тупик.
Серьёзные претензии автор имеет и в отношении гарантирования законом свободы массовой информации. Эту норму он также считает ошибкой, поскольку гарантия «установлена» не как значимый фактор социальной свободы, а всего лишь – для товара, не учтённого в производстве. Подобные действия, как то вытекает из текста книги, опустошают и окружающее нас право, и саму демократию.
Любопытным представлено этическое. В книге о нём рассказывается как о феномене права, когда свобода поступков и ограничения для них оформлены не в виде законодательных или нормативных правовых актов, а – как неписаные.
Их принятие неподвластно каким бы то ни было структурам и является исключительной компетенцией общества в его совокупности или – отдельных его слоёв. Силы надобщественного влияния, такие, например, как парламенты или религиозные конфессии, нередко идут на переоформление этического в официальные законы и указы или в корпоративные установления, а также в отдельные их фрагменты. В этом случае его обязывают служить часто в не свойственных ему значениях. Скажем, нашей конституцией предусмотрено, чтобы информация о состоянии окружающей среды подавалась достоверной. Иначе говоря, она всегда должна приходить к людям, к населению в самых точных параметрах, чего не бывает и даже не может быть: возможны ошибки в исследованиях, прогнозах и т. д. Ещё образец: Русская православная церковь взяла да и разработала десять заповедей для предпринимателя. Само собой, следовать им никто не стал. Подобных творений великое множество. Эффект от них или очень мал, или ничтожен. Но зато под их влиянием существенно «искривляется» правовое пространство. Более всего это ощутимо на регулировании процессов идеологического, духовного, чувственного, эстетического миров. Здесь пышно расцветает демагогия, в неотчётливых тонах получают объяснение аспекты социального бытия, морали и нравственности, менталитета, культуры, национализма, патриотизма.
Добровольные помощники и доверенные лица автора провели объёмный мониторинг частных мнений о новом издании. Только по месту опубликования (в Саранске) собрано более полутора десятков письменных отзывов и рецензий. Да ещё зафиксированы и устные отклики. Настоящий кладезь оценок, раздумий, замечаний, напутствий! И ни один из участников этой нешумной ознакомительной акции не смог отказать сочинению в его достоинствах. Часть рецензионного материала помещена под обложкой второго издания книги и откомментирована автором.
Хотелось бы привлечь внимание к сочинению прежде всего тех, кто занят культурой и причастен к ней талантом, любовью или простой привязанностью. Свобода в сферах культуры, в культурной жизни – атрибут обязательный. Без неё никак, поскольку свобода изымалась бы из такой сложнейшей духовной сферы, как художественное творчество, и в таком случае в нём были бы исключены и поиск, и вообще любые предпочтения. Преобладающей была бы удушливая догма, как порождение диктата. Автор не обходит возникающие здесь весьма сложные проблемы и тенденции. Немало страниц в «Последнем завете» посвящено процессам развития культуры, отдельным произведениям литературы и искусства разных эпох и стран.
Есть масса явлений широкого общественного плана, о которых в обществе знают все, но рассуждать о них всерьёз и публично считается как бы неуместным и ввиду этого – практически некому.
Это «усреднённый», обычный подход к тому, что размещено в наиболее деликатном слое нашей этики – там, где привычное и всем хорошо знакомое не предназначено к массовому открытому употреблению, а, наоборот, удерживается «в себе» и воспринимается как запрещённое. Человеку не всё дозволено. Каждый, видимо, внутренне сжимается, принимая пищу за обеденным столом «под аккомпанемент» телевизионных или радийных сообщений о каких-либо гнойных болячках, о расстройствах стула, о составляющих мочи и кала, о тошноте, об оральном сексе. Подавать такую информационную продукцию в любое время суток и любой аудитории вроде бы уже и не считается неприличным: предметы ведь в принципе не закрыты, не под цензурой. Однако в один ряд с ними ставятся теперь и предметы, к употреблению не допускаемые по соображениям морали и нравственности. Такие, как матерщина. В условиях, когда в воздухе витают представления о свободе как абсолютной величине, людям может казаться, что и тут не должно быть никаких ограничений. Открытое и всё более широкое пользование матом становится явлением обыденным, неосуждаемым. В эпоху, заявляющую, будто она способна сотворить культуру наивысшего образца, – что это? Непонимание самих себя? Эзотерика? Или провал, куда в безумии устремляется большинство?
Вопросов, связанных с бытованием матерщины, так много, что оставаться от них в стороне, кажется, уже невозможно. И тем не менее все отмалчиваются. Да, иногда высказывают неудовольствие. Но при этом сами часто совмещают праведный гнев с употреблением слов из непристойной лексики. Особенно изощрены в притворствах учёные, педагоги, лингвисты, политики. Притворяясь рассерженными, они, как истинные блудяги, пока палец о палец не ударили, чтобы хоть объяснить, откуда есть пошла матерщина. Что за феномен? О том, как с ним бороться, надо ли бороться или пусть-ка он катится куда сам пожелает, даже боятся говорить. Скажут, – да не так! И вправду – неохота краснеть за свою трусость, за скудную компетентность, за невежество. Обходятся порожними нравоучениями, ратуют за полный запрет строгим законом. Слепцы!
Кому хоть раз довелось бывать в доме российского правительства, когда там восседал Ельцин, тот не мог не услышать отборной матерщины, что называется, в каждом тамошнем уголке. Снизу доверху по всему огромному зданию. По случаю гнева и по случаю благодушия. Сам хозяин Белого дома выражался матом легко и непринуждённо, точно с вешалки пиджак снимал. Матерный словарь присутствовал в каждом кабинете; ругательствами перемежались обсуждения самых важных для государства вещей. Бывавшие в Белом доме вечно пугливые провинциалы досадливо укоряли себя: как это мы, входя, скромничали? – Теперь, понаблюдав, понаслушавшись, и уже – от «самого», отставать, конечно, не будем, хотя, впрочем, и не отставали раньше.
К такой же точно дикой преемственности открыты все ворота и двери московского Кремля, всех его учреждений.
Матовое половодье давно захлёстывает Россию. Люди в галстуках, с модными причёсками, дети, военные, бомжи, тюремщики, роженицы – всем привольно в его глубинах. Все основания есть не верить в искренность тех, кто изображает из себя ангелов. Раз уж исходит мат из теле– и радиостудий, с театральных подмостков, из книг, с публичных тусовок, то чего ещё нужно больше? И такое впечатление, что это как бы второй воздух, без которого общество уже не может жить. А всё-таки должно же быть объяснение этому странному чертополоху в «великом и могучем» русском!
Давайте осмотримся.
Читая тексты на древнерусском языке, нельзя обнаружить в них матерщины на всём долгом этапе от упоминаний о первых славянцах до той поры, когда
