Ван Вэй много ездит по отдаленным буддийским монастырям, навещает старых друзей-монахов, заводит новых и неизменно посвящает им в память о встрече стихотворения. К написанию стихотворений побуждает и чарующая красота мест, где расположены буддийские монастыри:
Меж утесов и пропастей петляет узкая тропка,
Облака и лес скрывают буддийский монастырь.
За бамбуковой рощей со стороны горного пика видна заря,
В тени лозы вода еще холодней.
Все чаще в стихотворениях Ван Вэя изображаются моменты жизни живой, повседневной в ее естественном течении. И все-таки, как мы видим, поэт продолжает прямо говорить о том, чем живет и дышит он сам, передает настроения буддизма чань. Чаньскому наставнику он посвящает стихотворение «Навестил чаньского наставника Фу в монастыре» 1257, с. 127]:
Хотел я давно увидеть монаха чаньского,
Бреду по дороге, и благоухание весны все сильней.
С нескрываемой радостью говорит он, как ему приятно находиться в стенах буддийского монастыря, увидеть своих духовных наставников («Посылаю благородному буддийскому монаху» [257, с. 101–102]), он все чаще бывает в чаньских монастырях, где в долгих беседах с монахами укрепляется в своей приверженности к чаньбуддизму:
Я дряхлый, немощный старец,
Медленно бреду к чаньскому монастырю.
Хочу спросить о смысле «доброго сердца» —
Заранее знаю о тягости Пустоты — опустошить бы ее еще!
Горы и реки небесным глазом охватываются,
Мир пребывает средь тела дхарм.
Ничего удивительного, если все уничтожит пламя,
Возродиться сможет ветер на Земле!
Это стихотворение, посвященное буддийскому наставнику Цао, — «Летним днем прибыл в храм Цинлун и навестил чаньского монаха-наставника Цао» [257, с. 129] — философские раздумья поэта по поводу некоторых буддийских понятий, таких, как «доброе сердце», которое присуще самой природе, «небесный глаз» — всевидящее око Будды и бодхисаттв. Казалось бы, Ван Вэй стремится получить разъяснение от чаньского наставника, но складывается впечатление, что сам он гораздо более сведущ в теоретических вопросах буддийского вероучения.
В стихотворении «Чаньский наставник монастыря Яньцзыкань» [257, с. 81]
Ван Вай не пытается решить теоретические проблемы, а стремится лишь показать те живописные места, где, как правило, располагались буддийские монастыри, вдали от людских поселений, куда трудно было даже пешком добраться едва заметной тропинкой. Как и многие другие произведения поэта, это стихотворение содержит известную долю аллегории: не есть ли «крутая стена» — сложное и трудное для непосвященного человека буддийское учение?
Через бурные волны кто пойдет вброд, подняв платье?
Крутой стены не следует избегать.
В горах монастыря Яньцзыкань
На труднопроходимой дороге много извилистых мест.
Вся в трещинах земля, дорога в изгибах,
В небо воткнулись множество пиков отвесных.
Водопад клокочет и брызжет,
Поразительной формы камень вот-вот упадет.
Ван Вэю неторопливая, простая жизнь монахов представляется прекрасной:
Бродит он вместе с собирающей орехи обезьяной,
Когда возвращается — неизменно напротив гнездо журавля.
Ван Вэй особенно в последние годы жизни стремился жить в соответствии с буддийскими идеалами, но он так никогда и не сделал шага, к которому вела его вся жизнь, — принятие монашеского пострига. В произведениях последних лет очень сильны мотивы стремления к покою и отрешенности. Сам поэт окончательное свое обращение к буддизму относит к периоду после мятежа Ань Лушаня, т. е. всего за пять лет до смерти:
Уж в зрелом возрасте к буддизму возвратился,
Поселился к старости у склона Южных гор.
При настроении, бывало, в одиночестве блуждал,
Мирская суета — пустое это все, я знаю.
В этом стихотворении «Домик в горах Чжуннани» Ван Вэй, как и в некоторых других произведениях, выражает радость безмятежной жизни среди гор и лесов:
Вот подхожу я к месту, где источник бьет,
Сажусь, смотрю, как облака плывут.
Но поэт рад, когда его прогулки в одиночестве иногда нарушаются случайной встречей:
Случайно я в лесу встречаю старца,
За разговорами и смехом не заметил, что пора домой.
Все чаще в стихах поэта звучат буддийские идеалы, он призывает к уходу от мирской суеты, призывает к отшельнической жизни:
В горах пустынных после прошедшего ливня
Воздух полон осенней прохлады.
Свет луны пробивается сквозь сосны,
И чистые ручьи по камням бегут.
Хотел бы отдохнуть в пахучих летних травах,
А вы со мною сможете ль остаться? («В горах осенним вечером».)
Ван Вэй с грустью говорит о старости, сожалеет о быстротечности жизни.
Поэт сознает тщетность усилий даосов-алхимиков, бьющихся над путями превращения в золото различных металлов, поисками эликсира бессмертия:
Конечно, пряди седины мы изменить уже не вольны.
И в золото другой металл никто из нас не превращал.
Перевод Ю. Щуцкого.
Да, жизнь человека на этой земле быстротечна, каждому суждены не только рождение, молодость, но и старость, смерть. Единственно в этом мире неизменно — Великая Природа, вновь и вновь приходит весна, вновь будут расцветать цветы:
День уходит за днем, чтобы радости год приближать.
Год за годом идет, но весна возвратится опять.
Насладимся вдвоем — есть вино в наших поднятых чашах,
А цветов не жалей: им опять предстоит расцветать!
(Перевод А. Гитовича.)
Поэта радует тихая уединенная жизнь, он безмятежно созерцает окружающую природу. В предисловии к сборнику «Ванчуань цзи» Ван Вэй писал: «Мое убежище в долине реки Ван, остановитесь и осмотрите ров Мэнчэн, холм Хуацзыган, перевал, где рубили бамбук, беседку Вэньсин, Оленью рощу, рощу Мулань… Там проводили мы с Пэй Ди свой досуг, соревнуясь в поэзии и вызывая друг друга на составление парных стихов к произнесенным строкам…» |27, с. X]. Поэт считает, что нет ничего дороже уединения на лоне природы:
На склоне лет мне тишина дороже
Всех дел мирских — они лишь тлен и прах.
Тщеславие меня давно не гложет,
Мечтаю только о родных лесах…
Перевод А. Гитовича.
Все чаще поэт продолжает свои размышления о скоротечности времени:
Я в мои годы как постарел!
Волосы на голове и висках день ото дня белей.
Я пока еще пребываю в этом мире,
Но смогу ли еще быть гостем на этой земле?
«Вздыхаю о седых волосах».
В другом стихотворении поэт словно спорит с собой, не пристало ему, буддисту, сетовать на подобное, поскольку мир наш не более чем иллюзия:
Но в конце-то концов — что печалиться о седине?
Я растратил все золото — нового нет у меня.
От болезни и старости можно ли избавиться мне,
Если книги твердят вам, что нет вообще Бытия.
О своем окончательном решении принять полностью буддийское вероучение поэт говорит в таких стихотворениях, как «На прогулке к монастырю Ганьхуасы» [257, с. 227], «Посетил горную обитель монаха Тань Сина{440} в монастыре Ганьхуасы» [257, с. 128]:
Распростился с бедной деревней,
Обратился в буддизм, в храм пришел.
Тема ухода от мирской суеты, обращение к буддизму звучит и в стихотворении «Посвящаю шаофу Чжану»:
На закате лет лишь покой люблю,
Мелочные дела не волнуют больше меня.
Сам же я не имею планов больших,
Знаю одно: вернуться к старому лесу.
Поэта более не занимает мысль о карьере, успехах на чиновничьем поприще:
Вы спросите меня об удачах иль неудачах —
Рыбацкая песня в ответ разольется по берегу.
Поэт на протяжении всей жизни большей частью жил в кругу близких друзей, теперь, на склоне лет, его порой печалит одиночество, тоска по задушевной дружеской беседе:
