Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос.
Встал с постели своей возлюбленный сын Одиссея,
В платье оделся, отточенный меч чрез плечо перебросил,
К белым ногам привязал красивого вида подошвы,
Вышел быстро из спальни, бессмертному богу подобный,
И приказание отдал глашатаям звонкоголосым
Длинноволосых ахейцев тотчас же созвать на собранье.
Очень скоро на клич их на площади все собралися.
После того как сошлись и толпа собралася большая,
Вышел на площадь и он, с копьем медноострым в ладони.
Шел не один он. За ним две резвых собаки бежали.
Вид на него излила несказанно приятный Афина.
Весь изумился народ, увидавши, каким подходил он.
Сел он на месте отцовском, геронты пред ним расступились.
Встал благородный Египтий и речь пред собранием начал.
Был он летами согбен и опыт имел богатейший;
Сын его милый, Антиф-копьеборец, отплыл с Одиссеем
На кораблях изогнутых в конями богатую Трою.
Был умерщвлен он в глубокой пещере свирепым Циклопом
И послужил для него последней едою на ужин.
Три еще сына остались; в числе женихов находился
Сын Еврином, остальные в отцовском работали доме.
Все же о первом все время он помнил, скорбя и печалясь.
Слезы о нем проливая, он стал говорить пред собраньем:
«Слушайте, что, итакийцы, пред вами сегодня скажу я!
Не созывались у нас ни совет, ни собранье народа
С самой поры, как отплыл Одиссей на судах изогнутых.
Кто же теперь нас собрал? Кто почувствовал надобность в этом, —
Из молодых ли людей кто-нибудь иль из тех, кто постарше?
Что он — услышал ли весть о прибытии войска и хочет
Все сообщить нам правдиво, раз первый об этом услышал?
Или о деле народном другом говорить он намерен?
Благословенным он кажется мне и отважным. Пускай он
Счастье получит от Зевса такое, какого желает!»
Кончил. С радостью речь его выслушал сын Одиссеев.
Заговорить он рвался, на месте ему не сиделось.
Стал в середине собранья. И скипетр вложил ему в руки
Вестник, разумные мысли имеющий в сердце, Писенор.
Прежде всего к старику Телемах обратился и молвил:
«Старец, тот муж недалеко, — сейчас его сам ты увидишь, —
Тот, кто собранье созвал. Печаль мне великая нынче.
Вести такой я не слышал, чтоб к нам приближалося войско,
Нечего мне сообщить вам, что первый об этом я слышал.
Не собрался говорить и о деле другом я народном.
Дело идет обо мне и о бедах, на дом мой упавших.
Две их: одна — погиб у меня мой отец благородный,
Бывший над вами царем и всегда, как отец, вас любивший.
Много еще тяжелее вторая беда, от которой
Скоро погибнет наш дом и я разорюсь совершенно.
К матери против желанья ее пристают неотступно,
Как женихи, сыновья обитателей наших знатнейших,
Прямо к отцу ее в дом обратиться, к Икарию старцу,
Смелости нет в них, — чтоб сам он за дочь свою выкуп назначил,
Выбрав, кого пожелает и кто ему будет приятней.
Вместо того, ежедневно врываяся в дом наш толпою,
Режут без счета быков, и жирных козлов, и баранов,
Вечно пируют и вина искристые пьют безрасчетно.
Все расхищают они. И нет уже мужа такого
В доме, как был Одиссей, чтобы дом защитить от проклятья.
Мы ж не такие, чтоб справиться с этим, и даже позднее
Жалкими будем мужами, способными мало к отпору.
О, защитил бы и я, когда бы лишь силу имел я!
Дело творится, какого терпеть уж нельзя! Безобразно
Гибнет мой дом. Неужели самих это вас не приводит
В негодованье! Тогда постыдитесь хотя бы соседей,
Окрест живущих! Побойтесь хотя бы богов, чтобы в гневе
Не обратили на вас же они этих дел недостойных!
Зевсом, владыкой Олимпа, я вас заклинаю, Фемидой,
Что распускает собранья народа и их собирает, —
Милые, вас я молю: перестаньте! И дайте мне горем
В уединеньи терзаться! Красивопоножным ахейцам
Не причинил ли, враждуя, обиды какой мой родитель,
И за нее вы, враждуя, обиды теперь мне творите,
Этих людей поощряя? Мне было бы лучше, когда бы
Сами поели вы все, что лежит у меня и пасется.
Если бы вы все поели, то скоро пришла б и расплата.
Мы бы по городу стали ходить, приставая к вам с просьбой
Вещи назад возвратить, пока б вы всего не отдали.
Нынче же сердце вы мне безнадежным терзаете горем!»
В бешенстве так он воскликнул и скипетр бросил на землю.
Хлынули слезы из глаз. И жалость народ охватила.
Все остальные безмолвно сидели, никто не решался
Дерзко-обидное слово в ответ Телемаху промолвить.
Только один Антиной, ему возражая, воскликнул:
«Что говоришь ты, надутый болтун необузданно буйный,
Что нас порочишь? Желаешь пятном замарать нас позорным.
Не женихи пред тобою ахейские здесь виноваты, —
Мать виновата твоя, безмерно коварная сердцем!
Третий кончается год и уж скоро наступит четвертый,
Как у ахейцев в груди она дух бесконечно морочит.
Всем надежду дает, обещается каждому порознь,
Вести ему посылает, в уме же желает иное.
Кроме того, против нас и другую придумала хитрость:
Ткань начала она ткать, станок у себя поместивши, —
Тонкую, очень большую и нам объявила при этом:
— Вот что, мои женихи молодые (ведь умер супруг мой),
Не торопите со свадьбой меня, подождите, покамест
Савана я не сотку — пропадет моя иначе пряжа! —
Знатному старцу Лаэрту на случай, коль гибельный жребий
Скорбь доставляющей смерти нежданно его здесь постигнет, —
Чтобы в округе меня не корили ахейские жены,
Что похоронен без савана муж, приобретший так много. —
Так говорила и дух нам отважный в груди убедила.
Что ж оказалось? В течение дня она ткань свою пряла,
Ночью же, факелы возле поставив, опять распускала.
Длился три года обман, и ей доверяли ахейцы.
Но как четвертый приблизился год и часы наступили,
Женщина нам сообщила, которая все это знала.
За распусканием ткани прекрасной ее мы застали.
Волей-неволей тогда ей работу пришлося окончить.
Слушай же! Вот что тебе, Телемах, женихи отвечают,
Чтобы и ты это знал и все остальные ахейцы:
Мать отошли и вели, чтобы шла за того, за кого ей
Выйти прикажет отец и самой ей приятнее выйти.
Если ж ахейских сынов и впредь раздражать она будет,
Гордая теми дарами, какие Паллада Афина
Ей в изобильи дала, — искусством в прекрасных работах,
Разумом светлым и хитрой смекалкой, — такою, которой
Мы и у древних не знаем ахеянок пышноволосых,
Будь это Тиро, Микена в прекрасном венце иль Алкмена.
Нет, ни одна не смогла б между них с Пенелопой сравняться
Хитростью! Нынче, однако, ей хитрость ее не поможет.
Будут они поедать и запасы и скот твой, покуда
Станет упорствовать в тех она мыслях, которые в грудь ей
Боги влагают. Себе она этим великую славу
Может добыть, но тебе лишь потери большие доставит.
Мы ж не вернемся к делам и к невестам другим не поедем
Раньше, чем по сердцу мужа она не возьмет средь ахейцев».
И, возражая ему, Телемах рассудительный молвил:
«Как же бы из дому выгнать я мог, Антиной, против воли
Ту, что меня родила и вскормила! Отец мой далеко,
Жив или умер, — не знаю. Придется немало платить мне
Старцу Икарию, если к нему мою мать отошлю я.
И от отца пострадать мне придется. И грозно отплатит
Мне божество, если вызовет мать моя страшных эринний,
Дом покидая. К тому ж я и славой покроюсь худою.
Нет, никогда не отважусь сказать ей подобного слова!
Если же это не нравится вам и в гнев вас ввергает, —
Что же! Очистите дом мой! С пирами ж устройтесь иначе:
Средства свои проедайте на них, чередуясь домами.
Если ж находите вы, что для вас и приятней и лучше
У одного человека богатство губить безвозмездно, —
Жрите! А я воззову за поддержкой к богам вечносущим.
Может быть, делу возмездия даст совершиться Кронион!
Все вы погибнете здесь же, и пени за это не будет!»
Так говорил Телемах. Вдруг Зевс протяженно гремящий
Двух орлов ниспослал с высоты, со скалистой вершины.
Мирно сначала летели они по дыханию ветра,
Близко один от другого простерши широкие крылья.
Но, очутившись как раз над собранием многоголосым,
Крыльями вдруг замахали и стали кружить над собраньем,
Головы всех оглядели, увидели общую гибель
И, расцарапав друг другу когтями и щеки и шеи,
Поверху вправо умчались — над городом их, над домами.
Все в изумленье пришли, увидевши птиц над собою,
И про себя размышляли, — чем все это кончиться может?
Вдруг обратился к ним с речью старик Алиферс благородный,
Масторов сын. Средь ровесников он лишь один выдавался
Знанием всяческих птиц и вещею речью своею.
Он, благомыслия полный, сказал пред собраньем ахейцев:
«Слушайте, что, итакийцы, пред вами сегодня скажу я!
Больше всего к женихам обращаюсь я с речью моею.
Беды великие мчатся на них. Одиссей уж недолго
Будет вдали от друзей. Он где-то совсем недалеко!
Смерть и убийство растит он для всех женихов Пенелопы!
Плохо также придется и многим из нас, кто живет здесь,
На издалека заметной Итаке. Подумаем лучше,
Как женихов поскорей обуздать нам. Пускай перестали б
Лучше уж сами, — гораздо для них это было б полезней.
Не новичок я в гаданьях и дело свое понимаю.
И с Одиссеем, смотрите, вполне все свершается точно,
Как предсказал я в то время, когда собирались ахейцы
Выступить в Трою и с ними пошел Одиссей многохитрый.
Вынесши множество бедствий, товарищей всех потерявши,
Всем незнакомый, домой на двадцатом году он вернется, —
Так говорил я, и все это точно свершается нынче!»
Сын Полиба ему, Евримах, возражая, ответил:
«Было бы лучше, старик, когда б ты домой воротился
И для ребят погадал, чтобы с ними чего не случилось!
В этом же деле получше тебя погадать я сумею.
Мало ли видим мы птиц, под ярким летающих солнцем.
Вовсе не все предвещают из них что-нибудь. Одиссей же
В крае далеком погиб. Хорошо бы, когда бы с ним вместе
Гибель взяла и тебя! Прекратил бы свои ты вещанья,
Не подстрекал бы и так раздраженного всем Телемаха.
Верно, подарок в свой дом получить от него ты желаешь!
Но говорю я тебе, и слова мои сбудутся точно:
Если ты, с опытом долгим своим и богатым, враждебность
Глупой своей болтовнею поддерживать в юноше станешь,
Прежде всего и ему от этого будет лишь хуже,
Ибо совсем ничего против нас он поделать не сможет.
А на тебя мы, старик, жесточайшую пеню наложим.
Выплатить будет ее нелегко и для сердца печально.
А Телемаху пред всеми, кто здесь, предложил бы я вот что:
Матери пусть он прикажет к отцу своему возвратиться;
Тот же пусть свадьбу готовит, приданое давши большое,
Сколько его получить полагается дочери милой.
Раньше, вполне убежден я, ахейцев сыны не отстанут
С тяжким своим сватовством. Никого мы из вас не боимся, —
Ни самого Телемаха, как много бы слов он ни сыпал, —
Ни о вещаньях твоих не печалимся. Все они вздорны!
Ими, старик, только больше вражду ты к себе возбуждаешь.
Будет по-прежнему здесь все добро поедаться, и платы
Им не дождаться, покамест ахейцам согласье на свадьбу
Ею не будет дано. Ведь сколько уж времени здесь мы
Ждем, за нее соревнуясь друг с другом. А время проходит,
Новых себе мы не ищем невест для приличного брака».
И сыну Полиба в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Я, Евримах, ни тебя, ни других женихов благородных
Ни уговаривать, ни умолять уже больше не стану.
Все ведь известно богам, а также известно ахейцам.
Дайте лишь быстрый корабль мне и двадцать товарищей, с кем бы
Всю дорогу проделать я мог и туда и обратно.
Я собираюся в Спарту поехать и в Пилос песчаный,
Там об отце поразведать исчезнувшем. Верно, из смертных
Кто-либо сможет о нем мне сказать иль Молва сообщит мне
Зевсова — больше всего она людям известий приносит.
Если услышу, что жив мой отец, что домой он вернется,
Буду я ждать его год, терпеливо снося притесненья.
Если ж услышу, что мертв он, что нет его больше на свете,
То, возвратившись обратно в отцовскую милую землю,
В честь его холм я насыплю могильный, как следует справив
Чин похоронный по нем, и в замужество мать мою выдам».
Так произнес он и сел. И встал пред собраньем ахейцев
Ментор. Товарищем был безупречного он Одиссея.
Тот, на судах уезжая, весь дом ему вверил, велевши
Слушать во всем старика и дом охранять поусердней.
Добрых намерений полный, к собранью он так обратился:
«Слушайте, что, итакийцы, пред вами сегодня скажу я!
Мягким, благим и приветливым быть уж вперед ни единый
Царь скиптроносный не должен, но, правду из сердца изгнавши,
Каждый пускай притесняет людей и творит беззаконья,
Если никто Одиссея не помнит в народе, которым
Он управлял и с которым был добр, как отец с сыновьями.
Я не хочу упрекать женихов необузданно дерзких
В том, что, коварствуя сердцем, они совершают насилья:
Сами своей головою играют они, разоряя
Дом Одиссея, решивши, что он уж назад не вернется.
Но вот на вас, остальных, от всего негодую я сердца:
Все вы сидите, молчите и твердым не смеете словом
Их обуздать. А вас ведь так много, а их так немного!»
Евенорид Леокрит, ему возражая, воскликнул:
«Ментор, упрямый безумец! Так вот к чему дело ты клонишь!
Хочешь народом смирить нас! Но было бы трудно и многим
Всех нас заставить насильно от наших пиров отказаться!
Если бы даже и сам Одиссей-итакиец вернулся
И пожелал бы отсюда изгнать женихов благородных,
В доме пространном его за пиршеством пышным сидящих,
Было б его возвращенье супруге его не на радость,
Как бы по нем ни томилась. Погиб бы он смертью позорной,
Если б со многими вздумал померяться. Вздор говоришь ты!
Ты же, народ, расходись! К своим возвращайся работам!
Этого в путь снарядить пускай поторопятся Ментор
И Алиферс — Одиссею товарищи давние оба.
Думаю, долго, однако, он вести выслушивать будет,
Сидя в Итаке. Пути своего никогда не свершит он!»
Так сказав, распустил он собрание быстро ахейцев,
И по жилищам своим разошелся народ из собранья.
А женихи возвратились обратно в дом Одиссея.
Вдаль ушел Телемах по песчаному берегу моря,
Руки седою водою омыл и взмолился к Афине:
«Ты, посетившая дом наш вчера и в туманное море
Мне в корабле быстроходном велевшая плыть, чтоб разведать,
Нет ли вестей о давно уж ушедшем отце моем милом
И об его возвращеньи! Мешают мне в этом ахейцы,
Боле ж всего — женихи в нахальстве своем беспредельном».
Так говорил он молясь. Вдруг пред ним появилась Афина,
Ментора образ приняв, с ним схожая видом и речью,
И со словами к нему окрыленными так обратилась:
«Также и впредь, Телемах, не будь неразумным и слабым,
Раз благородная сила отца излита тебе в сердце —
Сила, с какой он всего добивался и словом и делом.
Станет тогда и тебе твой отъезд исполним и возможен.
Если же ты Одиссею не сын и не сын Пенелопе,
Думаю, вряд ли удастся тебе совершить, что желаешь.
Редко бывает с детьми, чтоб они на отца походили, —
Большею частию хуже отца, лишь немногие лучше.
Если ж и впредь не останешься ты неразумным и слабым,
Если тебя не совсем Одиссеева кинула сметка,
Дело исполнить свое вполне ты надеяться можешь.
О женихах неразумных, об их замышленьях и кознях
Брось теперь думать: ни разума нет в этих людях, ни правды.
Нет и предчувствия в сердце, что близко стоят перед ними
Черная Кера и смерть, что в один они день все погибнут.
Путь же совсем недалек, которого так ты желаешь.
Вот какой я товарищ тебе по отцу: раздобуду
Быстрый корабль для тебя и последую сам за тобою.
Ты же теперь воротись к женихам. А тебе на дорогу
Пусть заготовят припасы, пусть ими наполнят сосуды.
В амфоры сладкого скажешь вина нацедить вам, муку же
Ячную — мозг человека — в мешки пусть положат из кожи.
Я добровольцев пока наберу средь народа. Судов же
В морем объятой Итаке немало и новых и старых.
Я между ними корабль пригляжу, который получше,
Быстро его снарядим и выйдем в широкое море».
Так сказала Афина, Зевесова дочь. И недолго
Ждать Телемах оставался, услышавши голос богини.
Милым печалуясь сердцем, поспешно направился к дому.
Там женихов он застал горделивых: в зале столовой
Коз обдирали одни, боровов во дворе обжигали другие.
Встал Антиной, засмеялся, навстречу пошел Телемаху,
Взял его за руку, слово сказал и по имени назвал:
«Эх, Телемах, необузданно буйный и гордоречивый!
Брось ты заботу о том, чтоб вредить нам и делом и словом!
Лучше садись-ка ты есть к нам и пить, как бывало когда-то.
Все же, что нужно тебе, приготовят охотно ахейцы —
Быстрый корабль и отборных гребцов, чтоб скорей ты приехал
В Пилос священный и слухи собрал об отце многославном».
Сыну Евпейта в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Нет, Антиной, никак не могу я при наглости вашей
В пире участье принять со спокойным и радостным духом.
Иль не довольно, что раньше, когда еще мальчиком был я,
Вы, женихи, богатства ценнейшие наши пожрали?
Нынче, как стал я большим и, советников слушая умных,
Много узнал, и в груди моей мужества стало побольше,
Кер постараюсь зловещих на головы ваши наслать я, —
Или, отправившись в Пилос, иль здесь же, на острове этом.
Еду — и сделаю путь, о котором я здесь говорю вам;
Еду в чужом корабле, ибо сам ни гребцов не имею,
Ни корабля своего: вам выгодней так показалось!»
Молвил и руку свою из руки Антиноевой вырвал
Очень легко. Женихи между тем пировать продолжали.
Над Телемахом глумились они и шутили словами.
Так говорил не один из юношей этих надменных:
«Эй, берегитесь! На нас Телемах замышляет убийство!
Иль он кого привезет из песчаного Пилоса в помощь,
Или, быть может, из Спарты. Ведь рвется туда он ужасно!
Или в Эфиру поехать сбирается, в край плодородный,
Чтобы оттуда привезть для жизни смертельного яду,
Бросить в кратеры его и разом нас всех уничтожить».
Так и другой говорил из юношей этих надменных:
«Знает ли кто? Ведь возможно, и он в корабле изогнутом,
Как Одиссей, вдалеке от домашних погибнет, блуждая!
Этим немало и нам он доставит хлопот. Ведь придется
Все достоянье его тогда разделить между нами,
Матери ж с будущим мужем владеть предоставим мы домом».
Так говорили. Меж тем Телемах в кладовую спустился
С кровлей высокой, большую, в которой хранилися кучи
Золота, меду, одежда в ларях, благовонное масло.
Там же в порядке вдоль стен одна за другою стояли
Бочки из глины со сладким вином многолетним — напитком
Чистым, божественным; он сохранялся на случай, когда бы
Все же вернулся домой Одиссей, хоть и много страдавши.
Дверью двустворчатой, прочно прилаженной, вход запирался.
Ключница в той кладовой и ночи и дни находилась,
Все охраняя запасы с великим усердьем и знаньем, —
Опа, сына Пенсенора дочь, Евриклея старушка.
К ней Телемах обратился, позвавши ее в кладовую:
«Амфоры сладким вином наполни мне, няня, — вкуснейшим
После того дорогого, которое здесь бережешь ты,
Помня о нем, о бессчастном, в надежде, что, может быть, в дом свой
Снова вернется отец, ускользнувши от Кер и от смерти.
Амфор наполни двенадцать и крышками сверху покрой их.
Кожаных плотных мешков приготовивши, ты их наполнишь,
Двадцать отмеривши мер, размолотой яичной мукою.
Знай об этом одна! Заготовишь припасы и в кучу
Все их поставишь, а вечером я заберу их, когда уж
Мать поднимется в верхний покой свой, о сне помышляя.
В Спарту я ехать сбираюсь и в Пилос песчаный — разведать,
Нет ли там слухов о милом отце и его возвращеньи».
Так он сказал. Евриклея кормилица громко завыла
И огорченно к нему обратилась со словом крылатым:
«Как могла у тебя в голове эта мысль появиться,
Милый сынок мой! Ну как ты — любимый, единственный — как ты
Пустишься в дальние земли? Погиб уж вдали от отчизны
Богорожденный отец твой, в краю, для него незнакомом.
Эти ж, едва ты уедешь, коварное дело замыслят,
Хитростью сгубят тебя и все меж собой здесь поделят.
Милый, останься же здесь, со своими! Зачем тебе надо
Всякие беды терпеть, беспокойным скитаяся морем?»
Так, Евриклее в ответ, Телемах рассудительный молвил:
«Няня, не бойся! Решенье такое мое не без бога.
Но поклянись мне, что матери ты ничего не расскажешь
Раньше, чем минет одиннадцать дней иль двенадцать с отъездом,
Или не спросит сама, иль другие об этом не скажут.
Как бы, боюсь я, от слез красота у нее не поблекла».
Клятвой великой богов старуха тогда поклялася.
После того как она поклялась и окончила клятву,
В амфоры сладкого тотчас вина налила и в мешках им
Кожаных, сшитых надежно, муки заготовила ячной.
А Телемах к женихам пировавшим вернулся обратно.
Новая мысль тут пришла совоокой Афине богине.
Образ приняв Телемаха, пошла обходить она город;
Остановившись пред мужем, к нему обращалася с просьбой,
Чтобы на быстрый корабль они вечером все собралися.
С просьбой потом к Ноемону, блестящему Фрония сыну,
О корабле обратилась. Охотно он ей предоставил.
Солнце меж тем опустилось, и тенью покрылись дороги.
На море быстрый корабль спустила богиня и снасти
Все уложила в него, какие для плаванья нужны.
После поставила судно при выходе самом из бухты.
Все уж товарищи к судну сошлись, приглашенные ею.
Новая мысль тут пришла совоокой Афине богине:
Быстро направилась в дом Одиссея, подобного богу,
Сладостный сон излила на глаза женихам пировавшим,
Ум помутила у них, из рук у них выбила кубки.
В город отправились все они спать и в постелях лежали
Очень недолго, как сладкий им сон уже пал на ресницы.
Вызвала после того Телемаха из комнат прекрасных
Дочь совоокая Зевса и с речью к нему обратилась,
Ментора образ приняв, с ним сходствуя видом и речью:
«Друг, уж товарищи прочнопоножные сели за весла
И дожидаются, скоро ль ты двинуться в путь соберешься.
Живо идем и не будем задерживать долго отъезда!»
Кончив, пошла впереди Телемаха Паллада Афина,
Быстро шагая. А следом за нею и сын Одиссеев.
К морю и к ждавшему их кораблю подошли они вскоре.
На берегу там нашли уж товарищей длинноволосых.
И обратилася к ним Телемаха священная сила:
«Ну-ка, друзья, принесемте припасы! Они уже дома
Все заготовлены. Мать ничего об отъезде не знает,
Так же другие служанки; одна только слышала тайну».
Так он сказал и пошел, а следом за ним и другие.
В доме забравши припасы, в корабль прочнопалубный быстро
Все их они уложили, как сын Одиссеев велел им.
Сам Телемах поднялся на корабль за Афиною следом;
На корабельной корме она села, а возле богини
Сел Телемах. Отвязали причалы товарищи, быстро
Сами взошли на корабль чернобокий и сели за весла.
Благоприятный им ветер послала Паллада Афина:
По винно-чермному морю Зефир зашумел быстровейный.
Тут Телемах, ободряя товарищей, им приспособить
Снасти велел, и они приказанью его подчинились.
Мачту еловую разом подняли, внутри утвердили
В прочном гнезде и ее привязали канатами к носу.
Белый потом натянули ремнями плетеными парус.
Парус в средине надулся от ветра, и яро вскипели
Воды пурпурного моря под носом идущего судна;
С волн высоких оно заскользило, свой путь совершая.
На корабле чернобоком они паруса закрепили,
После налили вином кратеры до самого края
И совершать возлияния стали богам вечносущим,
Больше же всех остальных — совоокой Афине богине.
Быстро всю ночь и все утро бежал их корабль чернобокий.
