменники, начиная с Мирабо и кончая тобой».
Раздался спокойный и важный голос Симурдэна:
— Гражданин Дантон, гражданин Робеспьер, может быть, вы оба и правы, доверяя аристократам, но народ им не доверяет, и хорошо делает, что не доверяет. Когда священнику поручают следить за аристократом, то на плечи священника ложится двойная ответственность, и священник должен быть непреклонен.
— Совершенно справедливо, — сказал Робеспьер.
Симурдэн добавил:
— И неумолим.
— Прекрасно сказано, гражданин Симурдэн, — подхватил Робеспьер. — Вам придется иметь дело с молодым человеком. Будучи старше его вдвое, вы можете оказать на него благотворное влияние. Его надо направлять, но надо его и щадить. По-видимому, он талантливый военачальник, во всяком случае, все донесения свидетельствуют об этом. Его отряд входит в корпус, который выделили из Рейнской армии и перебросили в Вандею. Он прибыл с границы, где отличился и умом и отвагой. Он умело командует экспедиционным отрядом. Вот уже две недели он не дает передышки старому маркизу де Лантенаку. Теснит и гонит его. В конце концов он окончательно оттеснит маркиза и сбросит его в море. Лантенак обладает хитростью старого вояки, а он — отвагой молодого полководца. У этого молодого человека уже есть враги и завистники. В частности, ему завидует и с ним соперничает генерал Лешель[191].
— Уж этот мне Лешель! — прервал Дантон. — Вбил себе в голову, что должен быть генерал-аншефом. Недаром про него сложили каламбур: «Il faut Lechelle pour monter sur Charette»[192]. А пока что Шаретт его бьет.
— И Лешель желает, — продолжал Робеспьер, — чтобы честь победы над Лантенаком выпала только ему, и никому другому. Все беды вандейской войны — в этом соперничестве. Если угодно знать, наши солдаты — герои, но сражаются они под началом скверных командиров. Простой гусарский капитан Шамбон подходит к Сомюру под звуки фанфар и пение «Ça ira» и берет Сомюр; он мог бы развить операцию и взять Шоле, но, не получая никаких приказов, не двигается с места. В Вандее необходимо сменить всех военачальников. Там зря дробят войска, зря распыляют силы, а ведь рассредоточенная армия — это армия парализованная; была крепкая глыба, а ее превратили в пыль. В Парамейском лагере остались пустые палатки. Между Трегье и Динаном без всякой пользы для дела разбросаны сто мелких постов, а их следовало бы объединить в дивизион и прикрыть все побережье. Лешель, с благословения Парена, обнажил северное побережье под тем предлогом, что необходимо-де защищать южное, и, таким образом, открыл англичанам путь в глубь страны. План Лантенака сводится к следующему: полмиллиона восставших крестьян плюс высадка англичан на французскую землю. А наш молодой командир экспедиционного отряда гонится но пятам за Лантенаком, настигает и бьет его, не дожидаясь разрешения Лешеля, а Лешель — его начальник. Вот Лешель и доносит на своего подчиненного. Относительно этого молодого человека мнения разделились. Лешель хочет его расстрелять, Приер из Марны хочет произвести его в генерал-адъютанты.
