подслушанных или выслушанных историй.
Но автору попадались уникумы. Они знали
особые слова и их труднодоступные сочетания.
Таксидермист Антон Бузов признавался, что в трезвом
состоянии он стихов на дух не переносил.
Но когда мировоззрение перекашивалось,
он просто зверел. Садился за стол, брал
тетрадь и ручку и писал нечто такое,
что мог расшифровать только при
следующем запое. Многое терялось
в туалете или уносилось ветрами улиц и переулков.
7. Антон Бузов. Философия науки
Сардинелла с пульчинеллой танцевали тарантеллу,
фибула по альвеоле забренчала в фарандоле,
амальгама в радиоле, мелодрама в карманьоле,
дети в школе на виоле заскрипели в баркаролле,
макузани с гурджаани в хиндустани пили пани,
а громила жрал чернила, зацепившись за стропила,
смелый белый какавелла пузырился изабеллой,
кока-кола альвеолу затопила, как крамола,
сабадилла и хандрилла спиртом били по бацилле,
прихлебало вышибала пил пиалу среди зала,
меломаны из карманов доставали ятаганы,
интриганы бонвиваны прихватили чистоганы,
пенни прыгнули на пони, причесали чичероне,
шаривари, лори-тори, харакири, априори,
хиппи хапнули богему, апофегма парадигму,
в полудреме теорема засолила догму в сигме,
прозевали сидни будни, проплясали бредни блудни,
референдум-бивни, плавни, меморандум-дровни, ставни...
8. Антон Бузов. Я и Сен-Симон
Когда-то, что-то, может быть, зачем-то где-то там,
тогда, наверно, не забыть уже ни вам, ни нам.
И даже вовсе никому и просто ни за что,
и уж, конечно, потому, что именно никто.
Четыре времени в часах и два у нас в груди,
пять измерений в небесах и очень впереди.
Когда никто, тогда нигде ни в ком, ни в вас, ни в нас,
а если, может быть, везде, ещё бы и как раз.
А перемножь-ка Да и Нет, и вычти Ну и Ну,
и раздели на восемь лет Пять Суток и Луну,
и рассмотри издалека Пожалуй и Чуть-Чуть,
недавно, может и пока, с Ума Сойти и Жуть.
Всё это нонсенс и Сен-Санс и с ним Зулус-Лотрек,
и Авиценна и цена, Бетховен и хавбек.
И Аполлоном полон дом -- бемоли и бомонд,
Махатма и тьма хамов в нём и синий Сен-Симон.
Конечно, это не для всех. Ещё бы -- вас из дас!
Оф коз, но может быть, успех тому, кто вас издаст.
9. Антон Бузов. Философия наслаждения
Забубенные бубнилы забивали болт в болванку,
и зубастые зубрилы забухтели в барабан,
а барон бубей губастый заболел, забытый в банке,
и бараны за баранкой забодали кегельбан.
Раз ха-ха, два ха-ха, вот такая чепуха,
а иная чепуха подороже, чем меха.
Журавлей журили жабы живо, нежно и желанно,
и жукастые жоржетки дрожжи выжали в жилет,
а железные жизели зажевали джин жеманно
жёлтым жёлудем дрожащим в замороженном желе.
Раз ха-ха, два ха-ха, в шапке варится уха,
дyхи делают духи и меняют на грехи.
В целлофане целовались цепеллины с пацанами,
цубербиллер цикнул циклом целочисленный процесс,
а цианистые цыпки зацепились за цунами,
и цукаты танцевали целомудренный эксцесс.
Раз ха-ха, два ха-ха, кто у нас за лопуха?
Лопухи без чепухи к окружающим глухи.
10. А. Кольцов. Эстетика самоотречения
Моё лицо упало на пол,
я сам рассыпался на части,
потом куда-то долго капал!
Все говорили -- "Вот несчастье,
такой красивый был мужчина --
не лысый и не бородатый,
и в чём, помилуйте, причина,
что он укапал весь куда-то?"
А я всё капал, капал, капал
и испарялся понемножку,
потом росой ложился на пол
и изморозью на окошко...
И ты пришла и пальцем тёплым
так непосредственно и мило
вдруг вывела на потных стёклах
слова -- "А я тебя любила!"
Я твоего коснулся тела.
Ты мною тут же запотела.
11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20
. . . . . . . . . . . . . . . .
21. Коля Ветров.
Воспоминания о первой любви
Вся улица позаросла травою,
и тополиный пух мешал дышать.
Я шёл домой с дурманной головою,
в любви не понимая не шиша.
Вообще я понимал, что поцелуи,
коленки, губы и туманный взгляд,
и -- как ещё там девочки балуют --
свободы джентельмену не сулят.
И, честно говоря, сама свобода
казалась мне девчоночкой шальной,
далёкой от народа и завода
под необобществлённою Луной.
Был закат или рассвет,
был вопрос или ответ...
Было мне от сигарет горько.
Было ей шестнадцать лет,
и она сказала -- "Нет!
Не печалься и привет, Колька".
22
А девочка другая из подвала,
где жили хулиганы и жульё,
мне сердце беззаветно отдавала.
Но я не знал, что я люблю её.
А папа её злой и неумытый,
со шрамами на будке и руках,
и вор и душегубец знаменитый,
в ту пору оказался не в бегах.
