Яков Полонский - Стихотворения Поэмы Проза

С них мерку, этого не знают;

Башмачник, например, для дам

Что значит? — ничего!..

. . . . . . .

Тогда протянутая ножка

Бесчувственна — и стало быть

Башмачник может приходить

В тот ранний час, когда окошко

Еще завешено, и свет

Дневной из-за пурпурных складок

Скользя глядит на беспорядок

Счастливой спальни. Но поэт -

Философ — словом, мой ученый

Для баронессы был _персоной_,

А не ремесленником; с ним

Нецеремонность эта с детства

Была бы в ней не чем иным,

Как только шалостью кокетства

Или затеями любви.

Как баронесса умудрилась

В него влюбиться? чем пленилась?

Иль, может быть, у ней в крови

Везувий тлел! — К чему напрасно

Судить, рядить иль обвинять!

Природа — деспот: самовластно

Царит и любит направлять

Людей на собственные цели,

Чтобы не слишком разжирели,

Чтоб не застаивалась кровь -

И посылает нам любовь.

И все это герой мой видел

(Хоть и не скоро увидал).

За что ж природу он обидел?

За что, злодей, возненавидел

Ее кокетство? — Дурь нашла,

Или природа обожгла

Его за то, что он, случайно,

Как трус, ей в очи заглянул,

Иль по незнанью оттолкнул

Он чашу с нектаром, и тайно

Раскаивался в этом? — Да,

Была минута, господа…

И он домой пришел смущенный,

Почти всю ночь не спал и, сонный

Страдал, как будто кошемар

Его давил…

Что это значит?

Не то ли, что любви запрос

Того, кто в бедности возрос,

Всегда сначала озадачит?

Не то ли, что сердечный жар

Мог заразить его? Горячка

Не так прилипчива, как то,

Чего мы скрыть не в силах. Кто

Матрос, того морская качка

Не может не качать: унять

Ее по щучьему веленью

Нельзя: попробуйте придать

К любви сомненье, к увлеченью

Рассудок или долг — и вас

Начнет покачивать как раз.

И долго был обуреваем

Камков, и у него едва

Не закружилась голова.

Он устоял — мы это знаем.

Минервы зоркая сова

Спугнула голубей Венеры,

Он заглянул в лицо Химеры…

И не завидую ему

И не браню, а потому

И ставлю вместо восклицанья

Недоумения крючок?

Там, где блаженство, где страданье,

Там, где кипит страстей поток, -

Что добродетель? что порок?

Кого винить? чем восхищаться?

Кого безжалостно казнить?

Пред кем безмолвно преклоняться

Что значит в женщине губить

Покой души иль сердце, — быть

Любимым и не откликаться?

Или любя ее, не сметь

К ней прикоснуться? маску скинуть

И вовремя ее покинуть -

Или, напротив, не иметь

Довольно сил, чтоб с ней расстаться,

Когда мы знаем, что она,

Любя другого, нам верна?

Притворством удовлетворяться,

Иль недовольно притворяться?

Кто лучше, выше, наконец,

По мненью света в век наш зрелый

Ум пламенный, в разврате смелый,

Иль благороднейший глупец?

Та девушка, что отдавалась

Любви и счастию сполна

И, судьями оскорблена,

Наплакалась и настрадалась -

Или бездушная жена?

Все лицемерие отбросив,

Скажите — оттого ль смешон

Нам будет нынешний Иосиф,

Что он в разврат не посвящен

И что за это фараон

Его в темницу не посадит,

А бог казной не наградит?

Вопросов тьма. Кто с ними сладит,

Кто их обсудит и решит?

Любви и счастья кодекс верен

Старинным спискам, но давно

Кой-кем то здесь, то там похерен -

Справляться стало мудрено.

Различно каждый понимает.

Ужель Камков воображает,

Что философия должна

Другие сердцу дать уставы,

Что, наконец, решит она,

В чем наша воля, в чем мы правы?

Или намерен он создать

Теорию любви сначала.

Чтоб хоть _идея_ оправдала

Его любовь, чтоб он сказать

Мог смело, почему он любит -

И гибнет сам иль жертву губит? -

Или он думает: любя

Жену другого, подкупая

Лакеев, мужа надувая, -

Как он посмотрит на себя?

И если правде он изменит -

Чем он в душе ее заменит? -

Не правда ли, для многих он

И непонятен, и смешон?

А будь он просто человеком,

Таким как все, как вы да я.

Не спорь в душе с лукавым веком

И наконец не мучь себя

Пустой, но честною борьбою, -

Он был бы франт во всей красе,

Ему б завидовали все.

Итак, Камкову не давалась

Любовь — он это видел сам

("Где тонко, там и рвется"). Вам

Самим, я думаю, случалось

Такие страсти испытать:

Их, право, можно доконать,

Перекрестившись, в две недели.

Я этот срок нарочно дал,

Ибо герой мой, в самом деле,

Их в две недели доконал.

За что ж, однако, баронессу

Он хитрой женщиной назвал

И даже уподобил бесу -

За что? За то ли, что она

К нему немножко ревновала?

Кто ж не ревнует? Что княжна

Ее немножко напугала,

Что бестолковый мой герой,

С тех пор, как занят стал княжной,

Все брови хмурит — уверяет,

Что он страдает головой,

Что он, быть может, ей мешает,

Когда заходит по утрам

К ней в кабинет — учтив и скучен,

И стал заметно равнодушен

К ее радушным четвергам?

(А четверги друзьям открыты -

Друзьям прогресса и молвы,

И летописцами Москвы,

Конечно, будут не забыты.)

Никто на этих вечерах

Не мог читать у ней в глазах,

И сдержанное нетерпенье

В ней истощилось — перешло

В тревожный сон, недоуменье.

В желанье дерзкое — на зло

Всему, во что бы то ни стало,

Им овладеть… Она страдала.

Конечно, ей не привыкать

Страданье смехом прикрывать;

А кто привык — тому не надо

На это хитрости большой.

Так ошибался мой герой;

Но говорила в нем досада.

— А! — думал он, когда домой

Шел вечером: — вы не щадите

Княжны, вы рады клеветать

На девушку — и вы хотите,

Чтоб я был весел!.. Нет, пора

Мне отрезветь! Мне надоели,

Мне скучны ваши вечера:

Ни зла в них нету, ни добра.

Какая польза, в самом деле, -

Пред этой светскою толпой

Мешать науку с болтовней,

И, никого не убеждая,

Хозяев тешить ради чая?

И все, что вызвано трудом,

Нуждой, бессонными ночами,

И жаждой знанья, и слезами,

Нести, как дань, в богатый дом,

Где все так праздны, все так ложно?..

Но, признаюсь вам, невозможно

И передать всего того,

Что лезло в голову его.

На подмороженные лужи

Ступая всей своей ступней,

Не чувствуя вечерней стужи,

Он шел с поникшей головой.

Но… не забыл он об уроке…

—-

Заря бледнела. На востоке

Туман лиловый холодел,

Над кровлями и над крестами

Ночь тихо двигалась. Блестел

Зенит вечерними звездами.

Москва подобно небесам

Спешила засветить другие,

Таинственные, но земные

Созвездия — и к фонарям

Послала буточников. Вам

Известно, что и с фонарями

В Москве, как в небе со звездами,

Порой так глухо и темно,

Что можно заблудиться; но,

Друзья, примите в рассужденье:

Чем пасмурнее освещенье,

Чем наши улицы грязней,

Тем вдвое больше наслажденья

Сидеть в семье иль у друзей,

Или с возлюбленной своей

Перед шипящим самоваром,

Вести приятную вдвоем

Беседу (ворковать), иль ром

В чай подливая, спорить с жаром,

И жизнь халатная тогда

Милее вдвое, господа.

Камков не ездил за границу,

Не видел газовых пучков

Огня при блеске зеркалов,

И нашу древнюю столицу

С материальной стороны

Считал тогда довольно сносной.

Теперешние крикуны

Тогда ходили с рожей постной,

И громко ни один из них

Не смел бесчестить мостовых…

Их фельетоны были слабы

(То были розы без шипов).

Но, господа, — бьет семь часов.

Куда стремится мой Камков

На подрезях через ухабы?

Вот площадь, вот гостиный ряд,

Огни, возы, крестьяне, бабы,

Кадушки, клети… вот стоят

На хвостиках, развесив уши,

Свиней мороженые туши…

Капустой пахнет… вот висят,

Как бусы, пресные баранки;

Стоят мальчишки над лотком,

И сбитень пьет под фонарем

Приказный…

Ковыляют санки -

Камков не видит ничего.

Мир будничный пред ним мелькает,

Он брызжет грязью на него,

Когда в ложбину попадает;

То ваньку за кушак хватает,

То упирается в задок.

Камков стремится на урок.

(Урок — обязанность святая…)