Уильям Йейтс - Пьесы (сборник)

Его прогоним мы, но я свободен.
Пляшу, охочусь, ссорюсь я, влюбляюсь,
Когда и где мне самому угодно.
И если б жидкой кровь твоя не стала,
Увы, с годами, ты б меня не трогал.

Я детям сильную страну оставлю.

Ты хочешь, чтоб тебе я подчинился,
Чтоб следовал во всем твоей я воле,
Бежал к тебе по твоему приказу,
Сидел в совете между стариками;
И это я, чье имя охраняет
Наш край теперь, и, помнится мне, в прошлом
Изгнал я Медб, и северных пиратов,
И сорхских королей числом до сотни,
Да и царей богатого Востока.
Зачем же мне, который с трона
Тебя не дал согнать, еще и клясться,
Как будто я король у свиноводов,
Как будто я у очага потею,
Как будто я руками лишь рисую
Узоры на золе? Неуж и вправду
Ленив я так, что без кнута не стану
Тебе служить?

При чем тут кнут, воитель?
Да нет, сыны меня, как день, так мучат,
Мол, никакого с Кухулином сладу
И в будущем, как быть с ним, мы не знаем,
Коли его не купишь, не сломаешь.
Тебя не станет, где искать защиты?
Земля горит, где он огнем проходит,
Над ним у времени нет власти.

Вот славно!
Так что же, подчиняться мне придется
Юнцу, коли его посадишь ты на трон,
Как будто это ты?

Да уж, наверно.
Ведь сын мой королем верховным будет,
А ты, хоть пламя в жилах у тебя
И твой отец пришел к нам с солнца, ты
Один из королей и голос твой
Не громче всех других в делах державных
И тише, чем у сыновей моих.

Ну что ж, мы честно все обговорили.
Когда умрем с тобой, вот будут толки
О нас повсюду. Помнишь, молодые,
Мы видели, как облако рдяное
Парило над землей? Оно исчезло,
И мы свершили больше, чем другие,
Так будем честны. Конхобар, не любы
Мне сыновья твои – нет в них размаха,
Нет крепости в костях, им стелют мягко,
А мы с тобой довольствовались малым.

Ну да! Что ж ты детьми не обзавелся?

Уж лучше вовсе не иметь потомства,
Чем быть отцом иль бледной немочи,
Иль дурака, иль жалкого урода
В том доме, где я радовался жизни.

Ты врешь, хоть честностью своей хвалился.
Нет, всякий муж, владеющий землею,
Ее желает завещать потомку,
Чтоб имя сохранить свое в веках,
И горю нет предела для того,
Кто все именье отдает чужому,
Как ты отдашь.

Наверно, это правда,
Но не для нас. Нас арфы будут славить.

Играешь ты словами, как законник,
Не вкладывая в них души. А мысли
Твои я знаю, ведь недаром чашу
И плащ один делили на двоих.
Тебя ли мне не знать? Во сне ты плакал
О сыне, правда, помню я, так горько,
Что встал я на колени и молился
О сыне для тебя.

Тогда ты думал,
Что буду я послушен, как другие,
Коль стану им подобен; нет, не вышло;
Я не такой, и не было резона,
Я не хотел свою породу портить,
Хоть некогда владыка неба ястреб,
Породой поступившись, жизнь мне дал,
Зачав меня от смертной.

Так всегда.
Насмешничаешь ты над здравым смыслом,
Иль всё тебе, иль ничего не надо.
Да нет на свете юноши такого,
Который всем бы угодил тебе.

Ни дом, ни имя я не завещаю
Тому, кто убоится и не выйдет
Со мной на поединок.

Что ж, ты быстр,
Силен и безразличен к здешним девам,
Так почему б тебе не влезть на гору
И не поймать небесную красотку,
А то на берегу ты подстерег бы
Принцессу из морского королевства.

Не богохульник я.

Ты презираешь
Ирландских королев и не признаешь
Своим ребенка.

Это ты сказал.

А я ведь помню, как ты похвалялся,
Когда на празднике напился эля,
Что, воинскому делу обучаясь
В Шотландии, там королеву встретил
С лицом, как камень, белым и, как пламя,
Власами рыжими. Других любил ты,
Но от нее, воительницы храброй,
Лишь от нее вдруг захотел ты сына.

Смеешься над «воительницей храброй»,
Ведь с прялками тебе привычно знаться,
Ты терпишь рядом только тех из женщин,
Которые твердят ежеминутно:
«Ах, как ты мудр!» —
«Не хочешь ли ты кушать?» —
«Что мне надеть, чтоб угодить вам, сэр?»
Так гомонят они все дни и ночи.
Воительница! В этом нет насмешки,
Ведь ты ее не видел, Конхобар,
Когда, откинув голову назад,
Она смеялась, с тетивой на ухе,
Когда она серьезно рассуждала,
Сев к очагу, и, будто от вина,
Взгляд у нее темнел, когда любовной
Она пылала страстью… Пусть бездетна,
Она прекрасней всех на свете женщин,
Она могла бы королей рожать.

Ты помнишь ли, о чем мы говорили?
Известна мне та женщина, которой
Хвалы теперь возносишь – это Айфе.
Возненавидела она тебя
И не упустит шанса, чтоб потуже
На Кухулине петлю затянуть
Иль земли захватить твои, на помощь
Призвав все воинства на свете.

Что же,
Меня совсем не удивляет это,
Ведь для меня любовь, что поцелуй
Во время битвы или перемирье
Воды и масла, света с темной ночью,
Горы с долиной, огненного солнца
С холодною, скользящею луной —
Короткой передышкою в войне
Противников, не знающих покоя
В три раза дольше, чем известен край наш.

Послушай, Айфе начала войну,
Число врагов становится все больше,
Все крепче их удары в наши стены,
А ты сердиться вздумал на меня.
Едва заговорю, твой разум бьется,
Как ласточка, попавшаяся ветру.

Взгляни, за дверью славные мужи
Нас ждут: советники мои седые,
И короли из юных, и танцоры,
Арфисты тут, с которыми ты кутишь, —
И всех их единит одна тревога.
Ужели ты не подчинишься долгу
И не спасешь страну от жалкой доли?
И ты, и я всего лишь половинки —
Мне мощь твоя нужна и жар сердечный,
Тебе ж расчетливый мой разум нужен.

О вы, возросшие в гнезде высоком,
Вы, ястребы, летавшие со мною,
Глядевшие на солнце, снова вместе
Мы можем полететь по воле ветра.
Король же требует повиновенья,
Я речи слушаю его с утра,
Но больше не могу. Скорей в конюшню —
Пусть колесницы запрягают быстро,
Не медля, шлите вестников к арфистам,
Найдем поляну где-нибудь в лесу
И спляшем там.

Дай клятву, Кухулин,
Хотим мы, чтоб на верность дал ты клятву.

На верность чтоб поклялся Конхобару?

Да! Да! Да! Да!

Дай клятву Конхобару.

Из них никто не хочет беспокойства
С тех пор, как стали жить они в достатке.

Так кто ж переменился – я иль вы?
И я опасен стал? Да нет, неправда.
Теперь другие вы при женах, детях
И не хотите следовать за мной,
Ведь я, как прежде, словно птичка волен,
Хотя пора бы годам кровь разжижить
И успокоить буйный нрав. Ну нет!
Я тот же Кухулин. Но воля ваша,
И я клянусь на верность солнцем, светом,
Водой, луной и воздухом. Еще?

Огонь зажжен от наших очагов,
Свидетели мои – мужи седые,
Твои – младые короли. Пусть жены
Огнем очистят все дома, порожки
И по обычаю закроют двери,
Потом споют нам то, что сочинили
Законники былых времен, чтоб выгнать
Отсюда всех колдуний, ведь клятвой можно
Связать свободу мужа, не жены.
Так пусть звучат слова, которыми
Прогоним жен, познавших превращенья,
Колдуний, взявших ветры в свой полон.

Ты гори, огонь, гори,
И колдуний ты гони,
Пусть не губят никого
И не рушат ничего.
Пусть бежит исконный враг
От тебя, порог, от тебя, очаг,
Вы гоните нечисть прочь,
Нецелованную дочь
Тех стихий, что для людей
Тайна неба и морей.
Ведьмы, на погибель королям,
Взяв песок и глину пополам,
Лепят кукол – в реку опускать
И позлее колдовать.
Могут в псов они их обратить,
Чтобы мучить и убить
Из каприза одного.
Заколдован если кто,
За колдуньями пойдет,
Путь-дорогу к ним найдет,
Чтобы силу им отдать,
Самому бессильным стать.
Ведьмы ж умастят себя
От макушки до носка,
Взяв единорога жир,
Чудесной силы эликсир.
Трижды будет жалок тот,
Немощный, больной урод,
Кто к колдуньям в плен попал,
Он, считай, уже пропал.
Горький и смертельный яд
Ласки сладкие таят,
И целуют ведьмы, чтоб учить:
«Будешь ненависть любить».
На любовном колесе
Головы теряют все,
Но колдуньям мил пожар,
Если дан им верхний жар.
Все мечи пусть вволю пьют
И на землю пусть не льют
Эль из древней чаши сей —
Клятва будет тем верней, —
Чтоб не взял у нас наш враг
Наш порог и наш очаг.