Александр Пушкин - Медный всадник

Но Жуковский, желавший во что бы то ни стало издать самое значительное произведение из оставленных погибшим поэтом, решил довести дело до конца, хотя бы ценою затемнения смысла поэмы. Сохранив некоторые из пушкинских стихов, изображающих встречу Евгения с «горделивым истуканом», он сократил и ослабил весь отрывок (вместо «По сердцу пламень пробежал» внес «По членам холод…»; вместо «Перед недвижным Великаном» — «Пред дивным русским Великаном»; вместо «И перст с угрозою подняв Шепнул…» — «И перст свой на него подняв Задумался…»). Угрожающие слова, которые лучше назвать проклятием, исчезли, и стало совершенно непонятно, отчего «мгновенно гневом» возгорелось лицо «грозного царя» и отчего «стремглав бежать пустился» безумный Евгений. Но здесь и Жуковский не смог ничего сделать, и потрясающее описание бегства «ничтожного героя» от преследующего его Медного Всадника было оставлено им без всяких изменений.

Со всеми цензурными переделками, «наложенными» Жуковским на явно недостаточную пушкинскую правку, «Медный Всадник» был опубликован в пятом (посмертном) томе «Современника», вышедшем в апреле или в начале мая 1837 г.494 Тот же текст был повторен и в IX (первом дополнительном) томе «посмертного» издания сочинений Пушкина, вышедшем в 1841 г.,495 а также в III томе издания П. В. Анненкова (1855).496 Таким искаженным и, можно сказать, обескровленным великое творение Пушкина стало известно на многие годы читателям.

Однако же искаженный Жуковским из цензурных соображений текст поэмы, лишенный смысла в самом важном, кульминационном ее эпизоде, вызывал недоумение у многих, наиболее тонких и проницательных читателей. Впоследствии же, когда стали известны подлинные слова Евгения, обращенные к памятнику, возникла легенда о его большом монологе, якобы читавшемся Пушкиным у Вяземских и отсутствующем в печати. Об этом рассказал, как о воспоминании, сохранившемся с юношеских лет, сын П. А. Вяземского Павел Петрович (1820-1888) в статье «Пушкин по документам Остафьевского архива и личным воспоминаниям» (1880), неоднократно перепечатывавшейся. П. П. Вяземский утверждал, что монолог Евгения перед памятником заключал около тридцати стихов и «произвел при чтении потрясающее впечатление», в особенности тем, что в нем «слишком энергически звучала ненависть к европейской цивилизации».497 Между тем ни в одной рукописи поэмы, кроме известных в печати слов: «Добро, строитель чудотворный! Уже (Ужо) тебе», нет следов какого бы то ни было продолжения и развития этой сжатой угрозы, какого-либо намека на иной замысел. Однако воспоминание П. П. Вяземского — едва ли только вымысел. Можно предположить, что ошибкой его памяти является отнесение «монолога» к «Медному Всаднику», тогда как в творчестве Пушкина есть другой отрывок, не введенный им в печатный текст и оставшийся в нескольких черновых и перебеленных, не доведенных до завершения редакциях: это речь Алеко в поэме «Цыганы», обращенная к его ребенку, рожденному Земфирой (см.: Акад., IV, 444-451 — «Бледна, слаба Земфира дремлет…» и т. д.). Этот текст представляет собою монолог объемом около 40 стихов, в котором действительно можно увидеть «ненависть к европейской цивилизации». Но подобное толкование слов П. П. Вяземского, конечно, остается гипотезой, не поддающейся пока документальной проверке. Одно ясно: к «Медному Всаднику» отрывок, упоминавшийся Вяземским, отношения не имеет.

Освобождение текста «Медного Всадника» от цензурных искажений и пропусков началось с дополнительного, VII тома сочинений поэта в издании П. В. Анненкова, вышедшего в 1857 г., — тогда, когда после смерти Николая I и окончания Крымской войны значительно смягчились цензурные условия русской печати. За два года до того, в 1855 г., в примечаниях к «Медному Всаднику» в III томе своего издания (с. 552) Анненков мог только в нескольких словах осторожно указать на то, что якобы «для связи некоторых мест, недописанных или пропущенных Пушкиным, в поэму включены были стихи, ему не принадлежащие», и привести эти стихи:

Через два года, в VII, дополнительном томе своего издания Анненков смог уже привести почти полностью большой отрывок поэмы, от стиха 409 («И львов, и площадь и Того…») до стиха 440 включительно («Бежать пустился. Показалось Ему…»), — почти полностью потому, что стих 423 («Россию поднял на дыбы») ему пришлось заменить строкою точек, а в стихе 438 заменить также точками возглас Евгения «Ужо тебе!».498 При этом было названо имя В. А. Жуковского как составителя четырех с половиною стихов, не принадлежащих Пушкину.

Дальнейшая история очищения текста «Медного Всадника» от цензурных переделок Жуковского и самого Пушкина, а также от стилистического вмешательства Жуковского представляет собою ряд случайных и бессистемных поправок, свидетельствующих лишь о невыработанности текстологических методов в XIX-начале XX в. Не приводя всех этих исправлений в их исторической последовательности (что не имеет для нас значения), можно лишь назвать имена основных участников этой длительной работы, растянувшейся почти на 70 лет (1855-1924), после Анненкова: это — Г. Н. Геннади, Н. В. Гербель, П. И. Бартенев, П. А. Ефремов, П. О. Морозов, A. Л. Слонимский, Б. В. Томашевский. Последним словом в эдиционной практике научно-критических изданий «Медного Всадника» является текст академического издания (т. V, 1948), подготовленный С. М. Бонди и Н. В. Измайловым. Обратимся к рассмотрению принципов этого издания и некоторых спорных вопросов,

Текст «Медного Всадника» во всех изданиях, начиная с «Современника» 1837 г. и до настоящего времени (кроме четырех изданий, редактированных П. Е. Щеголевым, о которых будет сказано дальше), печатается на основании писарской копии (ПК) со всеми поправками стилистического и смыслового порядка, внесенными в нее Пушкиным. К этому, помимо инерции, порожденной первопечатным текстом, побуждают веские текстологические соображения: художественные поправки, внесенные Пушкиным в ПК летом 1836 г., несомненно являются последним (по хронологии) выражением авторской воли н отменяют предшествующий текст Цензурного автографа. Дополнительным основанием служит то, что одна, и притом серьезная, переработка была сделана поэтом еще до отдачи Цензурного автографа в переписку и внесена переписчиком в процессе составления ПК — очевидно, с особого, теперь неизвестного автографа. Мы имеем в виду новую редакцию четырех стихов, заключающих Вступление в поэму, после слов: «Была ужасная пора» (присутствующих в Болдинском и Цензурном автографах):

Это обстоятельство — едва ли не самый веский аргумент для признания писарской копии, а не Цензурного автографа источником дефинитивного текста поэмы.

Было, однако, еще одно обстоятельство, осложнявшее этот, казалось бы, ясный вопрос. Внося стилистические и смысловые поправки в писарскую копию — независимые от цензорских указаний Николая I и потому входящие теперь в текст «Медного Всадника», — Пушкин стал перерабатывать размышления своего героя (стихи 40-62 Первой части по нумерации академического издания, стихи 136-158 по общей нумерации поэмы).499 Он тщательно переправил первые восемь стихов этого текста, сделав из них семь (от «Что служит он всего два года» до «Дни на два, на три разлучен»), и зачеркнул (очевидно, по ошибке) последние два («Тут он разнежился сердечно И размечтался как поэт»). Вместе с тем он вычеркнул тремя вертикальными линиями весь остальной текст мечтаний Евгения — всего 15 стихов, от «Жениться? что ж? зачем же нет?» до «И внуки нас похоронят…». Так как эти стихи не были ничем заменены, то их опустил в посмертных изданиях Жуковский, опускали и все последующие редакторы «Медного Всадника» (кроме П. Е. Щеголева, о чем будет сказано ниже) до публикации его в академическом издании в 1948 г. Изъятие этих стихов образовало в тексте поэмы пробел: исчезли мечтания Евгения о будущем семейном счастье и был явно обеднен его образ. Это положение смущало многих текстологов — редакторов Пушкина. Иные пытались мотивировать исключение этих 15 стихов тем, что, как писала Т. Г. Зенгер (Цявловская), Пушкин, пересматривая текст ПК, «выбрасывал длинноты, ослаблявшие цельность драматического нарастания».500 Другие (большинство), печатая текст ПК без зачеркнутых в нем 15 стихов, восполняли этот ущерб тем, что давали зачеркнутый Пушкиным отрывок либо в сноске к тексту,501 либо в приложении после текста.502 То и другое решения были, конечно, компромиссными, но введение в текст вычеркнутых Пушкиным стихов было противно элементарным правилам текстологии — даже примитивной текстологии XIX в.