Часть 3.
Сердце взял мое сын мага, кубки магов срок подать,
Ведь теперь для нас не благо — в праведности пребывать.
Разлучился я с луною, вне себя я быть хочу:
Чаши мне подай, о кравчий, небу вечному под стать.
Нам, кабацким забулдыгам, пить вино разрешено.
В том, кто видит мир в руинах, поселилась благодать.
Кравчий, мы впитали душу жизненосного вина,
Но уста усладу пьющих не желают уставать.
Хмель сродни душе и крови, не затем ли мудрый врач,
Кровь пустив, ее частицы склонен «душами» назвать?
Поутру б опохмелиться, да закрыт питейный дом,
Вот и я зову аллаха — «Все способный отверзать!»
Отчего в питейном гомон? Видно, с девушкой-лозой
Навои, подобно пиру, любит шашни затевать.
* * *
От синих язв камней разлуки я погорел средь бела дня,
Гумно мое заполыхало в ночи от серного огня.
Мою унылую лачугу огонь разлуки озарил,
Из-под ее убогой кровли тьму непроглядную гоня.
На коже родинку и алиф ты, взяв индиго, навела;
И алифы стал вырезать я, и язвы прижигать, браня.
Для стрел ее метою сделал я сердце — и разбогател:
Дороже яхонта отныне стрела любая для меня!
Украсив золотой фольгою обличья роз в моем саду,
Она ушла, осенним тленом цветник весенний осеня.
Спасенья от самодовольства я и мечети не сыщу.
Я в винном кабачке, отшельник, — там и отыщешь ты меня.
О Навои, пятном родимым она мне заслонила свет,
И вот я, раздирая ворот, скриплю каламом, жизнь кляня.
* * *
Сердце кровью из ран обагрить я сумел
И в багряный тюльпан превратить я сумел.
Льдистым взором — рой капель на стрелах твоих —
В градин полную горсть остудить я сумел.
Ту луну, что зеницею ока была,
Чернотою тоски окружить я сумел.
Гнать меня? Просыпаться не стала она!
До утра как собака провыть я сумел.
А узрев пузырьки на поверхности вод,
Нежность уст твоих вообразить я сумел.
Хоть небесная мне и грозила карга,
Козни злобные предотвратить я сумел.
Знак несчастья на желтом лице Навои
Мыслью в желтый тюльпан обратить я сумел.
* * *
О соперники! Вам чаша вожделенья и желанья,
Нам — приют тоски недужной и тревоги расставанья.
Я любовью весь истерзан, тело все в кровавых ранах,
Будто недруги решили, чтоб платил им кровью дань я.
Дом Фархада и Меджнуна — это горы и долины.
Я от их оков свободен в бесприютности скитанья.
В миг, когда младая пери поселилась в сердце мудром,
Обернулись безрассудством все дотошные познанья.
Нет, в душе шалуньи этой не вписал я свое я имя:
В ней бесследность, безымянность, отраженье без прозванья.
Я сражен любовью насмерть, но — умри сто мне подобных:
В сердце, ласковом лишь с виду, не отыщешь состраданья!
Старца древнего, о боже, ты смутила мимоходом;
Так пускай пройдет во благе гордость самолюбованья!
Все грехи прости, кабатчик, мне, отшельнику дурному:
Мне за зло — добром платил ты с постоянством упованья.
Ты про Навои сказала, будто любит он другую:
О творец, бессчетны этих подозрений сочетанья!
* * *
Знайте, что все розы мира — колкости шипов не стоят.
Розоцветных вин кувшины — бед хмельных оков не стоят.
Если шах тысячелетье всей подлунной будет править,
То и мига униженья дни всех тех веков не стоят.
Все отрады в продолженье жизни сотен поколений
И минуты лицемерных властных пустяков не стоят.
Коль сандал или алоэ ты швырнуть захочешь в пламя,
Дым окутает жаровню — и жаркое дров не стоит!
Все манящие в походы царства дальних небосклонов
Едкой пыли от походных грубых башмаков не стоят.
Ежели в любимой близость длится месяцы и годы,
Но соперник есть — услада пары медяков не стоит!
Горний мир небытия ты, Навои, иному миру
Предпочти. Все ласки света двух хромых шажков не стоят!
* * *
Луна в носилках, о постой, постой,
В моих глазах останься на постой!
Твои глаза убийцами слывут,
Но злей их — яд, коварный и густой.
Вздыхать я стал бы у твоих дверей, —
Вздох обернется смертной пустотой!
Я стал Меджнуном у второй Лейли.
Чудак смешон своею простотой.
Не диво, что полудремотных глаз
Полудобычей стал певец простой.
На родинку бы милую взглянуть
И захлебнуться счастья высотой.
О Навои, не думай о себе:
Твой идол полн бесцельной суетой!
* * *
Зеркало становится водою от лица, что темень гонит прочь.
Точно так, как ледяным сосулькам солнца вешнего не превозмочь.
Приподняв платок, ты показала, что равно прелестны лик и стан,
Будто это в самый миг навруза, где спешат сравниться день и ночь!
Коль зашить расселины захочешь — в сердце, обращенном в сто кусков,
То стрела, сшивающая сердце, станет для тебя иглой точь-в-точь.
Дремлют искорки разлуки в теле, превращенном в неостывший прах,
Будто пламя, что булат из камня высекает, хлещет во всю мочь!
Что ж ты мое сердце изловила, что ж ты столько раз меня гнала:
Ведь бежав из плена, зверь не станет больше до ошейника охоч!
Кравчий, в моем сердце скорбь вселенной, вековечной горестности дщерь, —
Сделается пусть огонь печали чашею веселия точь-в-точь!
Откажись же от души и тела, Навои, — ведь нет в любви земной
Средства против горестей и жалоб: лишней мукой сердце не морочь!
* * *
Правоверные, слышите вы себялюбца стенанья?
Взвился вопль до небес из страны, где живут мусульмане.
Обещал мне лобзания твой животворный рубин:
Хоть была это ложь, оживили меня обещанья!
Солнце вырвалось ало из ласковых прядей твоих,
Словно птица из плена, безумец — из пут назиданья!
В дни разлуки забыла меня луноликая та:
Если близость найду, позабуду про дни расставанья.
Если в чаше вина отражен мой прелестный кумир,
Нечестивцем я стану, расставшись с той сладкою данью.
Ты, что чести и славы все требуешь от Навои,
Знай — от чести и славы ушел он в земные скитанья.
* * *
Цвет прядей твоих — это амбра иль мускус Китая?
Вкус губ твоих — сахар иль меда струя золотая?
Бесчестья зуннаром не стали ли пряди твои?
Не клонят ли смертные выю, его обретая?
Не сердца ль огнем пламенеет твой жаркий рубин?
Не в чаше ль твоей — роза светится, как огневая?
Сердечной казны не стрела ль твоя стала замком,
Где свежие губы, как перстня оправа литая?
«Хмельного влюбленного я умертвила!» — скажи.
Противились шейхи, но ты их взманила, блистая!
Дехканин, меня в ее сад и цветник не тяни —
Жасмин или роза верней? Вот задача простая!
Как лед ее сердце… Что ж сделаешь ты, Навои:
Издашь ли ты вопль, иль заплачешь, тоски не скрывая?
* * *
Соловей, лишенный розы, умолкает, не поет;
Попугай, лишенный лакомств, красноречье где найдет?
Я твоей любви лишился. Словно пламя — каждый вздох.
Я вздыхаю, опасаясь, чтоб не вспыхнул небосвод.
И за то, что я не плачу, ты не упрекай меня:
Кто давно от скорби умер, разве может плакать тот?
День и ночь молю аллаха — умертви, но не карай!
Лучше потерять мне душу, чем терпеть разлуки гнет.
Вкруг свечи своей улыбки ночью вился мотылек,
Он свечи своей лишился в час, когда заря встает.
Навои с тобой в разлуке птицей безголосой был.
Не лишай раба отныне царственных своих щедрот!
* * *
Стрелы милой полетели в грудь мне, обнаружив путь
Смерти — к сердцу, ну а сердцу входом в жизнь тот служит путь.
Как с окружности высокой к центру линии ведут,
Так с небес несутся стрелы, намечая в душу путь.
Стрелами я весь изранен, горем я пронзен насквозь,
В ливне стрел моя дорога, мой все хуже, хуже путь.
Пусть моей разлуки раны будут, как пути чертеж.
Пусть моей прекрасной пери будет нужен этот путь.
У меня перед глазами ярких уст твоих мечта.
Кровь из глаз моих струится — с мукой дружен этот путь.
Как же в кабачок свиданья, виночерпий, мне пройти? —
Держит молодой и старый в сторону все ту же путь.
Навои, я зашиваю раны на груди своей,
Чтоб осталась пери в сердце, чтобы закрыть наружу путь.
* * *
Недруги меня чернят. Кто подскажет, как мне быть?
Пери, я не виноват. Кто подскажет, как мне быть?
Обижаемый людьми, их обидчиком слыву,
Все в стране меня бранят. Кто подскажет, как мне быть?
Пери — наилучший врач. У меня любимой нет,
Смерти избегу навряд. Кто подскажет, как мне быть?
Я народу нес добро, а народ со мной жесток,
Милостью господь богат — пусть он скажет, как мне быть?
Навои, покину я родину — в родном краю
Ничему уже не рад. Кто подскажет, как мне быть?
* * *
Если б был я быстрым ветром, я б своей любви достиг.
В прах у ног твоих прекрасных уронить хочу свой лик.
Меж камней в пустыне дикой окровавленный тюльпан —
Я камнями милой ранен, я того цветка двойник.
Плачет все, когда я плачу, посмотрите на меня —
Каждый глаз мой полон крови — он кровавых слез родник.
Клюв у ворона как будто красных губ твоих рубин, —
Будто бы к губам любимой хищник в степь любви проник.
Глаз мой — цель, стрела-ресница, целься, целься прямо в глаз,
Чтобы образ нежной пери из жемчужных слез возник.
Небо, красотой своею не торгуй — твоя звезда
Драхмы для слепца не стоит, в темноте он жить привык.
Пишет Навои о пери, рассыпает жемчуг слов,
Пери же в него кидает только камни каждый миг.
