«Зря браслетами не бряцай…»
Зря
браслетами не бряцай.
Я их слышал.
Я не взгляну…
Знаешь,
как языческий царь
объявлял другому
войну?
Говорил он:
– Иду
на Вы!
Лик мой страшен,
и гнев —
глубок.
Одному из нас —
видит Бог! —
не сносить в бою головы…
Я не царь.
А на Вы
иду!
Неприкаян и обречен,
на озноб иду.
На беду.
Не раздумывая
ни о чем.
Будет филин ухать в бору.
будет изморозь по утрам.
Будет зарево не к добру.
Строки рваные
телеграмм.
Встреч оборванных
немоте,
ревность
и сигаретный чад.
И заброшенная верста,
где олени в двери стучат…
Будет ветер сухим, как плеть.
Будут набережные пусты.
Я заставлю
камень гореть
и сожгу за собой
мосты!
Высшей мерой меня суди.
Высшей правдой себя суди,
Почтальона, как жизни,
жди.
Почтальона, как смерти,
жди…
Я стою у темной Невы,
у воды
густой и слепой…
Говорю я:
– Иду
на Вы! —
Объявляю тебе
любовь!
«Если разозлишься на меня…»
Если разозлишься на меня
так,
что скажешь:
«Кончено!» —
сполохи полярного огня
вспыхнут озабоченно.
Подползут, чтоб вымолить
«прости!» —
дальние,
незваные, —
железнодорожные пути
и пути трамвайные.
Если разозлишься на меня —
полдень переломится.
Горькими
иголками
звеня,
лес
тебе поклонится.
Степь
не даст зазеленеть росткам,
сделается вязкою.
Горы упадут
к твоим ногам,
ледниками звякая.
Если разозлишься на меня,
выдохшись
и выстрадав,
звезды в небе
среди бела дня
будто слезы
выступят.
Будут повторять:
«Ты не права!..»
ветер —
дымной прядкою,
тучи —
громом,
шелестом —
трава,
и дрожаньем —
радуга.
Будут миру
предвещать беду
черные ущелья…
А сначала
я к тебе
приду.
Сам.
Просить прощения.
«Так вышло. Луна непонятною краской…»
Так вышло.
Луна непонятною краской
обочины выкрасила…
Нас выжгло!
Нас —
будто из поезда полночью —
выбросило.
По пояс —
холодного снега в кювете.
В сугробах – полмира!..
А поезд
проносится мимо…
проносится мимо,
проносится мимо.
Постой!
Но ведь только минута прошла,
как мы ехали в нем и смеялись.
С его теснотой
и нежданною грустью
смирялись.
Глупили!
В чужие печали и беды
бесстрашно влезали.
Мы были
самими собой.
А теперь мы – не сами.
Теперь,
вспоминая себя,
оглушенно и тяжко молчим мы.
Тебе
я кажусь незнакомым,
далеким,
едва различимым…
Пустынная полночь.
Ладони в ожогах метельного дыма.
А поезд
проносится мимо,
проносится мимо,
проносится мимо…
Летит он – снарядом!
И тащит куда-то не наши обиды,
не наши болезни и счастья.
Ты – рядом.
А как достучаться?
А как дотянуться?
А как до тебя докричаться?..
Под снегом великим,
над временем тысячеверстным
безмолвные
крики
висят,
зацепившись за звезды.
Мне их не избавить
от каждого прошлого дня
и от каждого мига…
А память
проносится мимо,
проносится мимо,
проносится мимо…
Теперь я знаю:
ты
идешь по лестнице.
Вошла в подъезд.
Все остальное —
ложь.
Идешь
как по рассыпанной поленнице,
как по горячим угольям
идешь.
Земля,
замедли плавное вращение!
Лесные птицы,
кончите галдеж!..
Зачем идешь?
Прощать?
Просить прощения?
Сама еще не знаешь.
Но —
идешь!
Позабылись дожди,
отдыхают ветра…
Пора.
И вокзал обернется, —
руки в бока, —
пока!
На перроне озябшем
нет ни души…
Пиши.
Мы с тобою одни на планете пустой.
Постой…
Я тебя дожидался,
звал,
повторял,
терял.
И висела над нами,
будто звезда,
беда.
Так уходят года,
так дрожат у виска
века.
По тебе и по мне
грохочет состав.
Оставь!
Это – губы твои,
движенье ресниц, —
не снись!
На рассвете косом,
в оголтелой ночи
молчи.
Разомкни свои руки,
перекрести.
Прости!
И спокойно, —
впервые за долгие дни, —
усни.
…А ты идешь наверх.
Костром.
Порывом.
Вот
задохнулась.
Вздрогнули зрачки.
Передвигаешь руку по перилам,
как будто тянешь сети
из реки.
Твоя река
сейчас наверх стремится.
А что в сетях?..
Нет времени…
Потом…
Стучит
эмалированная миска
в соседкиной авоське
о бидон.
Соседка что-то говорит печально.
Все жалуется…
Деньги…
Сыновья…
И ты ей даже что-то отвечаешь,
хотя тебя
еще не слышу я.
Слухи,
слухи,
слухи,
слухи, —
то начальники,
то слуги.
Слухи-горы,
слухи-льдины
налезают на меня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
Для веселья,
для разлуки,
на глазах и на устах —
снова слухи,
слухи,
слухи
просто
и не просто так.
Прокляты,
необходимы —
среди ночи,
среди дня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
Слухи-отдых,
слухи-опыт
без особенных затей,
существует
тихий омут.
Как
всадить в него
чертей?..
Кто поверить надоумил,
слухи-карты разложив?
Я —
по слухам —
дважды умер.
Дудки!
Оба раза
жив…
То внушительно,
то наспех,
то наградой,
то бедой, —
будто капли,
будто айсберг:
половина —
под водой.
Слухи сбоку,
слухи с тыла,
завлекая и маня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
…Слышали:
на школьнице
женился академик!..
Слышали:
в Госбанке
для зарплаты нету денег!..
Слышали:
поэт свалял
такого дурака!..
Слышали:
она ему
наставила
рога!..
Рога так рога.
Я приглажу патлы.
В подушку поплачу.
В тетрадку поною.
И буду сдавать
драгоценные панты
каждой весною.
Каждой весною.
Платите валютой!
Зелененьким хрустом.
Фигура у кассы
глаза намозолит.
По средам
с лицом
независимо-грустным
я буду, вздыхая,
купюры мусолить.
«Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!..»
…А если на миг
отодвинуть веселье,
пятнадцатый век
мою голову сдавит.
Я —
только гонец.
Я скачу с донесеньем.
Король растревожен.
Король заседает…
Врываюсь в покой
тугодумов лобастых
и, рухнув плашмя
на подстилку из меха,
булькая кровью
(стрела меж лопаток),
хриплю,
будто школьник по буквам:
«Из…
ме…
на…»
«Калинка, калинка,
калинка моя!
В саду ягода малинка,
малинка моя!
Ах, люли-люли!..»
Эх, люди —
люди…
…А ты идешь по лестнице,
идешь по лестнице.
Шагаешь,
как по лезвию,
через нелепицы.
И мечешься,
и маешься,
мечтая,
каясь…
Нет!
Ты не подымаешься, —
я сам
спускаюсь!
Романы обездарены,
отпели трубы…
О, сколько нас —
«подаренных» —
идет
друг к другу!..
Мы,
окрыляясь тостами,
царим
над столиками.
Читаем книжки – толстые,
а пишем – тоненькие.
Твердим
о чистой совести,
вздыхаем
мудро…
А сами
неосознанно
идем
к кому-то…
Люб —
(Воздуха!
Воздуха!
Самую малость бы!
Самую-самую…)
лю!
(Хочешь, —
уедем куда-нибудь
заново,
замертво,
за море?..)
Люб —
(Богово – богу,
а женское – женщине
сказано,
воздано.)
лю!
(Ты покоренная.
Ты непокорная…
Воздуха!
Воздуха!)
Люб —
(Руки разбросаны.
Губы закушены.
Волосы скомканы.)
лю!
(Стены расходятся.
Звезды, качаясь,
врываются в комнаты.)
Люб —
(В загнанном мире
кто-то рождается,
что-то предвидится…)
лю!
(Где-то
законы,
запреты,
заставы,
заносы,
правительства…)
Люб —
(Врут очевидцы,
сонно глядят океаны остывшие.)
лю!
(Охай, бесстрашная!
Падай, наивная!
Смейся, бесстыжая!)
Люб —
(Пусть эти сумерки
станут проклятием
или ошибкою…)
лю!
(Бейся в руках моих
каждым изгибом
и каждою жилкою!)
Люб —
(Радостно всхлипывай,
плачь и выскальзывай,
вздрагивай,
жалуйся!..)
лю!
(Хочешь – уедем?
Сегодня? —
пожалуйста.
Завтра? —
пожалуйста!)
Люб —
(Царствуй, рабыня!
Бесчинствуй, учитель!
Неистовствуй, женщина!)
лю!
(Вот и глаза твои.
Жалкие,
долгие
и сумасшедшие!..)
Люб —
(Чертовы горы уставились в небо
темными бивнями.)
лю!
(Только люби меня!
Слышишь,
люби меня!
Знаешь,
люби меня!)
Люб —
(Чтоб навсегда!
Чтоб отсюда – до гибели…
Вот оно…
Вот оно…)
лю!
(Мы никогда,
никогда не расстанемся…
Воздуха…
Воздуха!..)
…А лестница
выше.
А двери —
похожей.
Я знаю,
я вижу,
я чувствую
кожей, —
шагаешь
по далям,
шагаешь
по датам.
Недавним
и давним.
Святым
и бездарным.
