Калидонская охота
Был утомленный уже Этнейскою принят землею
Дедал, защиты молил, – мечом оградил его Кокал:
Милостив к Дедалу был. Уже перестали Афины
Криту плачевную дань выплачивать, – слава Тезею!
Храмы – в венках, и народ к ратоборной взывает Минерве,
И Громовержцу-отцу, и к прочим богам, почитая
Кровью обетною их, дарами и дымом курильниц.
Распространила молва перелетная имя Тезея
По Арголиде по всей, и богатой Ахайи народы
Помощи стали молить у него в их бедствии тяжком.
Помощи стал Калидон умолять, хоть имел Мелеагра.
Полный тревоги, просил смиренно: причиной же просьбы
Вепрь был, – Дианы слуга и ее оскорбления мститель,
Царь Оэней, говорят, урожайного года начатки
Вышним принес: Церере плоды, вино же Лиэю,
Сок он Палладин возлил белокурой богине Минерве.
Эта завидная честь, начиная от сельских, досталась
Всем олимпийским богам; одни без курений остались,
Как говорят, алтари обойденной Латониной дщери.
Свойственен гнев и богам. «Безнаказанно мы не потерпим!
Пусть нам почтения нет, – не скажут, что нет нам отмщенья!» —
Молвит она и в обиде своей на поля Оэнея
Вепря-мстителя шлет: быков столь крупных в Эпире
Нет луговом, не увидишь таких и в полях сицилийских.
Кровью сверкают глаза и пламенем; шея крутая;
Часто щетина торчит, наконечникам копий подобно, —
Целой оградой стоит, как высокие копья, щетина.
Хрюкает хрипло кабан, и, кипя, по бокам его мощным
Пена бежит, а клыки – клыкам подобны индийским,
Молния пышет из уст: листва от дыханья сгорает.
То в зеленях он потопчет посев молодой, то надежду
Пахаря – зрелый посев на горе хозяину срежет.
Губит хлеба на корню, Церерину ниву. Напрасно
Токи и житницы ждут обещанных им урожаев.
С длинною вместе лозой тяжелые валятся гроздья,
Ягоды с веткой лежат зеленеющей вечно маслины.
Буйствует он и в стадах; уже ни пастух, ни собака,
Лютые даже быки защитить скотину не могут.
Люди бегут и себя в безопасности чувствуют только
За городскою стеной. Но вот Мелеагр и отборных
Юношей местных отряд собираются в чаянье славы:
Два близнеца, Тиндарея сыны, тот – славный наездник,
Этот – кулачный боец; Ясон, мореплаватель первый,
И с Пирифоем Тезей, – сама безупречная дружба, —
Два Фестиада, Линкей, Афарея потомок, его же
Семя – проворный Идас и Кеней, тогда уж не дева,
Нравом жестокий Левкипп и Акаст, прославленный дротом,
И Гиппотой, и Дриант, и рожденный Аминтором Феникс,
Актора ровни-сыны и Филей, из Элиды посланец,
И Теламон, и отец Ахилла великого был там,
С Феретиадом там был Иолай, гиантиец по роду,
Доблестный Эвритион, Эхион, бегун необорный,
И параскиец Лелег, Панопей и Гилей, и свирепый
Гиппас, и в те времена совсем еще юноша – Нестор;
Те, что из древних Амикл отправлены Гиппокоонтом;
И паррасиец Анкей с Пенелопиным свекром Лаэртом;
Мудрый пришел Ампикид, супругой еще не погублен,
Эклид и – рощ ликейских краса – тегеянка-дева;
Сверху одежда ее скреплялась гладкою пряжкой,
Волосы просто легли, в единственный собраны узел;
И, повисая с плеча, позванивал кости слоновой
Стрел хранитель – колчан; свой лук она левой держала.
Девы таков был убор; о лице я сказал бы: для девы
Отрочье слишком лицо, и слишком для отрока девье.
Только ее увидел герой Калидонский, сейчас же
И пожелал, но в себе подавил неугодное богу
Пламя и только сказал: «О, счастлив, кого удостоит
Мужем назвать!» Но время и стыд не позволили больше
Молвить: им бой предстоял превеликий, – важнейшее дело.
Частый никем никогда не рубленный лес начинался
С ровного места; под ним расстилались поля по наклону.
Леса достигли мужи, – одни наставляют тенета,
Те уж успели собак отвязать; поспешают другие
Вепря высматривать след, – своей же погибели ищут!
Дол уходил в глубину; обычно вода дождевая
Вся устремлялась туда; озерко порастало по краю
Гибкою ивой, ольхой малорослой, болотной травою,
Всякой лозой и густым камышом, и высоким и низким.
Выгнан из зарослей вепрь в середину врагов; разъяренный,
Мчится, подобно огню, что из туч громовых упадает,
Валит он в беге своем дерева, и трещит пораженный
Лес; восклицают бойцы, могучею правой рукою
Держат копье на весу, и широкий дрожит наконечник.
Мчит напролом; разгоняет собак, – какую ни встретит,
Мигом ударами вкось их, лающих, врозь рассыпает.
Дрот, Эхиона рукой для начала направленный в зверя,
Даром пропал: слегка лишь ствол поранил кленовый.
Брошенный следом другой, будь верно рассчитана сила,
В цель бы наверно попал, в хребте он у вепря застрял бы,
Но далеко пролетел: пагасейцем был кинут Ясоном.
Молвил тогда Ампикид: «О чтившийся мною и чтимый
Феб! Пошли, что прошу, – настичь его верным ударом!»
Бог снизошел сколько мог до молений: оружием тронут,
Но не поранен был вепрь, – наконечник железный Диана
Сбила у древка; одним был древком тупым он настигнут.
Пуще взбесился кабан; запылал подобен перуну,
Свет сверкает из глаз, из груди выдыхает он пламя,
И как несется ядро, натянутой пущено жилой,
К стенам летя крепостным иль башням, воинства полным, —
К сборищу юношей так, нанося во все стороны раны,
Мчится, – и Эвиалан с Пелагоном, что край охраняли
Правый, простерты уже: друзья подхватили лежащих.
Также не смог упастись Энизим, сын Гиппокоонта,
От смертоносных клыков; трепетал, бежать порывался,
Но ослабели уже, под коленом подсечены, жилы.
Может быть, здесь свою гибель нашел бы и Нестор-пилосец
Раньше троянских времен, но успел, на копье оперевшись,
Прыгнуть на дерево, тут же стоявшее, в ветви густые.
Вниз на врага он глядел с безопасного места, спасенный.
Тот же, свирепый, клык наточив о дубовые корни,
Смертью грозил, своим скрежеща обновленным оружьем,
Гнутым клыком он задел Эвритида огромного ляжку.
Братья меж тем близнецы, – еще не созвездие в небе, —
Видные оба собой, верхом на конях белоснежных
Ехали; оба они потрясали в воздухе дружно
Остроконечья своих беспрерывно трепещущих копий.
Ранили б зверя они, да только щетинистый скрылся
В темной дубраве, куда ни коню не проникнуть, ни дроту.
Следом бежит Теламон, но, неосмотрительный в беге,
Наземь упал он ничком, о корень споткнувшись древесный.
Вот, между тем как его поднимает Пелей, наложила
Дева-тегейка стрелу и пустила из гнутого лука.
Около уха вонзясь, стрела поцарапала кожу
Зверя и кровью слегка обагрила густую щетину.
Дева, однако, не так веселилась удара успеху,
Как Мелеагр: говорят, он первый увидел и первый
Зверя багрящую кровь показал сотоварищам юным.
«Ты по заслугам, – сказал, – удостоена чести за доблесть!»
И покраснели мужи, поощряют друг друга и криком
Дух возбуждают, меж тем беспорядочно мечут оружье.
Дротам преградой тела, и стрелы препятствуют стрелам.
Тут взбешенный Аркад, на свою же погибель с секирой, —
«Эй, молодцы! Теперь предоставьте мне действовать! – крикнул, —
Знайте, сколь у мужчин оружье сильней, чем у женщин!
Дочь пусть Латоны его своим защищает оружьем, —
Зверя я правой рукой погублю против воли Дианы!»
Велеречивыми так говорит спесивец устами.
Молвил и, руки сцепив, замахнулся двуострой секирой,
Вот и на цыпочки встал, приподнялся на кончиках пальцев, —
Но поразил смельчака в смертельно опасное место
Зверь: он оба клыка направил Аркаду в подбрюшье.
Вот повалился Анкей, набухшие кровью обильно,
Выпав, кишки растеклись, и мокра обагренная почва.
Прямо пошел на врага Пирифой, Иксиона потомок:
Мощною он потрясал рогатину правой рукою.
Сын же Эгея ему: «Стань дальше, о ты, что дороже
Мне и меня самого, души моей часть! В отдаленье
Может и храбрый стоять: погубила Анкея отвага».
Молвил и бросил копье с наконечником меди тяжелой.
Ладно метнул, и могло бы желаемой цели достигнуть,
Только дубовая ветвь его задержала листвою.
Бросил свой дрот и Ясон, но отвел его Случай от зверя;
Дрот неповинному псу обратил на погибель: попал он
В брюхо его и, кишки пронизав, сам в землю вонзился.
Дважды ударил Ойнид: из двух им брошенных копий
Первое медью в земле, второе в хребте застревает.
Медлить не время; меж тем свирепствует зверь и всем телом
Вертится, пастью опять разливает шипящую пену.
Раны виновник – пред ним, и свирепость врага раздражает;
И под лопатки ему вонзает сверкнувшую пику.
Криками дружными тут выражают товарищи радость
И поспешают пожать победившую руку рукою.
Вот на чудовищный труп, на немалом пространстве простертый,
Диву дивуясь, глядят, все мнится им небезопасным
Тронуть врага, – все ж каждый копье в кровь зверя макает.
А победитель, поправ грозивший погибелью череп,
Молвил: «По праву мою ты возьми, нонакрийская дева,
Эту добычу: с тобою мы славу по чести разделим».
Тотчас он деве дарит торчащие жесткой щетиной
Шкуру и морду его с торчащими страшно клыками, —
Ей же приятен и дар, и сам приятен даритель.
Зависть почуяли все; послышался ропот в отряде.
Вот, из толпы протянув, с громогласными криками, руки, —
«Эй, перестань! Ты у нас не захватывай чести! – кричали
Так Фестиады, – тебя красота твоя не подвела бы,
Как бы не стал отдален от тебя победитель влюбленный!»
Дара лишают ее, его же – права даренья.
Марса внук не стерпел; исполнившись ярого гнева, —
«Знайте же вы, – закричал, – о чужой похитители чести,
Близки ль дела от угроз!» – и пронзил нечестивым железом
Грудь Плексиппа, – а тот и не чаял погибели скорой!
Был в колебанье Токсей: одинаково жаждавший в миг тот
Брата отмстить своего и боявшийся участи брата, —
Не дал ему Мелеагр сомневаться: согретое прежним
Смертоубийством копье внозь согрел он братскою кровью.
Сын победил, и несла благодарные жертвы Алтея
В храмы, но вдруг увидала: несут двух братьев убитых.
В грудь ударяет она и печальными воплями город
Полнит, сменив золотое свое на скорбное платье.
Но, лишь узнала она, кто убийца, вмиг прекратился
Плач, и слезы ее перешли в вожделение мести.
Было полено: его – когда после родов лежала
Фестия дочь – положили в огонь триединые сестры.
Нить роковую суча и перстом прижимая, младенцу
Молвили: «Срок одинаковый мы и тебе и полену,
Новорожденный, даем». Провещав прорицанье такое,
Вышли богини; а мать головню полыхавшую тотчас
Вынула вон из огня и струею воды окатила.
Долго полено потом в потаенном месте лежало
И сохранялось, – твои сохраняло, о юноша, годы!
Вот извлекла его мать и велела лучинок и щепок
В кучу сложить; потом подносит враждебное пламя.
В пламя древесный пенек пыталась четырежды бросить,
Бросить же все не могла: в ней мать с сестрою боролись, —
В разные стороны, врозь, влекут два имени сердце.
Щеки бледнели не раз, ужасаясь такому злодейству,
Очи краснели не раз, распаленным окрашены гневом,
И выражало лицо то будто угрозу, в которой
Страшное чудилось, то возбуждало как будто бы жалость.
Только лишь слезы ее высыхали от гневного пыла,
Новые слезы лились: так судно, которое гонит
Ветер, а тут же влечет супротивное ветру теченье,
Чует две силы зараз и, колеблясь, обеим покорно, —
Так вот и Фестия дочь, в нерешительных чувствах блуждая,
То отлагает свой гнев, то, едва отложив, воскрешает.
Преобладать начинает сестра над матерью все же, —
И, чтобы кровью смягчить по крови родные ей тени,
Благочестиво творит нечестивое. Лишь разгорелся
Злостный огонь: «Моя да истлеет утроба!» – сказала —
И беспощадной рукой роковое подъемлет полено.
Остановилась в тоске пред своей погребальною жертвой.
«О Эвмениды, – зовет, – тройные богини возмездий!
Вы обратитесь лицом к заклинательным жертвам ужасным!
Мщу и нечестье творю: искупить смерть смертию должно,
Должно злодейство придать к злодейству, к могиле могилу.
В нагроможденье скорбей пусть дом окаянный погибнет!
Будет счастливец Ойней наслаждаться победою сына?
Фестий – сиротствовать? Нет, пусть лучше восплачутся оба!
Вы же, о тени моих двух братьев, недавние тени,
Помощь почуйте мою! Немалым деяньем сочтите
Жертву смертную, дар материнской утробы несчастный.
Горе! Куда я влекусь? Простите же матери, братья!
Руки не в силах свершить начатого – конечно, всецело
Гибели он заслужил. Ненавистен мне смерти виновник.
Кары ль не будет ему? Он, живой, победитель, надменный
Самым успехом своим, Калидонскую примет державу?
Вам же – пеплом лежать, вы – навеки холодные тени?
Этого я не стерплю: пусть погибнет проклятый; с собою
Пусть упованья отца, и царство, и родину сгубит!
Матери ль чувствовать так? Родителей где же обеты?
Десятимесячный труд материнский, – иль мною забыт он?
О, если б в пламени том тогда же сгорел ты младенцем!
Это стерпела бы я! В живых ты – моим попеченьем
Ныне умрешь по заслугам своим: поделом и награда.
Данную дважды тебе – рожденьем и той головнею —
Душу верни или дай мне с братскими тенями слиться.
Жажду, в самой же нет сил. Что делать? То братские раны
Перед очами стоят, убийства жестокого образ,
То сокрушаюсь душой, материнскою мучась любовью, —
Горе! Победа плоха, но все ж побеждайте, о братья!
Лишь бы и мне, даровав утешение вам, удалиться
Следом за вами!» Сказав, дрожащей рукой, отвернувшись,
В самое пламя она головню роковую метнула.
И застонало – иль ей показалось, что вдруг застонало, —
Дерево и, запылав, в огне против воли сгорело.
Был далеко Мелеагр и не знал, – но жжет его тайно
Этот огонь! Нутро в нем – чувствует – все загорелось.
Мужеством он подавить нестерпимые тщится мученья.
Сам же душою скорбит, что без крови, бесславною смертью
Гибнет; счастливыми он называет Анкеевы раны.
Вот он со стоном отца-старика призывает и братьев,
Кличет любимых сестер и последней – подругу по ложу.
Может быть, также и мать! Возрастают и пламя и муки —
И затихают опять, наконец одновременно гаснут.
Мало-помалу душа превратилась в воздух легчайший,
Мало-помалу зола убелила остывшие угли.
Гордый простерт Калидон; и юноши плачут и старцы,
Стонут и знать, и народ; распустившие волосы с горя
В грудь ударяют себя калидонские матери с воплем.
Пылью сквернит седину и лицо престарелый родитель,
Сам распростерт на земле, продолжительный век свой поносит.
Мать же своею рукой, – лишь сознала жестокое дело, —
Казни себя предала, железо нутро ей пронзило.
Если б мне бог даровал сто уст с языком звонкозвучным,
Воображенья полет или весь Геликон, – я не мог бы
Пересказать, как над ней голосили печальные сестры.
О красоте позабыв, посинелые груди колотят.
Тело, пока оно здесь, ласкают и снова ласкают,
Нежно целуют его, принесенное ложе целуют.
Пеплом лишь стала она, к груди прижимают и пепел,
Пав на могилу, лежат и, означенный именем камень
Скорбно руками обняв, проливают над именем слезы.
Но, утолясь наконец Парфаонова дома несчастьем,
Всех их Латонина дочь, – исключая Горгею с невесткой
Знатной Алкмены, – взрастив на теле их перья, подъемлет
В воздух и вдоль по рукам простирает им длинные крылья,
Делает рот роговым и пускает летать – превращенных.
