В лагерях не знают о свободе,
Там нельзя об этом говорить,
Там винтовки часовых на взводе
Вам свободу могут заменить.
Скоро вы узнаете, как летом
Васильки на поле зацветут,
Разве мы узнаем все об этом,
Ведь цветы свободных только ждут.
День за днем года пройдут упрямо,
Все забудут наши имена,
И никто не вспомнит, только мама
Скажет, что у сына седина.
Скажет, что мой сын еще вернется,
Тот, кто любит, долго будет ждать.
Может быть, кому из вас придется
Эту боль, как матери, узнать.
На заливе тает лед весною,
И деревья скоро расцветут,
Только под конвоем нас с тобою
В лагеря этапом повезут.
ПО ТУНДРЕ
Это было весною, в зеленеющем мае,
Когда тундра проснулась, развернулась ковром.
Мы бежали с тобою, замочив вертухая,
Мы бежали из зоны - покати нас шаром!
Припев:
По тундре, по широкой дороге,
Где мчится скорый Воркута - Ленинград,
Мы бежали с тобою, опасаясь тревоги,
Опасаясь погони и лая собак.
Лебединые стаи нам навстречу летели,
Нам на юг, им на север - каждый хочет в свой дом.
Эта тундра без края, эти редкие ели,
Этот день бесконечный - ног не чуя, бредем.
Припев.
Дождик капал на рыло и на дуло нагана.
Лай овчарок все ближе, автоматы стучат.
Я тебя не увижу, моя родная мама,
Вохра нас окружила, "Руки в гору!" - кричат.
Припев.
В дохлом северном небе ворон кружит и карчет.
Не бывать нам на воле, жизнь прожита зазря.
Мать-старушка узнает и тихонько заплачет:
У всех дети как дети, а ее - в лагерях.
Припев.
Поздно ночью затихнет наш барак после шмона.
Мирно спит у параши доходяга-марксист.
Предо мной, как икона, вся запретная зона,
А на вышке маячит ненавистный чекист.
* * *
Я по тебе соскучилась, Сережа,
Истосковалась по тебе, сыночек мой.
Ты пишешь мне, что ты скучаешь тоже
И в октябре воротишься домой.
Ты пишешь мне, что ты по горло занят,
А лагерь выглядит суровым и пустым.
А вот у нас на родине, в Рязани,
Вишневый сад расцвел, как белый дым.
Уж скоро в поле выгонят скотину,
Когда нальется соком нежная трава.
А под окном кудрявую рябину
Отец срубил по пьянке на дрова.
У нас вдали, за синим косогором,
Плывет, качаясь, серебристая луна.
По вечерам поют девчата хором,
И по тебе скучает не одна.
Придут домой, обступят, как березы:
"Когда же, тетенька, вернется ваш Сергей?"
А у одной поблескивают слезы,
В глазах тоска-печаль прошедших дней.
А я горжусь, но отвечаю скромно:
"Когда закончится осенний листопад,
Тогда Сергей навек покинет зону
И вслед за тем воротится назад".
Так до свиданья, Сережка, до свиданья.
Так до свидания, сыночек дорогой,
До октября, до скорого свиданья,
Как в октябре воротишься домой.
* * *
Серебрился серенький дымок,
Таял в золотых лучах заката.
Песенку принес мне ветерок
Ту, что пела милая когда-то.
Жил в Одессе славный паренек.
Ездил он в Херсон за голубями.
И вдали мелькал его челнок
С белыми, как чайка, парусами.
Голубей он там не покупал,
А ходил и шарил по карманам.
Крупную валюту добывал.
Девушек водил по ресторанам.
Но пора суровая пришла:
Не вернулся в город он родимый.
И напрасно девушка ждала
У фонтана в юбке темно-синей.
Кто же познакомил нас с тобой?
Кто же нам принес печаль-разлуку?
Кто на наше счастье и покой
Поднял окровавленную руку?
Город познакомил нас с тобой.
Лагерь нам принес печаль-разлуку.
Суд на наше счастье и покой
Поднял окровавленную руку.
А за это я своим врагам
Буду мстить жестоко, верь мне, детка!
Потому что воля дорога,
А на воле я бываю редко.
Серебрился серенький дымок,
Таял в золотых лучах заката.
Песенку принес мне ветерок
Ту, что пела милая когда-то.
БАЦИЛЛА И ЧУМА
Лежали на нарах два рыла,
По воле грустили друзья:
Один был по кличке Бацилла,
Другой был по кличке Чума.
Природа им счастье дарила,
А горе сулила тюрьма.
В Маруську влюбился Бацилла,
На Катьку глаз бросил Чума.
В картишки мастишка валила,
А ну-ка держись, фраера!
Ведь с вами играет Бацилла.
"Вот черти!" - кричал им Чума.
Маруська подумать любила,
А Катька порчушкой была.
За Муськой приехал Бацилла,
За Катькой приплыл сам Чума.
В Москве у Нескучного сада,
На воздух подняв два пера:
"Мне с вами базарить не надо,
Разденьтесь! Я самый Чума".
Но вскоре округа вся взвыла,
Узнала про них Колыма:
Во льды оторвался Бацилла,
Во мхи возвратился Чума.
Лежали на нарах два рыла,
По воле грустили друзья:
Один был по кличке Бацилла,
Другой был по кличке Чума.
* * *
За окном кудрявая белая березонька.
Солнышко в окошечко нежным светом льет.
У окна старушечка - лет уже порядочно,
С Воркуты заснеженной мать сыночка ждет.
И однажды вечером принесли ей весточку.
Сообщили матери, что в разливе рек
Ваш сыночек Витенька, порешив охранника,
Темной зимней ноченькой совершил побег.
Он ушел из лагеря в дали необъятные,
Шел тайгой дремучею ночи напролет,
Чтоб увидеть мамочку и сестренку Танечку.
Шел тогда Витюнечке двадцать третий год.
И однажды ноченькой постучал в окошечко.
Мать, увидев Витеньку, думала, что сон.
"Скоро мне расстрел дадут, дорогая мамочка!"
И, к стене приникнувши, вдруг заплакал он.
Ты не плачь, старушечка, не грусти, не мучайся,
Ты слезами горькими сына не вернешь.
На ветвях березовых капельки хрустальные:
С ней береза плакала, не скрывая слез.
ЖУРАВЛИ УЛЕТЕЛИ
Уходящая осень- журавли улетели.
Опустели и смолкли родные поля.
Лишь оставила стая среди бурь и метелей
Одного с перебитым крылом журавля.
Поднялись они в путь, и опасный, и дальний,
И затих на мгновенье широкий простор.
Скрип больного крыла, словно скрежет кандальный,
А в глазах бесконечный, безмолвный укор.
Был когда-то и я по-ребячьи крылатым,
Исходил и изъездил немало дорог,
А теперь вот лежу я в больничной палате,
Так без времени рано погас и умолк.
Вот команда раздалась и четко, и бойко
Снова в бой посылают усталых солдат.
У окошка стоит моя жесткая койка.
За окном догорает багряный закат.
Ну так что?! Ну и пусть! И какое мне дело,
Если даже последний закат догорит.
Журавли улетели - скоро будут метели,
Только я с перебитым крылом позабыт.
* * *
Мы познакомились на клубной вечериночке.
Картина шла у нас тогда "Багдадский вор".
Глазенки карие и желтые ботиночки
Зажгли в душе моей пылающий костер.
Не знал тогда, что ты с ворами связана,
Не знал тогда: красиво любишь жить.
Но все тогда, что нами было сказано,
Умела в злую шутку обратить.
Я не заметил, как зажегся страстию.
Я не заметил, как увяз в грязи.
Прошло полгода - с воровскою мастию
Вперед я двинулся по новому пути.
Я воровал и жил красиво, весело,
По ресторанам широко гулял.
Но вот однажды на "малине" вечером
Мне про тебя все кореш рассказал.
Нет, не меня любила ты, продажная.
Нет, не со мной в мечтах своих была.
Мне отдавалась целиком ты ночью каждою,
А днем за деньги с фраером жила.
Я взял наган, надел реглан красивый.
Вошел, тихонько двери отомкнув.
Наган увидела ты - и твой взор тоскливый
Меня как будто под руку толкнул.
Не помню, как бежал и как я падал,
Не помню, где и с кем я водку пил.
А помню только, как я горько плакал
И наше танго бесконечно заводил.
Мы познакомились на клубной вечериночке.
Картина шла у нас тогда "Багдадский вор".
Глазенки карие и желтые ботиночки
Зажгли в душе моей пылающий костер.
* * *
Я родился на Волге, в семье батрака.
От семьи той следа не осталось.
Мать безумно любила меня, чудака,
Но судьба мне ни к черту досталась.
Был в ту пору совсем я хозяин плохой,
Не хотел ни пахать, ни портняжить,
А с веселой братвой, по прозванью блатной,
Приучился по свету бродяжить.
Помню я, как встречались мы в первые дни,
Я с ворами сходился несмело.
Но однажды меня пригласили они
На одно разудалое дело.
Помню, ночь, темнота, можно выколоть глаз.
Но ведь риск - он для вора обычай.
Поработали мы - обернулись за час
И, как волки, вернулись с добычей.
А потом загуляла, запела братва.
Только слышно баян да гитару.
Как весной зелена молодая трава!
Полюбил я красивую шмару.
Ну и девка была - глаз нельзя оторвать!
Точно в сказке ночная фиалка.
За один только взгляд рад полжизни отдать,
А за ласки - и жизни не жалко.
