Вадим Шершеневич - Поэмы

Вот тянутся дни
И волочатся месяцы
Как вожжи выпущенные временем из рук
И в какие страницы поместится
Этот страх твоих медленных мук

Нет Я знаю Что с тех пор как фыркнуло звездами
Небо в пляске цыгански ночной
Такой любви не бывало создано
И мечтать боялись о любви такой
Я поднес
Как флакон едкой английской соли
Мое сердце
К лежащей без чувств и страстей
Знаю
Рядом с любовью моей
Любовь Алигьери не болей
Чем любовь к проститутке гостей

Это царство огромного отсыревшего сплина
Неужель не растопит
Мой преданный пламенный взор
Это моя гильотина
Где каждая слезинка тяжелей
И острей
Чем топор

Боже
Видишь какие пасхальные речи
Я втащил в ее длительный пост
Весь огромный свой дар
Настоящей любви человечьей
Ей принес
Как собака поджатый свой хвост
Полюбить
Отлюбить
Может всякий
И всякий
О любовь их кощунство прости
Но покорной
И черной
И слюнявой собаке
Невозможно от ног госпожи отползти

Ты Господь
Нас зовущий прописными скрижалями
Отказаться от страсти от любви и земли
Ты влекущий
Нас в кущи
Где в бездельи
В весельи
Под пальмами
Мы лениво толстеть бы могли
Ты глотающий временем
Как ртом китовьим Стаи
Мелких людишек рыбешек
Чтоб в досугах своих
Как решеткой зубов дверями рая
Отделять от могучих святых
Занимайся веселой своей
Сортировкой
Малокровные души принимай понежней
Но не смей
Даже мыслью коснуться неловко
Любимой и только моей

Если ж душу и тело как причастья приемля
Ты возьмешь во царство свое
Я оставя
Как книгу
Прочтенную землю
Тоже предстану пред лицо твое
У ключника рая
Ключи сорву с пояса
А на черта ли ты
На ворота
Английских замков насажал
И рыдая
Как пьяный вломлюсь беспокоясь
В твой усыпительный зал
Как когда-то мой прапрапрапрадед
В руки Христа гвозди вбивал
Без конца
Так наследник ворвется в небеса
И воссядет
На пол туч
Залитых красным вином зари
Оскорбляя отца
Боже
Губы мои в первый раз пронесли твое
Имя
Как носильщик тяжелый чемодан на перрон
Господи
Слышишь ли с какою великой молитвою
Богохульник отныне к тебе устремлен

Вот волочатся дни недели и месяцы
Как вожжи
Оброненные временем из рук
И в какие же строки вместится
Мой страх ее новых мук

Если кто-нибудь скажет что и это до срока
Посмеет назвать не вечной любовь мою
На него я взгляну
Как глядят на пророка
И потом как пророка
Убью
И стогорло стозевно стооко
Запою

Ты пришла
И со мною
Снизошла
Ненежданно
Бахромою
Ресниц надо мною
Звеня
Ты прости меня грешного жуткая Жанна
Что во многих доныне нашла
Ты меня

И за все за другое прости меня
И за запонку и за то что тебе темно
Кто причастен твоему обожженному имени
Тот святой и погибший давно

Встало долгое лето любви опаленной
Только листьями клена
Твой
Капот вырезной
Только где то шуменье молвы отдаленной
А над нами блаженный утомительный зной
И от этого зноя
С головою
Погрузиться
В слишком теплое озеро голубеющих глаз
И безвольно запутаться
Как в осоке
В ресницах
Прошумящих о нежности в вечереющий час
И совсем обессилев от летнего чуда
Где нет линий углов
Нету слов
И нет грез
В этих волнах купаться и вылезть оттуда
Закутаться мохнатыми простынями волос

Твое имя пришло по волне
Не тоня
Издалече
Как Христос пробирался к борту челнока
Так горите же
Губ этих тонкие свечи
Под мигающим
Пламенем языка

Ты пришла далека и близка вся
И на мне запеклась как кровь
Так славься
Коль славна славься
Собачья моя любовь

Только страшно одно
И на шею
Ты накинешь словно петлю
Если губы твои вдруг сумеют
Прошептать мне люблю

Я надменный и радостный тебя поцелую
И ослепну
Как узник увидевший яростный свет
И той не станет
Какую
Искал
Тысячу девятьсот семнадцать лет
И в огромном курьерском запевающей похоти
Мы как все
Как другие полетим
Поскользим
И не станет сжигающей в хохоте
Труп любимого сердца
Не желая расстаться с ним

Отчаянье проехало под глаза синяком,
В этой синьке белье щек не вымою.
Даже не знаю, на свете каком
Шарить тебя, любимая!

Как тюрьму, череп судьбы раскрою ли?
Времени крикну: «Свое предсказанье осклабь!»
Неужели страшные пули
В июле
В отданную мне грудь, как рябь?!

Где ты?
Жива ли еще, губокрылая?
В разлуке кольцом горизонта с поэтом
Обручена?
Иль в могилу тело еще неостылое,
Как розовая в черный хлеб ветчина?

Гигантскими качелями строк в синеву
Молитвы наугад возношу...
О тебе какой?
О живой
Иль твоей приснопамятной гибелью,
Бесшабашный шут?!
Иль твоей приснопамятной гибелью,
Ненужной и жуткой такой,
Ты внесешься в новую библию
Великомученицей и святой;
А мне?.. Ужасом стены щек моих выбелю.

Лохмотья призраков становятся явью.
Стены до крови пробиваю башкой.
Рубанком языка молитвы выстругав.
Сотни строк написал я за здравье,
Сотни лучших за упокой.
Любимая! Как же? Где сил, чтобы вынести
Этих дней полосатый кнут.
Наконец, и мой череп не дом же терпимости,
Куда всякие мысли прут.

Вечер верстами меряет згу.
Не могу.
От скрипа ломаются зубы.
Не могу.
От истерик шатается грудь.
Неужели по улицам выпрашивать губы,
Как мальчишка окурок просит курнуть.

Солнце рыжее, пегое
По комнате бегает
Босиком.
Пустотою заскорузлое сердце вымою.
Люди! Не знаю: на свете каком
Неводом веры поймаю любимую.

О нас: о любимой плюс поэте —
Даже воробьи свистят.
Обокрали лишь двух мы на свете,
Но эти Покражу простят.

На одну
Чашку все революции мира,
На другую мою любовь и к ней
Луну,
Как медную гирю, —
И другая тяжелей!

Рвота пушек. По щекам равнин веснушками конница.
Шар земной у новых ключей.
А я прогрызаю зубами бессонницы
Густое тесто ночей.

Кошки восстаний рыжим брюхом в воздухе
И ловко на лапы четырех сел.
Но, как я, мечтал лишь об отдыхе
В Иерусалим Христа ввозивший осел.

Любимая!
Слышу: далеко винтовка —
Выключатель счастья — икнет...
Это, быть может, кто-то неловко
Лицо твое — блюдо весны —
Разобьет.

Что же дальше? Любимая!
Для полной весны
Нужно солнце, нагнущее выю,
Канитель воробьев и смола из сосны,
Да глаза твои сплошь голубые.
Значит: больше не будет весны?

Мир присел от натуги на корточки
И тянет луну, на луче, как
Бурлак.
Раскрываю я глаз моих форточки,
Чтобы в черепе бегал сквозняк.

Счастья в мире настанет так много!..
Я ж лишен
И стихов и любви.
Судьба, словно слон,
Подняла свою ногу
Надо мною. Ну, что же? Дави!

Что сулят?
— В обетованную землю выезд?
Говорят
— Сегодняшний день — вокзал.
Слон, дави! Может, кровь моя выест,
Словно серная капля, у мира глаза.

В простоквашу сгущая туманы,
На оселке
Моих строк точу топор.
Сколько раз в уголке
Я зализывал раны!
Люди! Не жаловался до сих пор.

А теперь города повзъерошу я,
Не отличишь проселка от Невского!
Каждый день превращу я в хорошую
Страницу из Достоевского!

Череп шара земного вымою —
И по кегельбану мира его легко
Моя рука.
А пока
Даже не знаю: на свете каком
Шарить тебя, любимая?!

Судьба огрызнулась.
Подол ее выпачкан
Твоим криком предсмертным...
О ком? А душа не умеет на цыпочках
Так и топает сапогом.

Небо трауром туч я закрою.
Как кукушка, гром закудахчет в простор.
На меня свой мутный зрачок с ханжою
Графин, как циклоп, упер.
Умереть?
Не умею. Ведь
Остановка сердца отменяется...
Одиночество, как лапу медведь,
Сосет меня ночью и не наедается.

Любимая! Умерла. Глаза, как конвой,
Озираются: Куда? Направо? Прямо?
Любимая!
Как же? А стихам каково
Без мамы?
С 1917-го года
В обмен на золото кудрей твоих
Все стихи тебе я отдал.
Ты смертью возвращаешь их.

Не надо! Не надо! Куда мне?!
Не смею
Твоим именем окропить тишину.
Со стихами, как с камнем
На шее,
Я в мире иду ко дну.

С душою растерзанней рытвин Галиции
Остывшую миску сердца голодным несу я.
Не смею за тебя даже молиться,
Помню: «Имени моего всуе...»
Помню: сколько раз с усопшей моею
Выступал на крестовый поход любви.
Ах, знаю, что кровь из груди была не краснее,
Не краснее,
Чем губы твои.

Знаю: пули,
Что пели от боли
В июле
Фьють... фыоть...
Вы не знали: в ее ли,
В мою ли
Вжалились грудь.

Мир, бреди наугад и пой.
Шагай, пока не устанут ноги!
Нам сегодня, кровавый, с тобой
Не по дороге!!!

Из Евангелья вырвал я начисто
О милосердьи страницы и в згу —
На черта ли эти чудачества,
Если выполнить их не могу.

Какие-то глотки святых возвещали:
«В начале
Было слово...» Ненужная весть!
Я не знаю, что было в начале,
Но в конце — только месть!

Душа обнищала... Душа босиком.
Мимо рыб молчаливых
И болтливых
Людей мимо я...
Знаю теперь, на свете каком
Неводом нежности поймаю любимую!

Эти строки с одышкой допишет рука,
Отдохнут занывшие плечи, —
И да будет обоим земля нам легка,
Как легка была первая встреча.