Глава 10.
НЕГАДАННЫЙ ПРИЕЗД
1
С портфелем и тетрадками под мышкой
Галина быстро шла по переулку.
Она спешила: как-то там сынишка?
Ходил ли с тётей Шурой на прогулку?
Надет ли шарф? Накормлен ли малыш?
Вот так всегда: уходишь на работу,
А в сердце бесконечная забота,
И целый день торопишься, спешишь.
Но скоро, видно, кончится тревога.
И мама рада, и Серёжка рад.
Через неделю — первая дорога:
Малыш пойдёт к ребятам в детский сад.
Пока же мать, по сторонам не глядя,
Спешит, земли не чуя под собой.
В руке — портфель, под мышкою — тетради
И детский синий шар над головой.
В прихожую вошла, заторопилась,
Поспешно пробежала коридор,
Но возле двери вдруг остановилась,
Услышав непривычный разговор.
Мгновенно сердце сжалось и упало,
Охвачено волненьем и тоской.
Два голоса Галина услыхала,
Два голоса: Сережкин и мужской.
Андрей пришёл? Ах, нет… Ошибка. Где там?
Но чей же это голос? Чей же? Чей?
И вдруг мгновенно нестерпимым светом
Пронзили душу тысячи лучей!
Рванула дверь, и вдруг ослабли ноги,
Как будто кто-то налил в них свинец,
И, тихо покачнувшись на пороге,
Она чуть слышно крикнула: — Отец!
Все закружилось в странной карусели…
Шагнуть хотела — не хватило сил.
Померкло солнце… Окна почернели…
И пол куда-то медленно поплыл…
Упал портфель, рассыпались тетради…
Цветистый шар взлетел под потолок,
И видел сын, как незнакомый дядя
Мать, подхватив, к груди своей привлёк.
2
Значит, жив он! Жив и снова дома!
Это все действительность, не сон!
Здесь вот, рядом… Настоящий он!
Как же все до боли в нем знакомо!
Все такой же рослый и плечистый,
Та ж привычка гладить жёсткий волос.
Тот же взгляд, внимательный и быстрый,
И все тот же басовитый голос.
Только стал сутулиться сильнее,
И морщин прибавилось у рта.
Стал весь как-то строже и белее,
Молчаливей (новая черта).
— Говоришь, надеялись и ждали?
Что ж, как видишь, буря улеглась.
Вновь мы вместе. И долой печали!
Жаль, вот только мать не дождалась…
Слышал… Знаю… Помолчи, не надо…
Это после… Расскажи-ка вот,
Что за внук здесь у меня растёт
И дорос уж даже до детсада?
Он, брат, мне тут все порассказал,
Дал понять, что он в душе пилот. —
Николай Васильевич привстал
И легонько внука ткнул в живот.
Внук смущённо к матери прижался
И сказал: — А я и не боюсь.
— Не боишься? Ну, коли не трус,
Мы друзья. — И дед заулыбался.
От улыбки и весёлой фразы,
Оттеснивших хмарь минувших дней,
В комнате Галины как-то сразу
И уютней стало и теплей.
Льётся мягкий свет от абажура,
Внук уснул, сказав: — Спокойной ночи! —
На стене колышутся фигуры,
Тихо чайник на столе бормочет…
Галю нынче просто не узнать:
Щеки пышут, голос стал звенящим.
Как ей много надо рассказать
О плохом и светлом, настоящем.
Было все: хорошая любовь
И обида, острая, как жало.
Но хоть вся любовь и не пропала,
Да былому не вернуться вновь.
Что ж, права пословица о том,
Что друзей познаешь лишь в беде,
И они находятся везде,
Там, где мы их даже и не ждём.
У отца заворожённый взгляд:
Как в кино, проходят перед ним
Педагоги, шумный класс ребят,
Тётя Шура, Варя и Максим.
— Знаешь, папа, в день, когда Серёжа
Должен появиться был на свет,
У меня вдруг холодок по коже —
Вдруг беда, а близких рядом нет?!
Вдруг беда… Но, честное же слово,
Дня того мне в жизни не забыть.
Нам с тобой Максима Рыбакова
Нужно, право, век благодарить.
Так и вышло: в трудную минуту
Не случилось рядом никого,
Только вдруг как ветром почему-то
Занесло мне именно его.
Знаешь, как мы мчались на «Победе»?!
В нитку — светофоров огоньки…
Красный свет! А мы несёмся… Едем!
В стекла — ветер… Позади — свистки…
По когда мы вышли из машины,
Мне вдруг стало худо… Мир качался…
А шофёр… — И тут, смеясь, Галина
Показала, как он растерялся.
— Знаешь, он большой такой, забавный,
Топчется, а щеки побурели.
«Можно мне, Галина Николавна,
Вам помочь?.. Мы вот уже… У цели…»
Я шепчу: «Спасибо… Где же вам?..»
Но уж он меня, как нянька, обнял,
Мягко, будто пёрышко, приподнял
И понёс к распахнутым дверям.
А ведь у него, я говорила,
Нет ноги. Ты умный, ну скажи:
Разве тут физическая сила?
Тут не то. Тут красота души.
И вот так всегда, я убедилась:
В трудный час повсюду есть друзья.
Впрочем, я совсем заговорилась,
Только о себе все: я да я!
Главное — ты дома! Ты вернулся!
И отныне вместе мы навек!.. —
Николай Васильевич улыбнулся:
— Верно, мой хороший человек!
Я же обещал вам, что приеду.
Даже время указал: в обед. —
Дочь вздохнула: — И пришёл к обеду
С опозданьем на семнадцать лет…
Он собрал морщины возле глаз
И сказал: — Мы шли к огромной цели,
Но не все в дороге разглядели.
Что ж, не раскисать же нам сейчас!
Что скрывать: куда как горько было
Знать, что зря нагрянула беда…
Только верь мне: ленинская сила
Нас не покидала никогда!
Завтра точно жди меня к обеду.
Утром мне вручают партбилет.
Что глядишь? Теперь-то уж приеду.
Ни на миг не опоздаю. Нет!
Дел у нас теперь невпроворот.
Даром, что ли, мы с тобой Ершовы?
Завтра ж из райкома на завод.
Отдыхать? Забудь ты это слово!
Кстати, вот что я хотел спросить:
Ты теперь ведь не Ершова, знаю.
Ну а он? Как он-то хочет жить?
Ты прости, коль что не понимаю.
Про него ты только намекнула.
Мой характер — все сносить молчком.
Что ж, вы разошлись или подуло
Просто в сердце зимним холодком?
Дочь качнула тихо головой
И оказала, отстранись от света:
— Он для нас совсем теперь чужой.
Был и нет… И кончено про это.
— Ну, а вдруг (ты потерпи немного),
Вдруг потом развеется гроза? —
И, как в детстве, ласково и строго
Посмотрел ей пристально в глаза.
— Жизнь сложна: порой одно лишь слово —
И от всех барьеров только след…
Вдруг, представь, увидитесь вы снова.
Сердце дрогнет? Дрогнет или нет?
И отметил с гордостью невольной
В синем взгляде лёгкий блеск свинца.
Да, такая, пусть ей очень больно,
Твёрдой быть сумеет до конца!
— Знаешь, папа, да, меня тревожит
Мысль о встрече где-нибудь в пути…
Ну а сердце… Кто ж предвидеть может,
Как оно начнёт себя вести?
Только нет, не жду я перемены.
Наша встреча? Есть ли в ней нужда?
Впрочем, он и сам-то в эти стены
Не придёт, пожалуй, никогда.
Глава 11.
ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР
Но он пришёл. Негаданно, нежданно…
Войдя, смутился, робко помолчал…
Потом спросил Галину Николавну
И в дверь жены чуть слышно постучал.
Она сидела с кипою тетрадей
Перед столом, не поднимая глаз.
И шум услышав, молвила не глядя:
— Вам перцу, тётя Шура? Я сейчас!
А возле шкафа над солдатским строем
Пыхтел малыш. Его малыш. Его!
И так вдруг захотелось взять героя,
Прижать к себе, и больше ничего…
Как все нелепо! Мирная картина —
Жена и сын! И не его семья…
И, вновь взглянув на тоненькую спину,
Он тихо молвил: — Галя, это я…
Она не ожидала этой встречи.
И точно от внезапного толчка,
Он видел, как спина её и плечи
Вдруг, покачнувшись, дрогнули слегка.
И всё же, если честно говорить,
Об этом часе думала Галина.
Пусть с ней расстался. Но не может быть,
Чтоб не пришёл он посмотреть на сына!
Ведь сколько раз бессонными ночами
Она решала, как себя держать,
Во что одеться? Что ему сказать?
И долго воспалёнными глазами
Смотрела в ночь, в заснеженную даль,
Боря в душе обиду и печаль.
На все: на труд и на улыбки даже
У хрупкой у неё хватало сил.
Все было ясно, как кивнёт, что скажет,
Но время шло, а он не приходил.
А жизнь вокруг бурлила, клокотала,
Серёжка рос весёлый, озорной,
И боль её сдавалась, отступала,
Сменяясь на спасительный покой.
И вот сегодня точно выстрел грома
Былое вдруг плеснул через края —
Раздался голос близкий и знакомый,
Сказавший тихо: — Галя, это я…
Взглянув назад, Галина быстро встала.
Пошла… Остановилась перед ним.
И тут слова, что прежде подбирала,
Вдруг разом улетучились как дым.
Решала встретить сухо, деловито.
А с губ слова иные сорвались.
И вместо: — Здравствуй, тронута визитом! —
Она сказала: — Ну входи, садись…
Нет, он почти совсем не изменился,
Вот разве только малость похудел.
Немного подбородок заострился,
Да волос чуть, пожалуй, поредел.
А так все тот же: статный, кареглазый,
Все с тем же взлётом смоляных бровей,
Все так же мягко произносит фразы,
Да, перед нею он — её Андрей!
Её? Да нет же, не её, понятно!
А всё-таки зачем же он пришёл?
Ну, посмотреть на сына, вероятно,
А сын за мамин спрятался подол.
И, распахнув глазёнки удивлённо,
Из-под бровей насупленных глядит,
Как незнакомец, словно бы смущённо,
О чем-то тихо маме говорит.
— За то, что я… Ты извини, Галина…
Впервые за такой солидный срок
Решил вдруг навестить тебя и сына…
Но ты поверь: иначе я не мог!
Прийти — ведь это значит объясняться,
А что я мог сказать тебе тогда?
Двоим, я знал, бессмысленно встречаться,
Коль между ними выросла беда.
И я не мог… Ты понимаешь, Галя?
Придя, услышать горький твой упрёк.
И там, в тайге, и после, на вокзале,
Я думал, собирался… И не мог…
Она молчала, у окошка стоя,
Подставив щеки струям ветерка,
И только пальцы быстрые порою
По раме барабанили слегка.
Все тот же профиль, та же нежность кожи
И та же синь больших спокойных глаз.
Знакомо все до мелочей, и всё же
В ней было что-то новое сейчас.
Быть может, в том и пряталась причина,
Что вместо пышных золотых волос
Венок из двух тугих, тяжёлых кос
Кольцом лежал на голове Галины.
От этого казалось, что она
Чуть выше стала ростом и моложе.
Той и не той была теперь жена,
То мягче вроде б, то как будто строже…
Одно мешало в этот час Андрею
Назвать её красивой до конца —
Шрам, что, полоской тонкою белея,
Бежал под глазом поперёк лица.
Но при любви что значит эта малость?
Любовь? А разве он её хотел?
Ведь он же сам писал тогда про жалость…
И гость, смутясь, неловко покраснел.
— Я часто думал про тебя, про сына…
Чего искал я? И куда забрёл?
Нашёл я привлекательность, Галина,
А красоты душевной не нашёл.
Нет, ты не думай, я её не хаю,
Какой мне смысл туманить ясный свет?
Она, быть может, вовсе не плохая,
Да вот тепла в ней подлинного нет.
Она красива, в этом нет секрета.
Улыбка, голос, горделивый взгляд…
А мне порою красота вся эта —
Как будто в будни праздничный наряд.
И не глупа, и инженер хороший,
А вот понять ни разу не могла,
Что жизнь без дружбы, ласки и тепла
Становится нередко скучной ношей.
И сам не понимаю: в чем причина?
Последний год все думаю, брожу…
Все так нескладно… Но прости, Галина,
Что я сейчас былое бережу…
— Нет, ничего… — Галина усмехнулась. —
О том забудь. Раз хочешь, говори.
Но грусть твоя не поздно ли проснулась?
Ведь тут не год, а вроде б целых три…
И чуть в сердцах не обронила фразу:
«Ты все о ней… О трудном, о своём…
А вот не вспомнил, не спросил ни разу:
А что же я? Как мы-то здесь живём?»
И, будто в мысли заглянув Галины,
Понуря взгляд, Андрей проговорил:
— Небось считаешь, что тебя и сына
Я позабыл? А я не позабыл.
Я вижу вас. Но ты о том не знаешь.
Ну хочешь, вот скажу тебе сейчас,
Где ты с Серёжкой вечером гуляешь?
В том сквере, где палатка «Хлебный квас».
Сказать по правде, мне ужасно стыдно,
Таясь, вот так за вами наблюдать.
Молчи. Я знаю, как тебе обидно,
И знаю все, что можешь ты оказать!
Я много думал… Трудно нам, не спорю.
И всё же я решил тебя спросить:
Скажи, могла б ты, пересилив горе,
Вдруг разом все мне тяжкое простить?
Нет, я совсем не тороплю решенья.
Но помни: та не новая жена!
Что было там? Ошибка… Увлеченье…
— Предательство! — отрезала она.
Негромкий голос будто слит из стали.
Андрей в глаза ей быстро посмотрел,
А в них такие молнии сверкали,
Что он, смутясь, на миг оторопел.
— Ты был на фронте, шёл сквозь пламя боя.
Ответь же: кем считался там у вас
Боец, который, оробев душою,
Мог бросить друга в самый трудный час?
А разве час мой легче был в ту пору?
Недели две, как сняли бинт с лица,
И… будем откровенны до конца…
Мой «стан чудесный» превращался в гору…
С таким лицом куда мне было деться?
Но верилось: он любит… Ничего!
И чтоб в трюмо напрасно не смотреться,
Я закрывала попросту его.
И дождалась… Но говорить про это
Нет, право, ни желания, ни сил.
Припомни сам то «радостное» лето!
И вспомни только, как ты поступил…
Нет, я тебя, Андрей, не упрекаю.
Зачем упрёк? Да в нем ли суть сейчас?!
Ошибка? Я ошибки понимаю,
Но тут все было хуже во сто раз!
Речь шла не просто про меня с тобою
И не про то, кто жёстче, кто нежней
Нас было трое, слышишь, Громов, трое!
И третьему ты был всего нужней!
Не ты встречал тогда его с цветами,
А Варя, друг… сердечная душа!
Не ты сидел бессонными ночами,
Склонившись над кроваткой малыша.
Порой хворал он… Тронешь ночью темя,
Оно огонь… Губешки шепчут: «Пить!»
А ты, быть может, с кем-то в это время…
Да нет, чего уж… Хватит говорить!
И что за толк, что ты на нас порою
Глядишь, былое вспоминая вновь?
Без громких фраз, пойми хоть раз душою,
Ты сам все предал: сына и любовь!
Такому трудно отыскать забвенье,
Вчера ли то случилось иль давно.
Любовь хрупка. И после оскорбленья —
Пусть и жива — не та уж все равно!
Тебе сегодня худо. Понимаю.
Не потому ль ты и пришёл сюда?
А если бы, скажи мне, та, другая,
Была б добрей и лучше, что тогда?
Постой, не спорь! Резка я, может статься,
Могу же я хоть раз такою быть!
Ведь ты пришёл в нелёгком разобраться,
Пришёл узнать, смогу ли я простить?!
У женщин не всегда хватает силы
Быть твёрдыми. Поверь мне, я не лгу.
Что ж, за себя б я, может, и простила,
Но за него не в силах, не могу!
К чему смягчать? Не хмурься и послушай.
Пойми хотя бы сердцем наконец:
Предатель-муж почти не муж, Андрюша!
Отец-предатель вовсе не отец!
