Сонет курильщице
Лошадь – крепкая скотина,
Но от капли никотина,
Даже если жрёт досыта
Вмиг отбросит все копыта.
Что же ты? С ней не сравнишься
Ни обличьем, ни фигурой,
Но умрёшь ты дура дурой,
Если не остепенишься.
Брось курить! Иначе скоро
Позабудешь про «Мальборо»:
Станет цвет лица поплоше,
Станешь походить на лошадь.
Все глядят, глаза разинув:
Что за странное созданье?
Зубы – цвета лошадиных,
Голосок – почти что ржанье.
Человек – он не скотина:
Мало капли никотина.
Ну а лошадью как станешь,
Да курить не перестанешь,
Твердо помни: так и будет –
Говорят недаром люди.
Лучше выплюнь сигарету
И не думай: бочку катит.
Капли никотина хватит!
Следуй этому сонету
Фантастика личных катастроф
Я вишу на том крюке, где люстра
Раньше освещала круглый стол
Мне сейчас до боли в сердце грустно,
Что я лучше места не нашел,
Что я взял хозяйственное мыло,
А не лучший импортный шампунь…
Что в душе творится? Очень мило:
Сам себе туда попробуй, плюнь.
На обычной бельевой верёвке
Я вишу, качаясь и скрипя
Зубами, хоть сие неловко:
Обижаться надо на себя.
Ведь была верёвка поновее –
Стопроцентно шёлковая нить.
Дрянь терпеть приходится на шее,
Но себя я должен извинить.
Я ведь знаю: вешался нарочно,
Для меня такое не впервой –
На верёвках (но не очень прочных)
Тренируюсь каждый выходной,
Чтоб потом, как вешаться придется,
Не пришлось лицом ударить в грязь.
Я подумал: «Может, оборвётся?»
А она вот – не оборвалась.
И моя железная сноровка
В этот раз чего-то подвела:
Не хотел я вешаться! Верёвка
До смешного
крепкая была.
* * *
Поверь, я не знаю причину,
Что к цели такой привела:
Хочу я попасть под машину –
Вот, значит, какие дела.
Когда по дороге шагаю.
С машин не спускаю я глаз.
Попасть под какую – не знаю:
Под «волгу» или под «КАМаз».
Гляжу – вереницею едут
Новехонькие «жигули»…
А может, надёжней «победа»?
А то как бы не подвели.
Хоть это непатриотично,
Но кто не желал себе благ?
Попасть бы мне под заграничную,
Но только не под «кадиллак» –
Уж очень большая машина,
Я буду под нею смешон…
Вот это, быть может, причина,
Что не тороплюсь на рожон.
……………………………………………
Нигде я от кошек не скроюсь,
Что душу решили скрести…
Попасть бы под «скорую помощь»!
Удобнее: могут спасти.
* * *
И все б ничего – ветерок обдувает,
И все б ничего – солнце ярко блестит,
И все б ничего… но меня раздражает.
Что эта веревка так сильно скрипит.
И хоть бы скрипела «Амурские волны» –
И то б мне спокойнее было висеть.
А то она шлягер поет непристойный
И это я вынужден молча терпеть.
Ну что за верёвки теперь выпускают!
Уж, верно, не смотрит народный контроль.
Вот эти вот звуки сейчас причиняют
Мне очень большую душевную боль.
Я думал, синтетика всё же надежней –
Пеньковая слишком казалась жестка,
А взял бы и слушал – ведь это несложно –
Народные песни я наверняка!
Да, если б заранее знать о моменте –
Гораздо бы меньше имелось проблем:
Висел бы на магнитофонной я ленте
И слушал бы моцартовский «Реквием».
Такая возможность! Обидно чертовски:
Ведь мог бы иметь, а пришлось упустить!
Я богу бы душу отдал, чтоб Чайковский…
Да что уж об этом теперь говорить!..
Душа улетела, а я вот остался
И нечего мне на Шестую сменять…
Еще повисел я и повозмущался
И – волей-неволею – стал подпевать.
Хочешь, я повешусь на рассвете?
Не грусти, родная Шаганэ!
Знаю сам, что неприлично это,
Что висеть приятней при луне.
Чтобы синь небес зашла за скалы
И огромный оттенила дуб…
Подо мной завыли бы шакалы
От досады, что далёк мой труп.
Расскажу тебе я и о поле –
Пусть луна поднимется на треть.
…Хоть бы песню ты мне спела, что ли –
Очень скучно просто так висеть.
В поле рожь лишь может волноваться.
Трудно там подняться деревцам…
Ты сама могла бы догадаться,
Почему я и приехал к вам.
Я покинул свой далёкий север,
Повидать задумав ваш Шираз…
А теперь позволь мне спрыгнуть с древа:
Я повешусь в следующий раз.
…………………………………………….
Знаю, знаю – мне, конечно, скажут,
Что нельзя таких касаться дел.
Но Есенин написал бы так же,
Если бы, конечно, захотел.
* * *
Я ушел добровольно в бесцветную тьму –
Без инструктора, без подготовки.
Что со мною случилось? – никак не пойму:
Жизнь свою я доверил верёвке.
Ничего нет надежней капроновых строп!
Жаль мне тех, кто стропой не запасся.
С чем сравню я стропу – по надёжности чтоб?
Ведь стропа поверней, чем сберкасса.
Свист в ушах загоняет все мысли назад,
Рот забит – то ли криком, то ль ветром.
Сколько времени люди отсюда летят?
А ведь счет – не на тысячи метров.
Это мой затяжной, неслучайный прыжок –
Выполнять я его не хотел.
Затянул я его выполненье, как мог,
Но совсем избежать не сумел.
Всё кончается, всё! Запоздалый рывок –
И ушло ощущенье прыжка.
Да и был ли прыжок? Надо мной, как дымок.
Белым куполом –
дно потолка.
* * *
Мой скелет на собственной могиле
Что-то беспокойно колдовал.
Повинуясь чернокнижной силе,
Из могилы труп мой восставал.
А потом, когда отговорили
Света сполохи на склоне дня,
Двое, сговорившись, притащили,
На могилу бросили меня.
Вопрошали долго и печально,
Мертвым взглядом душу леденя:
«Ты зачем судьбу нам измочалил?»
Что ответить мог на это я? –
Всё произошло совсем случайно,
Потому сдержите долгий стон:
В ваших муках смертного отчаянья
Виноват не я, а эмбрион.
Что лежит мой труп в холодной почве,
А не в урне в стену заточён,
Что скелет мой чем-то озабочен,
Виноват, конечно, тоже он.
И себя я спрашиваю ночью:
Человек я, тряпка, или бог?
…Притащили эмбриона… впрочем,
Он ведь говорить ещё не мог.
* * *
Вся жизнь – огромный длинный мост
И поезда зелёный хвост.
И в сторону нельзя свернуть,
А надо – в путь.
Идешь по шпалам налегке,
Надежду крепко сжав в руке.
И страшная вокруг жара,
И искупаться бы пора,
Но речка далеко внизу
И призываешь ты грозу –
Пролиться проливным дождём! –
Но мы дождя напрасно ждём.
И солнце бьёт по нервам
И жаром пышут фермы
И как за ротой рота –
Пролёты за пролётом.
А речка глаз голубизной
Ласкает, отгоняет зной…
Но между шпал не пролетишь,
Не окунешься в тишь:
И сверху сети и с боков
И рельсы – гранями штыков
Сверкают, колют взгляд –
Чему угодно рад!
Пусть чайка крикнет, пусть оса
Запутается в волоса,
Пусть жало пустит в мозжечок –
Не размозжить о шпалы щёк!
И мёртвый будешь так идти
И не свернёшь с пути.
Запутан, как в загоне,
На длинном перегоне.
Ушел состав, развеян дым…
Как просто было молодым! –
Висели на подножке,
Как на портьере кошки.
Чего теперь здесь можно ждать?
Отсюда берег не видать,
Назад не обернуться,
А хочется вернуться!..
Всё сверху видит око,
Но всё вокруг жестоко.
Одна надежда: повезёт
И сзади поезд подползёт,
Сквозь шпалы он продавит,
На глубину отправит.
И, погрузясь в прохладу,
Промолвишь: так и надо.
* * *
Как много жаждущих повеситься!
Они теснятся подо мной
И на ступеньки ветхой лестницы
Петлю цепляют за петлей.
Стараясь выбрать место лучшее,
Чтоб красоваться на века,
Качаясь здесь, под старой грушею
От дуновенья ветерка.
К чему такие извращения?
Соседний дуб – вполне хорош.
Я слышу голос возмущения:
– Куда без очереди прёшь!
Какой-то маленький, отъявленный
Трясет ботиночным шнурком.
А рядом чей-то шепот сдавленный:
– Вы мне одолжите… потом?
Внизу решается безградусно
Животрепещущий вопрос.
Вот, не подумав, кто-то радостно:
– А у меня – манильский трос!
Орда на глупого набросится –
И задавила без труда.
И трос на ниточки разносится –
Ужасно дикая орда.
Гляжу на них я с умилением,
Хоть не со всеми и знаком,
Но за сравнение с Есениным
Дразню их длинным языком.
А вы, ребята, не прославитесь –
Вишу, улыбки не тая:
Пусть даже импортом удавитесь,
А первым все-таки был я!
Они же рвутся как бы к новому –
За что их все-таки люблю –
Очередную сунув голову
В уже нагретую петлю.
