В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Оставили мы шумный дом
В огнях, цветах, с толпою ряженых, —
И мчим в снегах атласных, сглаженных,
Чтоб встретить Новый Год вдвоем.
Он, трепетный, ко мне приник,
А черный сконс – к златому соболю…
Мы у судьбы украли, добыли
Единственный, но чарый миг!
О, как лучи луны хмелят,
Как дали пенятся, туманятся…
И как уста к устам уж тянутся,
И как безумится вдруг взгляд!
Вот он целует на лету
Меня, печальную и шалую, —
И я широкой шалью алою,
Откинувшись, снега мету…
Так мы летели всё вперед
Навстречу ветру, счастью, гибели…
И в поцелуе этом выпили
Наш первый кубок в Новый Год!
<1917>
В окошках – пестрь и позолота
Церквушек древних Китай-города.
А здесь – конторки и киоты,
Здесь – шали, сюртуки и бороды…
Придет священник, важен, весел,
Споет канон пасхальный, икосы,
Присядет вглубь атласных кресел
Под лакированные фикусы.
Придут, торжественны и робки,
Поздравить с праздником приказчики —
Хрустальные повынут пробки,
Поговорят про кипы, ящики.
Сияет в солнце глянец чашек
И серебро подносов влажное,
Кулич, и сахарный барашек,
И розы алые бумажные…
Потом родня начнет съезжаться —
Внучата, крестники, племянники,
Христосуясь, меняют яйца,
Потом жуют пастилы, пряники.
Девичьи голубеют банты,
Малиновеют канты мальчиков,
Игра в веревочку и фанты,
И лепет уст, и трепет пальчиков…
Порой в передней полутемной,
В углу, где встал диван клеенчатый,
Раздастся поцелуй нескромный,
Невинный, золотой и звончатый!
А под вечер «Христос Воскресе»
Здесь вновь щебечет хор монашенок.
В окошках – зелень поднебесий
И белизна кремлевских башенок…
<1917>
Ты мной владела, гений-женщина,
Когда я юною была,
И власть та, знаю, не уменьшена
Теперь, когда я уж зрела.
Люблю, как раньше, лик твой женственный
И мужественный твой талант.
Ты – свет и мрак в миг равноденственный —
Аврора Дюдеван! Жорж Занд!
Пусть ты ходила в длинных локонах,
Носила пышный кринолин —
В твоих романах, словно в коконах,
Таился вызов для мужчин!
И я с твоею Индианою
В рай голубых лиан влекусь
И в келью белую желанную,
Быть может, с Лелией замкнусь…
Пока ж любовное смятение
Качает легкую ладью,
И друг мой, как Лоран, как Стенио,
Живит и губит жизнь мою…
Что ж? Вольная, не перестану я,
Как ты, стремиться по волнам
Вширь, где заря еще туманная
Мерещилась обеим нам!
В зарю ту, золотую, скорую,
Все женщины вспомянут вновь
И ту, что звалася Авророю,
И ту, что звалася – Любовь!
<1917>
Вот стариннейший образ – вглядитесь:
Не напомнит ли он настоящее? —
Белый конь, и оружье блестящее,
И прекрасный бестрепетный витязь.
Это – храбрый Георгий, мы знаем,
Это – мученик из Каппадокии.
Был он в годы гонений жестокие
Жжен огнем и мечами терзаем.
И поется нам древней былиной,
Как ходил он чащобами русскими,
Как светил их прогалами узкими,
Как боролся со злобой звериной…
Но и ныне мы знаем подобный
Лику этого военачальника —
Тьмы поборника, правды печальника —
Бескорыстный, бесстрашный, беззлобный!
Не один он… Их много, их много
На просторах мятущейся родины, —
И тяжеле, чем путь, в битвах пройденный,
В этих дебрях родимых дорога…
Витязь светлый изъязвлен, замучен
Клеветой, как драконы, шипящею, —
Смерть идет за ним полем и чащею,
Ждет средь улиц и водных излучин!
Люди русские! Встаньте! очнитесь!
Стыд и скорбь не грозят ли нам в будущем,
Если в схватке с неистовым чудищем
Сгибнет кроткий, но доблестный витязь?!
<1918>
Страна прославленных в бою полей, курганов,
Я ныне на тебя поднять не смею вежд.
О, сколько золотых, священнейших надежд
В тебе погребено! Исчезло, в прахе канув…
Ты, как боярышня, от долгих дрем воспрянув,
Добычей сделалась безумцев и невежд,
И что осталося от всех твоих одежд,
От марев розовых и голубых туманов?
Лоскутья жалкие… И трепетна, нага,
Ты полонянкою лежишь у ног врага…
Куда укрыть мне взор от тягостного вида?
Кругом одни холмы темнеющих могил,
Вверху же тонкий вопль и шелест серых крыл.
Страна моя! Ты вновь спишь с Девою-Обидой?
<1918>
Утро близится… В воздухе носится
Кипарисов и роз аромат, —
И аллеей в Иосифов сад,
Озираясь, идет мироносица.
Волоса, золотые и лосные,
Льются, стан ее гибкий покрыв,
В тонких пальцах – с елеем лекиф.
Ноги босы – и росные, росные…
Вот и грот, где вчера похоронено
Тело друга и… сердце ее!
Возле римлянин спит, – и копье
Из руки его твердой уронено.
Но… плита от гробницы отвалена!
Пустота в ней и запах земли.
«О, куда же Его унесли?» —
Шепчет женщина, скорбью ужалена.
И уж слышит вблизи легкий шаг она,
И кого-то, кто странно знаком
Ей прекрасным бесстрастным лицом,
Видит взор ее, синий, заплаканный!
Пала к милым стопам мироносица,
Лепеча: «Раввуни! Раввуни!»
Роз и утра пылают огни,
В синем воздухе голуби носятся…
<1918>
Русь на севере захватил в полон
Царь извечный смут, богомерзкий змей,
Краснокрылое Чудо двуглавое, —
У столиц залег, обвил сёла он,
Всех до нежных дев, до грудных детей
Взял измором и властью лукавою…
Но по-прежнему волен Тихий Дон
С ясным зеркалом голубых зыбей
И глядящими вглубь их станицами,
С колокольнями, чей малинов звон,
С бледным бархатом травяных степей
И казачками солнечнолицыми.
Там, где вьется змей, – общий вопль и стон,
Полны кладбища, а дома пусты…
Там на хлеб и солома измолота…
Здесь, где плещется светловолный Дон,
Туч пышней стога, выше гор скирды,
Смех, как жемчуг, и песни, как золото.
Люд на севере не довольно ль гиб?
Но пополз на юг ненасытный зверь,
На донецкое зарясь богачество, —
И летит его ядовитый шип:
Что в неволе быть и донцам теперь,
Что пора расказачить казачество.
Гей вы, молодцы! От невест и жен
Всех вас, храбрых, в бой атаман зовет
С красным змеем, отчизну поганящим,
Чтоб, как встарь, и впредь оставался Дон
С синевой его луговин и вод
Воли истинной верным пристанищем.
<1919>
Воздух легок, солнце ярко.
Хлеб – в суме, в зубах цигарка.
Эй, шагай,
Поспешай!
По дороженькам, тропинам,
По изложинам, ложбинам,
Где не сеян хлеб, не кошена трава.
Раз – два!
Враг на Русь примчал, как ворон,
Разорил ее, как вор, он.
Эй, сомкнись,
Подтянись!
Да вперед, печаль рассеяв,
Ведь у нас был Алексеев,
Вождь премудрый, золотая голова!
Раз – два!
Враг придет в село, в деревню —
Глядь: ни телки в ней, ни певня.
Эй, пальни,
Полони!
Нападай со флангов, с тылов!
Не у нас ли был Корнилов —
Богатырь лихой, доподлинный Бова?
Раз – два!
Враг стрельнет с церквей и вышек —
Глядь: избу и ниву выжег…
Эй, беги
Да в штыки!
Есть у нас герой Деникин,
Побеждать давно привык он.
С ним и Русь едина и жива!
Раз – два!
Как он, ворон-враг, ни каркай,
Дух наш весел, солнце ярко!
Эй, не трусь!
В бой за Русь!
А расчистил путь – и с Богом
Вновь по долам, по дорогам!
Недалече уж стоглавая Москва…
Раз – два!
<1919>
Странноприимный некий дом,
Дарящий нам уют семейный,
В его субботник юбилейный
Пою нелживейшим стихом.
Забуду ль этот кабинет,
Где сердцем отдыхаем все мы,
Где тонко вьются хризантемы
И лампы сеют мягкий свет?
Где новых книг раскрыт нам лист
И где в примерном примиренье
Свои читают сочиненья
И футурист, и реалист?
Забуду ль место за столом,
Где с Чириковым раз в неделю
Мы мирно рядышком сидели
Пред сдобным с дыней пирогом?
В вареник спрятанный орех
И пурпурные мухоморы,
Что сделаны из помидора,
И веселящие столь всех?
Скитальцы грустные, мы тут
Глядим светлей и беззаботней
И чтим не меньше день субботний,
Чем наших скромных Муз здесь чтут.
И вновь встает здесь, как поэт,
Тавриды сумрачный работник…
Цвети ж, Никитинский субботник,
Не шесть, а втрое больше лет!
26 октября 1919Ростов
