Евгений Абросимов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Рассвет сочился будто в сите,
Когда в звенящем серебре
Рванулся резко истребитель
Косым движением к земле.

Пилот, в бесстрашье шансы взвесив,
Хватался в спешке за рули,
Но все дороги с поднебесья
К суровой гибели вели.

И с жаждой верной не разбиться,
Спасая в виражах мотор,
Хотел он взмыть, но силу птицы
Презрели небо и простор.

Она всё тело распластала,
Скользя в пространстве на крыле,
И вспышкой взрыва и металла
Жизнь догорела на земле.

…А сила ветра так же крепла,
Восходом солнца цвёл восток,
И на земле сквозь дымку пепла
Пробился утренний цветок.

Уже истлели тело, крылья,
Но жизнь, войдя с людьми в родство,
Презрев пред гибелью бессилье,
Своё справляла торжество.

Как прежде, люди в небо рвались
В упорной жажде высоты.
А в небе гасли, рассыпались
Звёзд изумрудные цветы.

И пахли юностью побеги
Ветвей. Прорезав тишину,
Другой пилот в крутом разбеге
Взмыл в голубую вышину.

Мир был по-прежнему огромен,
Прекрасен, радужен, цветист;
И с человечьим сердцем вровень
На ветке бился первый лист.

И, не смущаясь пепла, тлена,
Крушенья дерзостной мечты,
Вновь ликовала кровь по венам
В упорной жажде высоты!

Там не ждут меня сегодня и не помнят.
Пьют чаи. Стареют. Свято чтут
Тесноту пропахших пылью комнат,
Где мои ровесники растут,
Где, почти дверей плечом касаясь,
Рослые заходят мужики
И на стол клеенчатый бросают
Красные, в прожилках, кулаки.
В дымных, словно баня, плошках
Мать им щи с наваром подает.
Мухи бьют с налета об окошко.
Кочет песни ранние поет.
Только в полдень отлетевшим залпом,
Клочьями оборванного сна,
Будто снег на голову, внезапно
Падает на окна тишина.
Пахнут руки легкою ромашкой.
Спишь в траве и слышишь: от руки
Выползают стайкой на рубашку
С крохотными лапками жуки.
Мир встает такой неторопливый,
Весь в цветах, глубокий, как вода.
Даже слышно вечером, как в нивы
Первая срывается звезда.
Людям не приснится душный город,
Крик базара, ржанье лошадей,
Ровное теченье разговора…
Люда спят. Распахнут резко ворот.
Мерное дыхание грудей.
Спят они, раскинув руки-плети,
Как колосья без зерна, легки.
Густо лиловеют на рассвете
Вскинутые кверху кадыки.
Видят сны до самого рассвета
И по снам гадают — так верней —
Много ль предстоящим летом
Благодатных выпадет дождей?
Я запомнил желтый подоконник,
Рад тому, что видеть привелось,
Как старик, изверившись в иконе,
Полщепотки соли на ладони
Медленно и бережно пронес.
Будет дождь: роняют птицы перья
Из пустой, далекой синевы.
Он войдет в косые ваши двери
Запахом немолкнущей травы,
Полноводьем, отдыхом в работе,
С каждым часом громче и свежей.
Вы его узнаете в полете
Небо отвергающих стрижей,
В бликах молний и в гуденье стекол,
В цвете неба, в сухости ракит,
Даже в том, как торопливо сокол
Мимо ваших окон пролетит.

Заснуть. Застыть. И в этой стыни
Смотреть сквозь сонные скачки
В твои холодные, пустые,
Кошачьи серые зрачки.

В бреду, в наплыве идиотства,
Глядя в привычный профиль твой,
Искать желаемого сходства
С той. Позабытой. Озорной.

И знать, что мы с тобою врозь
Прошли полжизни тьмой и светом
Сквозь сонм ночей весны — и сквозь
Неодолимый запах лета.

И всё ж любить тебя, как любят
Глухие приступы тоски, –
Любил безумный, страшный Врубель
Свои нелепые мазки.

Я лирикой пропах, как табаком,
И знаю — до последнего дыханья
Просить ее я буду под окном,
Как нищий просит подаянья.

Мне надо б только: сумрак капал,
И у рассвета на краю
Ночь, словно зверь большой, на лапы
Бросала голову свою…

Когда раздался выстрел, он
Еще глядел в навес сарая,
В тот гиблый миг не понимая,
Что смерть идет со всех сторон.

Стоял на рыхлом талом насте,
По ветру ставил чуткий нос,
Когда двухствольным резким «Здрасьте!»
В ушах и в теле отдалось.

Он падал медленно под креном
Косого резкого угла.
Еще медлительней по венам
Кровь отворенная текла.

Сбежались люди, тишь нарушив
Плевком холодного ствола.
А под его тяжелой тушей
Уже проталина цвела.

И рядом пыж валялся ватный
У чьих-то мех обутых ног,
И потеплел — в багровых пятнах –
Под теплой лапою ледок.

Там, где нарост остистой шерсти
Свалялся в ледяной комок,
Шесть кровоточащих отверстий
Струили приторный дымок.

Он издыхал с косым оскалом,
В паху еще теплился зуд,
Но смерть всё близилась и крала
Теченье считанных минут.

Уже светало. Пахло хлебом,
Овчиной, близким очагом.
А рядом волк лежал и в небо
Смотрел тоскующим зрачком.

Он видел всё: рассвет и звезды,
Людей, бегущих не спеша,
И даже этот близкий воздух,
Которым больше не дышать.

Голодной крови теплый запах
Тревожил утреннюю рань,
И нервно сокращалась в лапах
Рывками мускульная ткань.

Бежали судороги в теле,
В снег ртутью падала слеза,
А в небо синее смотрели
Большие серые глаза…

Нет, в них не виделось испуга,
Они грустили лишь о том,
Что сероглазая подруга
Его не встретит за бугром.

Они, как склизлый студень, стыли,
Так он лежал в чужих ногах,
Смертельно раненный навылет
Под теплый и бесшерстный пах.

Пусть люди думают, что я трамвая жду,
В конце концов кому какое дело,
Что девушка сидит в шестом ряду
И равнодушно слушает «Отелло».

От желтой рампы люди сатанеют.
Кто может девушке напомнить там,
Что целый год ищу ее, за нею,
Как этот мавр, гоняясь по пятам.

Когда актеры позабыли роли
И — нет игры, осталась лишь душа,
Партер затих, закрыл глаза от боли
И оставался дальше не дыша.

Как передать то содроганье зала,
Когда не вскрикнуть было бы нельзя.
Одна она с достоинством зевала,
Глазами вверх на занавес скользя.

Ей не понять Шекспира и меня!
Вот крылья смерть над сценой распростерла.
И, Кассио с дороги устраня,
Кровавый мавр берет жену за горло.

Сейчас в железы закуют его,
Простится он со славой генерала,
А девушка глядела на него
И ничего в игре не понимала.

Когда ж конец трагедии? Я снова
К дверям театра ждать ее иду.
И там стою до полчаса второго.
А люди думают, что я трамвая жду.

Я полюбил весомые слова,
Просторный август, бабочку на раме
И сон в саду, где падает трава
К моим ногам неровными рядами.
Лежать в траве, желтеющей у вишен,
У низких яблонь, где-то у воды,
Смотреть в листву прозрачную
И слышать,
Как рядом глухо падают плоды.
Не потому ль, что тени не хватало,
Казалось мне, вселенная мала?
Движения замедленны и вялы,
Во рту иссохло. Губы как зола.

Куда девать сгорающее тело?
Ближайший омут светел и глубок.
Пока трава на солнце не сгорела,
Войти в него всем телом до предела
И ощутить подошвами песок!
И в первый раз почувствовать так близко
Прохладное спасительное дно.
Вот так, храня стремление одно,
Вползают в землю щупальцами корни,
Питая щедро алчные плоды, –
А жизнь идёт, – всё глубже и упорней
Стремление пробиться до воды,
До тех границ соседнего оврага,
Где в изобилье, с запахами вин,
Как древний сок, живительная влага
Ключами бьёт из почвенных глубин.
Полдневный зной под яблонями тает
На сизых листьях тёплой лебеды.
И слышу я, как мир произрастает
Из первозданной матери – воды.