Николай Клюев - Стихотворения

Темным зовам не верит душа,
Не летит встречу призракам ночи.
Ты, как осень, ясна, хороша,
Только строже и в ласках короче.

Потянулися с криком в отлет
Журавли над потусклой равниной.
Как с природой, тебя эшафот
Не разлучит с родимой кручиной.

Не однажды под осени плач
О тебе — невозвратно далекой
За разгульным стаканом палач
Головою поникнет жестокой.

Мне сказали, что ты умерла
Заодно с золотым листопадом
И теперь, лучезарно светла,
Правишь горным, неведомым градом.

Я нездешним забыться готов,
Ты всегда баснословной казалась
И багрянцем осенних листов
Не однажды со мной любовалась.

Говорят, что не стало тебя,
Но любви иссякаемы ль струи:
Разве зори — не ласка твоя,
И лучи — не твои поцелуи?

Дремлю с медведем в обнимку,
Щекою на доброй лапе…
Дозорит леший заимку
Верхом на черном арапе.

Слывя колдуном в округе,
Я — пестун красного клада,
Где прялка матери-вьюги
И ключ от Скимена-града!

Не знают бедные люди,
Как яр поцелуй медвежий!..
Луна — голова на блюде
Глядится в земные вежи.

И видят: поэт медведя
Питает кровью словесной…
Потомок Счастливый Федя
Упьется сказкой чудесной.

Прольет в хвою Песнослова
Ресниц живые излуки…
В тиши звериного крова
Скулят медвежата-звуки.

Словить бы Си, До для базара,
Для ха-ха-ха Прова и Пуда!
От книжного злого угара
Осыпалось песни чудо.

И только топтыгина лапой
Баюкать старые боли…
О, буквенный дождик, капай
На грудь родимого поля!

Глаголь, прорасти васильками,
Добро — золотой медуницей,
А я обнимусь с корнями
Землею — болезной сестрицей!

Под древними избами, в красном углу,
Находят распятье, алтын и иглу —
Мужицкие Веды: мы распяты все,
На жернове — мельник, косарь — на косе,
И куплены медью из оси земной,
Расшиты же звездно Господней иглой.
Мы — кречетов стая, жар-птицы, орлы,
Нам явственны бури и вздохи метлы: —
В метле есть душа — деревянный божок,
А в буре Илья — громогласный пророк…
У Божьей иглы не измерить ушка
Мелькает лишь нить — огневая река…
Есть пламенный лев, он в мужицких крестцах,
И рык его чуется в ярых родах,
Когда роженичный заклятый пузырь
Мечом рассекает дитя-богатырь…
Есть черные дни — перелет воронят,
То Бог за шитьем оглянулся назад —
И в душу народа вонзилась игла…
Нас манят в зенит городов купола,
В коврижных поморьях звенящий баркас
Сулится отплыть в горностаевый сказ,
И нож семьянина, ковригу деля,
Как вал ударяет о грудь корабля.
Ломоть черносошный — то парус, то руль,
Но зубы как чайки у Степ и Акуль —
Слетятся к обломкам и правят пиры…
Мы сеем и жнем до урочной поры,
Пока не привел к пестрядным берегам
Крылатых баркасов нетленный Адам.

На помин олонецким бабам
Воскуряю кедровый стих…
Я под огненным баобабом
Мозг ковриги и звезд постиг!

Есть Звезда Квашни и Сусека,
Материнской пазушной мглы…
У пиджачного человека
Не гнездятся в сердце орлы.

За резцами не вязнут перья
Пеклеванных драчливых стай…
Не магнит, а стряпка Лукерья
Указует дорогу в рай.

Там сосцы тишины и крынки
С песенным молоком…
Не поэты ли — сиротинки,
Позабывшие Отчий дом?

Не по ним ли хнычет мутовка,
Захлебываясь в дрожжах?..
Как словесная бронза ковка
Шепелявой прозе на страх!

Раздышалась мякишем книга,
Буква Ша — закваска в пере
И Казбеком блещет коврига
Каравану пестрых тире

Потемки — поджарая кошка
С мяуканьем ветра в трубе,
И звезд просяная окрошка
На синей небесной губе.

Земля не питает, не робит,
В амбаре пустуют кули,
А где-то над желтою Гоби
Плетут невода журавли.

А где-то в кизячном улусе
Скут пряжу и доят овец…
Цветы окровавленной Руси —
Бодяга и смертный волчец.

На солнце саврасом и рябом
Клюв молота, коготь серпа…
Плетется по книжным ухабам
Годов выгребная арба.

В ней Пушкина череп, Толстого,
Отребьями Гоголя сны,
С Покоем горбатое Слово[2]
Одрами в арбу впряжены.

Приметна ль вознице сторожка,
Где я песноклады таю?
Потемки — поджарая кошка
Крадутся к душе-воробью.

Меня хоронят, хоронят,
Построчная тля, жуки.
Навозные проворонят
Ледоход словесной реки!

Проглазеют моржа златого
В половодном разливе строк,
Где ловец — мужицкое слово
За добычей стремит челнок!

Погребают меня так рано,
Тридцатилентным бородачом,
Засыпают книжным гуано
И брюсовским сюртуком.

Сгинь, поджарый! Моя одёжа —
Пестрядь нив и ржаной атлас!
РазорвАлась тучами рожа,
Что пасла, как отары, нас.

Я — из ста миллионов первый
Гуртовщик златорогих слов,
Похоронят меня не стервы,
А лопаты глухих веков!

Нестерпим панихидный запах…
Мозг бодает изгородь лба…
На бревенчатых тяжких лапах
Восплясала моя изба.

Осетром ныряет в оконцах
Краснобрюхий лесной закат, —
То к серпу на солнечных донцах
Пожаловал молот-брат.

И зажглись словесные клады
По запечным дебрям и мхам…
Стихотворные водопады
Претят бумажным жукам.

Не с того ль из книжных улусов
Тянет прелью и кизяком.
Песнослову грозится Брюсов
Изнасилованный пером.

Но ядрен мой рай и чудесен —
В чаще солнца рассветный гусь,
И бадьею омуты песен
Расплескала поморка-Русь

Солнышко-светик! Согрей мужика…
В сердце моем гробовая тоска.
Братья мои в непомерном бою
Грудь подставляют штыку да огню.
В бедной избе только холод да труд,
Русские реки слезами текут!

Пятеро нас, пять червлёных щитов
Русь боронят от заморских врагов:
Петра, Ляксандра, кудрявич
Митяй, Федя-орленок да я — Миколай.
Старший братан, как полесный медведь,
Мял, словно лыко, железо и медь;
Братец Ляксандр — бородища снопом,
Пахарь Господний, вскормленный гумном.
Митя-кудрявич, волосья как мед,
Ангелом стал у небесных ворот —
Рана кровавая точит лучи.
Сам же светлее церковной свечи,
Федюшка-светик осьмнадцать годов
Сгиб на Карпатах от вражьих штыков.
Сказывал взводный: Где парень убит,
Светлой слезинкой лампадка горит.

В волость бумага о смерти пришла,
Мать о ту пору куделю пряла,
Нитка порвалась…Куделя, как кровь…
Много на нашем погосте крестов!
Новый под елью, как сторож, стоит,
Ладаном ель над родимым кадит.
Петрова баба, что лебедь речной,
Косы в ладонь, сарафан расшитой,
Мужа кончину без слез приняла,
Только свечу пред божницей зажгла.
Ночью осенней, под мелким дождем,
Странницей-нищей ушла с посошком…
Куйте, жните, палите миры и сердца!
Шар земной — голова, тучи — кудри мои,
Мох — коралловый остров, и слезку певца
Омывают живых океанов струи.